Летний город, облепленный пластилиновой зеленью и шумными пробками, отпустил меня; вскоре я был в Листвянке. Сувениры для туристов — их мне предстояло продавать, чтобы смекнуть денег на новую видеокарту: стипендии не оставалось, а родители хранили убеждение, что игры — дело бесполезное.
Я устроился жить в обветшалом домике, хозяйкой которого была молчаливая, почти распутинская старуха с живыми глазами. Местные звали её бабой Галей. Она встретила меня радушно, много улыбалась, но на вопросы отвечала с неохотой. Перемена мест всегда кажется действом почти мистическим; лёжа на скрипящей раскладушке и выдыхая в жужжащую комарами тьму, я даже не представлял, что назавтра увижу необычного человека, человека из тех, кто всегда заметен в монохромной толпе.
Высокий, лет двадцати, с броским ясным взглядом, он будет весело разговаривать с ребятишками, путать их ребусами и дарить ответившим всякую мелочь: конфеты, камешки, мелкие игрушки. «Я знаю, как обрести бессмертие и открою тебе, если хочешь», — первое, что я услышу от него; мы быстро разговоримся. Окажется, что его зовут Михаилом, он живет по соседству, вожатствует в детском лагере и успевает работать гидом. Землёй сыт, ветром пьян... Конечно, я спрошу, спит ли он вообще?..
Знакомство с работодателем прошло быстро. Небритый мужчина в грязно-оранжевых ботинках и мастерке нараспашку, жестикулируя красными руками, объяснил три главных правила: каждое утро забирать товар из микроавтобуса, забыть о воровстве и не прогуливать больше раза в неделю. Получив мешок с украшениями, ценными породами, фигурками и даже простенькими инструментами вроде варганов и дудочек, я немедленно принялся за дело. Щадящее солнце преломлялось в чёрных очках туристов и будто распаляло поток нескончаемой купли-продажи – бывалые продавцы говорили, что мне везёт.
Работать приходилось с рассвета до сумерек, откуда и питание на скорую руку: в него неизменно входила лапша быстрого приготовления и омуль. Обращаясь к последнему, нужно сказать, что не очень приятный аромат этой рыбы считается одним из неизменных атрибутов Листвянки, как легендарная Свято-Никольская церковь или Шаман-камень. Говоря «Листвянка», я имею в виду не Тулунскую, не Тяжинскую, не Кемеровскую, не Алтайскую и никакую другую Листвянку, кроме той, которая раскинулась возле берега Байкала, почти у самого устья Ангары. Свежая, по-женски милая, зажатая между высоким горным хребтом и глубочайшим в мире озером, она в полной мере располагает к мыслям и поступкам.
Каждое утро около шести мы встречались с Михаилом на пробежке и разговаривали о чём бог на душу положит.
— Как ты относишься к Эдгару По? — спрашиваю я, отжимаясь.
— В любом случае отрицательно, — делает он пресс, уцепившись ногами за сук. — Моя философия иная. В мире действуют две силы — сила разрушения и сила созидания. Разрушение — это негативные эмоции, уничтожение общественного и природного, смерть, катаклизмы... — Оттолкнувшись, он спрыгивает, не теряя дыхания, переходит к наработке ударов. — Созидание — это жизнь, гармония, порядок, культура, сражение со смертью.
— А как ты к Ницше? Сверхчеловек и всё такое.
Михаил смеётся здоровым, крепким голосом:
— Без музыки жизнь была бы ошибкой, в этом он точно прав.
Когда мы бежим по узкой тропинке мимо лимнологического музея, я все-таки решаюсь:
— Тебе должна нравиться классика?
— Конечно, — нараспев соглашается он. — Как в музыке, так и в литературе. Если о последней, то Пушкин, Чехов, Достоевский, Булгаков. Все, кто утверждает жизнь.
— Погоди, причём здесь Чехов?
— Чехов был великим оптимистом!
И мы начинаем спорить, но ровно до восьми часов, затем прощаемся. Кстати, как оказалось, он действительно не спит по ночам. Он вообще не спит.
Воскресным вечером я кидал камни в мякоть Байкала, хрупкий закат тонул в волнах и разбивался о берег в мелкий бисер. Раздалось шуршание камешков невдалеке — к воде спускался Михаил.
— Не хочешь сегодня на чай?
