Казнь

               
Двадцать два года, как один день, пролетели. Забыли в Санкт-Петербурге обыватели, когда на помосте голова чья-либо от туловища отсечена была… Кнутом били, язык усека-ли, ноздри щипцами рвали, но секира палача ни разу над голо-вой осужденного не взлетала. Императрица Елизавета слово свое сдержала: ни колесований, ни четвертований, ни отсече-ний голов по указу её не производили. Думали, что  и при но-вой государыне такое же будет продолжаться. И вот, тебе на!..
Завизжали пилы железные,  впивались в бревна топоры стальные, молотки плотничьи вколачивали  гвозди крепкие, рубленные. То ли  осуждения людского страшась, то ли  торо-пясь закончить дело богу неугодное поскорее, помост для каз-ни сооружали ночью при свете трех костров огромных. Пламя металось по ветру, выхватывая фигуры строящих. Моросил дождик. Ноги скользили в грязи. Но к утру помост был готов. Уродливый сруб из бревен с лесенкой на два  метра возвышал-ся над уровнем  земли. Освещение во время возведения помо-ста было недостаточным, поэтому при ярком свете утреннего солнца стали видны отчетливо все дефекты - повсюду торчали плохо срубленные сучки. К полицмейстеру града Санкт-Петербурга нарочного послали  с предложением покрасить уродливое строение. Генерал-полицмейстер Николай Ивано-вич Чичерин согласие свое на оное предложение изволили  дать. Дешевой краски не нашлось – красили золотой, отчего помост стал выглядеть ещё более уродливо.
Напомнить приходится о том, что всё это происходило на грязной площади вблизи «обжорного» рынка. На этом рын-ке торговали зерном и мукой. Здесь  во времена Екатерины II стали большей частью продавать муку, просеянную через сита. Рынок соответственно изменил название свое и стал называться «Ситным».
Площадку вблизи помоста посыпали желтым песком, чтобы скрыть грязь, созданную топтанием по жиже множества ног строящих помост.
15 сентября 1764 года, солнечный день. Ветер шепчется с желтыми листьями дерев. Толпа постепенно увеличивается, заполняя всю площадь. Множество людей скопилось и на мо-сту, переброшенному через  кронверкский  крепостной ров. Свободно лишь место вокруг эшафота.
Время к полудню приблизилось. Люди томились в ожи-дании. Пора было и палачу приниматься за работу. Кстати, сегодня должен был свое умение показать один из палачей, прошедших тщательный отбор перед специально созданной комиссией. За три дня до этого собранные по городам и губер-ниям палачи демонстрировали  этой комиссии своё мастерство отсекать голову одним ударом. Эксперименты проводились на живых баранах.
Что случилось в России?
Палачей запросили.
(По губерниям ширится  слух).
Собираются каты -
Силы доброй ребята
На отбор палачей в Петербург.
С палачами проблема:
Двадцать лет, несомненно,
Не рубили голов – как тут быть?
Но народ наш упрямый,
И на плахе баранам
Сходу головы стали рубить!
Сигналом для проведения казни был отъезд Государыни-матушки из столицы. Так было всегда, если проводилось что-то  не совсем чистое с точки зрения морали. Государыни оно и