Поскольку он жил рядом, я решил, что хочу, и, сам того не заметив, просидел допоздна. Терпкий малиновый напиток обжигал губы, в углу тикали грузные настенные часы с гирьками. Михаил рассказывал, как он жил во Франции, в Греции, в Израиле, в Америке, во Вьетнаме, как оказывал помощь беженцам в ЮАР.
— Знаешь языки? — с интересом спрашивал я.
— Очень мало, хотя тебя может смутить эта цифра, — простодушно говорил он. — В совершенстве я владею только девятью, в среднем могу говорить на шестнадцати.
Цифра меня действительно смутила.
— Ты полиглот?
— Совсем нет. Перед тобой человек со средними возможностями. Самоучители, иногда интернет. Вот и всё. Любой язык можно освоить за год.
Моё удивление силилось с каждым словом.
— Давай, скажи что-нибудь экзотическое!
— Без проблем! — И он взял в руки гитару, чтобы сыграть насыщенную и долгую песню со странными, непривычными наборами звуков, будто это и не песня даже, а причудливые завывания ветра. Техника игры и вокал приятно удивили меня.
— Ты слушал «Песнь о песне», — проводил он по струнам заключительный аккорд, — великое творение африканского народа.
— А зверские мышцы у тебя от рождения? - недоумевал я.
— В шестнадцать лет мое тело было худым и немощным. Стоило начать постоянные тренировки, и я стал сильным. Понимаешь, вся соль в том, что и ты это можешь. Любой может. Главное захотеть, а не бросать на полпути, как делает большинство.
Из чувства противоречия мне не хотелось соглашаться.
— В твоих идеях должен быть подвох. Зачем выбирать путь порядка и созидания, если смерть неизбежна? Моральные ценности тем более относительны. Да и разве жизнь и смерть не части целого?
— Действительно, жизнь и смерть дополняют друг друга. Это подобно площадке с ограниченной площадью: если построить много, то рано или поздно место закончится, если разрушить строительство, то будет бессмысленная пустота. Только одновременное строительство и разрушение приводят к гармонии. Но разрушение сильнее созидания, посмотри на нашу Метагалактику — ты увидишь хаос; посмотри новости, полные насилия и несправедливости, — ты увидишь хаос. — Лицо Михаила стало серьёзным, кончики пальцев касались стола. — С хаоса началось пространство и время, им они и закончатся. Так разве не честь — встать на слабую сторону? Почитай книги по медицине, проникнись тем, насколько ты являешься сложным механизмом, сотканным из миллиардов систем, и всё ради твоей жизни! Люди привыкли убивать себя и других, вместо того, чтобы созидать и познавать. А ценности не так относительны, как кажется, ведь и у животных существует естественная мораль, и даже в самом примитивном обществе будут беречь женщин и помогать слабым.
Михаил плеснул себе кипятка из чайника.
Сказанное мешалось в голове, давило на сердце, хотелось ответить монологом на монолог, но на ум, как на зло, ничего не приходило. Я взглянул на часы — около трех; сквозь стены пробивался ночной холод. Допив чай, я поблагодарил хозяина и заторопился домой. У самого выхода заметил ютящуюся в зале книжную полку, судя по корешкам, заставлена она была томами по химии.
— Ищешь философский камень? — пошутил я.
— Я называю это эликсиром бессмертия, — серьезно ответил Михаил. Затем достал из кармана помятую страницу «Науки и жизни», карандашом набросал на ней несколько строчек и отдал, пояснив, что там интересная загадка.
Баба Галя уже спала, поэтому дверь оказалась закрытой. Пришлось забить под голову сена и, плотнее закутавшись в куртку, лечь на пустые клети возле сарая. Что может быть прекраснее неба на Байкале в ясную летнюю ночь? Земля щекочет сквозняками, а мириады звёзд в вышине словно говорят: «мы были и будем вечно, ты – мгновение». Вдыхая запах мокрой травы, страшась собственного дыхания, заворожено протягиваешь руки к этим просторам: здесь синева и темнота бесконечности, мерцание и неподвижность, запутанные алмазные линии, что вырисовывают созвездия, — и всё это опьяняет, тянет, гипнотизирует.
Остаток ночи мне снился бесстрашный воин Гильгамеш, герой шумерского эпоса; после смерти друга он ушёл в странствие в поисках вечной жизни. Я видел как он, одинокий и задумчивый, ловил взглядом голубой цветок бессмертия где-то на горизонте, но стоило приблизиться, как лепестки терялись в дюнах и цветок никогда не давал себя поймать.
Неделя выдалась дождливой. Холмы извергали мутные ручьи, от порывов баргузина волны вздымались выше берега. Я постоянно трясся от холода: покупатели словно канули в лету, лишь изредка иной красноносый немец брал у меня непру-свистульку за доллар, и то из жалости.
Часами я смотрел на загадку Михаила и недоумевал; ровный почерк с нажимом:
«IX otccbohiaVlaX уат bb.b.XII удьйт13i12iта’’5”’VI :IiemetVIIIice & IV ita III + $25.1I kVIIbarrbattXI е».
Все попытки найти логические связи между символами оканчивались ничем. Единственное, что я смог сделать, так это расположить римские цифры и находящиеся рядом с ними буквосочетания в порядке следования, соблюдая отступы оригинала. Получилась та же абракадабра:
«kemet + $25.1 itala: barrbattice & otccbohia уат bb.b. е удьйт13i12iта’’5”».
Поначалу меня обрадовало знакомое слово «Кемет» — «чёрная земля», — так древние египтяне называли свою страну, и нечто похожее на «Италию», но дальше дело не продвинулось.
Как-то раз, прогуливая работу, я решил зайти к Михаилу. Дверь была закрыта, и я присел на лавку под брезентовым навесом; в душе поддувало холодом.
— Не знаешь, как пройти до «Маяка»? — послышался женский голос.
«Маяк» — это гостиница возле самого берега. Я присмотрелся: передо мной стояла невысокая смуглая девушка с неправильными чертами лица. Кутаясь в дождевик, она выглядела уставшей, за плечами висел огромный рюкзак.
— Направо, потом до упора. Вообще долго идти, передохни.
Мгновение она колебалась, затем присела.
Линии дождя стирали горизонт, шумели, перетекали в глубокие лужи.
— Не угадаешь, откуда я, — сказала она дружелюбно.
Я выдвинул первое, что вертелось на языке:
— Египет?
И оказался почти прав. Она была поздним ребенком в семье русских эмигрантов, устроившихся работать на окраине Неаполя; родители назвали её Марией, в честь бабушки.
— У нас перестрелки, — весело рассказывала она, забыв об усталости, — куда чаще, чем на Сицилии. Да что Сицилия? Там спокойно, на туристов работают. В Палермо, кстати, есть музей мертвецов — толпы гниющих трупов в одежде, и все как живые! Полгода назад посещала то место, до сих пор под впечатлением. Столько трупов! Видел бы ты!
— Не скучаешь по родным краям? Или Тирренское море теплее?
— Вот где скука, так это здесь. Хотя одно время я училась в Иркутске... друзья до сих пор пишут, они классные.
— Значит, не все так плохо.
Она пожала плечами:
— Сложно сравнивать. Я родилась здесь, это накладывает отпечаток.
— А твои дети. Ты будешь учить их русскому?
— Не знаю, — потупила взгляд она, — chi vivra vedra. Вообще я разуверилась в русских, они бесполезные какие-то. Поможешь дотащить рюкзак?
Я почувствовал, что еле двигаюсь от холода, но отказываться не стал.
По дороге она перебирала свои увлечения: горные походы, танцы, музыка.
— Играешь на чем-нибудь?
— Флейта, никогда с ней не расстаюсь. Хочешь послушать?
Мы остановились рядом с гостиницей. Дождь заметно утих, над водой поднималась сероватая дымка.
Мария достала из рюкзака блокфлейту, поднесла к губам, медленно извлекла первый звук, следом полетели десятки приятных и сложных переливов. Я поднял глаза на неспокойные облака; приятное опьянение наполняло, уносило вверх.
— Такую дрянь проходим в музыкальной школе! — сказала Мария, закончив.
Затем она исполнила несколько популярных мелодий; ощущение было уже не то.
На прощание я показал ей листок из «Науки и жизни» и спросил, сможет ли она что-нибудь разгадать. Русская итальянка рассмеялась.
— Что за бред? Хотя стой... Вот это! — Она ткнула пальцем в «barrbattice». — Очень похоже на «barra battitrice».
— Что?
— Ну, это вроде кнута или плётки по-итальянски. А вот здесь, — указала она на «otccbohia», — при перестановке букв получается «batocchio» — «палка». «Плётка и палка», что-то такое, больше ничего не понимаю.
Я кивнул.
— Спасибо за музыку, Маша, мне пора. И правда, учи детей родному языку.
Она опомнилась, когда я был почти за домами:
— Погоди! Как тебя зовут-то?..
Карнеги прав, люди обожают говорить о себе. Впрочем, теперь у меня была приятная мелодия в памяти и два отгаданных слова в кармане. За это я донёс бы и тысячу рюкзаков.
Полночи мой разум был занят дешифровкой. Статья «Науки и жизни» касалась истории русского рубля и вскользь проходила по доллару, евро, вообще по теме денег. Пытаемся суммировать накопленные знания: «Египет + $25.1 (отсылка к статье?) Италия: кнут/плётка и палка уат bb.b. е удьйт13i12iта’’5’’». Удьйт, а вернее Удьят, как мне вспомнилось из прочитанных о Египте книг, — название древнего символа, используемого в качестве амулета. Он представлял собой глаз с закрученной линией, идущей сверху вниз; визуально — нечто вроде буквы «R». «Кнут и палка» — чем не «бич и посох»? — другой центральный символ египетских амулетов, вроде буквы «V». «bb.b.» вполне бы могло быть сокращением от того же «barra battitrice & batocchio». Пытаемся представить эти символы визуально: «Египет + $25.1 Италия: V I V е R13i12iта’’5’’». Появился некий «VIVeR». Что это? Отсылка к латинскому «vivo» — «жить» — или к итальянскому «vivere»? Не успел я прилечь на раскладушку и закрыть глаза, как сон задул последние остатки смысла, словно свечку.
Дожди шли пять дней кряду. Закончились они внезапно, и сквозь облака выглянули приветливые лучики. Михаил не появлялся, в его доме было пусто и глухо. От скуки и одиночества мне хотелось завязать с кем-нибудь роман; местные девушки, хотя и заглядывались в мою сторону, мне не нравились, приезжие были или с родителями, или с парнями. Вскоре я оставил эти затеи, всё время проводил в работе и ломал голову над загадкой.
Как обрести бессмертие? Ведь Михаил ничего не объяснил! В голове, обжигая, как уголь, звучали его слова, верные и оттого особенно болезненные, память рисовала бессмысленно проведённые дни, месяцы, годы. Наверно, я бы окончательно пал духом, не будь со мной бабы Гали.
К моему счастью, она становилась всё разговорчивее:
— Внучек из армии вернулся, — улыбалась старушка, расправляя пряжу, – вчера письмо получила, на неделе приедет. Это я ему свитер шью. Он такой у меня, весь в деда… Тот тоже был шустрый, в четырнадцать лет сбежал из дома. Ушел в армию, в конную Будённова, не даром у него род с донских казаков. Вот она кровь-то! А ты помнишь своих предков?
Я со стыдом ответил, что не дальше дедушек.
— Веди семейное древо, — произнесла она; морщины на её лице будто разгладились. — И пусть дети твои ведут. Мы – русские, этим гордиться надо! Великая история да и людей сколько хороших! Вампилов, Распутин — какие таланты! А ведь земляки наши.
— Верно говорите.
— А ты думал?.. — Баба Галя начала перебирать спицами. — Рукав остался… Тепленький выйдет, как у Мишки! Мишка по хозяйству помогал, так я ему похожий связала.
— Какой Мишка? — не выдержал я.
— Да который неподалеку живёт! Крепкий такой.
— Вы знаете его?
— Как же не знать, — произнесла с укором баба Галя. — За ним все девки бегают.
— А он?
— Он в отказ. Один раз приезжала из города, серьезная такая, на красивой машине. Они долго говорили о чём-то, она на колени падала. Я спросила потом: «Миша, кто это?» «Влюбилась в меня, — говорит, — но я-то чего сделать могу, женщинам нужен уют, а как я живу, так ни одна не выдержит». Он будто этот… Рахметов оживший. Да что там! Я и сама встречала таких приподнятых людей, среди шестидесятников они были.
Отказываться от личной жизни! С ума сойти! Я осыпал старушку вопросами; она отнекивалась, потом и вовсе затихла. Однако через некоторое время наши разговоры продолжились.
Галина родилась во времена сталинского режима в рабочей семье, с детства привыкла к труду и железной дисциплине. На удивление всех родственников, окончив среднюю школу на отлично, она поступила в педагогический институт. Половину жизни Галина преподавала в школе, где и познакомилась со своим будущим мужем, бойким и честным подполковником, потерявшим первую жену во время войны. Свадьбу отпраздновали шумно, но не прошло и трёх лет, как муж захворал и умер — отозвались былые ранения. Оставшись одна, женщина воспитывала двух сироток, дочерей подполковника от первого брака, как своих. Обе живут сейчас в Красноярске, зимой они обещали приехать к матери – помочь ей с продажей дома и перевозить к себе.
За чаем баба Галя любила вспомнить молодость. Бывало, она расспрашивала меня о городской жизни, делала интересные замечания, даже пыталась решить задачку Михаила. Сам того не ожидая, я нашёл в ней чуткого друга.
Так, между зарядками, работой и полуночными беседами, неслись сутки за сутками; на руках имелось уже почти двадцать тысяч, поэтому вскоре пришёл мой последний день за прилавком. Сквозь траву, словно искорки, мелькали ромашки, у берега шумели толпы туристов. Настроение выдалось отличное.
— Нефрит! Бусы! Защитные амулеты! – кричал я напропалую.
Остальные продавцы смотрели с непониманием: в нашем «цехе» так обычно никто не делал. Между тем я изловчился спросить у солидного лысого мужчины, торопящегося за женой, о курсе доллара, не успев удивится, он протараторил: «тридцать рублей…». Я быстро черкнул результат на «Науке и жизни». И тут меня осенило!
«$25.1»: ведь 25.1 x 30 = 753. Это год основания Рима! «753 Италия». Значит, здесь имеется в виду более древняя «Италия».
Итак, на руках: «Египет + 753 Италия: V I V е R13i12iта’’5’’». Тринадцатая буква латинского алфавита – M; двенадцатая – L; пятая – E; «та» переводим в «ta». Отбросив Египет и Италию, получаем: «… Viver’ Milita’’ e’’».
— Vivere Militare est! – вспыхнуло во мне. – Жить значит бороться! Так просто!
Десятки любопытных взоров упали в мою сторону.
— А что, разве нет?
Кто-то покрутил пальцем у виска.
Возвращался с работы я не торопясь, насвистывая песни, по дороге встретил Михаила.
— Давно тебя не было, — пожимаю ему руку.
— Возил японцев по Байкалу, — весело говорит он, тоже обрадованный встречей. — Интересные люди. Ты же завтра покидаешь нас?
— От кого слышал? — удивляюсь я.
— Баба Галя, — сеётся он. — Я здесь многих знаю. Слушай, полезли на крышу. — Он указывает на разрушенное здание у обрыва. — В одиннадцать.
— Дядя Миша! — прервал нас маленький босоногий бурятик, подкравшийся непонятно откуда. — Вы настоящий мужик!
Михаил махнул:
— Когда подрастешь, тоже будешь всех спасать. Ведь будешь?
Бутуз выпрямился, произнес не без гордости:
— Конечно, буду!
— Достойный ответ!
Михаил ловко извлёк откуда-то мандарин, вручил улыбающемуся ребёнку. Затем, кивнув мне, прыгнул через бетонное заграждение и вмиг исчез.
— Кого это он спас? — с интересом спросил я.
— Итальянка какая-то, — задорно рассказывал мальчик. — Тёмная такая! В Байкале у ней ногу свело, и вот! А дядя Миша её вытащил! Никто не смог, а он смог! А потом ушёл, ничего не потребовал! Он молодец, правда?
А кто-то говорил, что русские бесполезны. Все-таки жизнь сложнее представлений о ней!..
В назначенное время я был на месте. Михаил провел меня по растрескавшейся лестнице, минуя железные штыри и груды мусора, мы вышли на крышу. Для начала сделали пару кадров на сотовые, затем присели на закраину стены. Небо полнилось вечерними облаками, последний уходящий корабль прогудел на беспокойной синеве.
Я: Хорошо здесь!
Михаил: В самый раз писать элегию.
Я: Есть же места и лучше?
Михаил: Конечно, мир огромен и интересен, всей жизни не хватит, чтобы увидеть его. Но даже заступая на Эверест, я вспоминал родные края.
Я: Почему при такой красоте мы так плохо живём?
Михаил (напряженно всматриваясь в даль): Да, государство проводит разрушительные реформы, перемалывает человека, как жернов. Но разве не общество выбирает себе вождей? Гораздо легче жить в рабстве, нежели бунтовать. Гораздо легче винить всех подряд, чем занимать место в думе и преобразовывать систему изнутри, учить детей, творить добро в конце концов! Один поступок против животного эгоизма — и мир сдвинется! Даже Обломов, лежа на койке, смог наполнить жизнь двух прекраснейших женщин, воспитать в них чувства. Ты же на двух ногах! Когда ты в последний раз совершал доброе дело?
Я: Давно...
Михаил: А ты должен делать их каждый день! Главное не лежать, не ныть, не плевать в потолок, а видеть в жизни больше положительных моментов и искоренять разрушительные. Подумай, какие два чувства или качества ты поставил бы во главу мира?
Я: Справедливость и любовь, пожалуй.
Михаил: Отличный выбор! Вот и сражайся за них. Мы живём здесь и сейчас, нет ни ада, ни рая, ни бога, мы одни среди холодных звёзд, есть только «здесь» и «сейчас» — их нельзя упускать! В каждом миге, прожитом в полную силу, горит бесконечность. Ты же слышал шутку про Ахилла и черепаху? Ахилл не догонит черепаху потому, что ему придётся пробежать определённый отрезок, но этот отрезок можно разделить на два отрезка, а те отрезки ещё на несколько отрезков, и так до бесконечности.
Я: По-моему, чепуха.
Михаил: Это чепуху мне рассказывали профессора физики. Или вот пример лучше – Мцыри у Лермонтова. За один день он прожил столько, сколько некоторые не проживут за целую жизнь.
Я: (задумавшись): Ты проповедник. Почему ты такой правильный?
Михаил: Я такой же, как ты. Просто я обрёл цель, а ты ещё в поиске.
Я: И в чём твоя цель?
Михаил: Прожить жизнь достойно, уместить в ней вечность. И конечно, изменить мир в лучшую сторону – в этом победа над силой разрушения.
Я: Революция?
Михаил: Революции оканчиваются кровью. Ни в коем разе. Если я смогу за все свое существование сделать кого-то по-настоящему счастливым или научить добру — это уже подвиг.
Я: Чувствую, ты многих научил и многих научишь. И я вынесу опыт из бесед с тобой.
Михаил (улыбнувшись): И я рад этому, искренне.
С минуту мы молчали, наслаждаясь шумом волн глубоко внизу.
Я: Кстати, разгадал твою головоломку.
Михаил: Да, и что там получилось?
Я: Жить значить бороться, латинское изречение. Верно?
Михаил: Вообще я написал комбинацию наобум. Она бессмысленна.
Я (в недоумении, с недоверием): Не понял! Что за постмодернистские штучки?
Михаил: Разум сам находит смыслы в символах. Ты прочитал именно ту фразу, которую хотел прочитать. И это хорошая фраза! Я бы тоже увидёл её.
Я: Так ради чего я так бился?!
Михаил: Чтобы прочувствовать то, что сам сказал… Каждый человек должен прийти к истине своей дорогой. Впрочем, боюсь опять показаться пафосным.
Нетрезвые голоса (со стороны посёлка):
Славное море — священный Байкал,
Славный корабль — омулёвая бочка,
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалёчко…
Я: Слышишь? Вот людям весело!
Михаил: Подхватим?
Я: Давай!
Вместе (подстраиваясь в тон к голосам):
Долго я тяжкие цепи носил,
Долго скитался в горах Акатуя,
Старый товарищ бежать подсобил,
Ожил я, волю почуя!..
Так мы пели всю песню. И потом ещё долго говорили и шутили — громко, с воодушевлением, до полного дружеского самозабвения; я и сам не заметил, как простил его «обман». Распрощались только около трёх, когда луна застыла на небосклоне. Я пожелал этому сильному человеку найти эликсир бессмертия во чтобы то ни стало. Он похлопал меня по плечу и подарил маленький брелок с изображением восходящего солнца.
Всю ночь я не мог уснуть от душевного подъёма, а к утру, распрощавшись с бабой Галей и с хозяином в его неизменных грязно-оранжевых ботинках, взял билет на автобус.
Кстати, добрую половину заработанных денег я перечислил детским домам, решив, что можно обойтись и без видеокарты. Ведь теперь я тоже знаю, как обрести бессмертие.
Пора меняться!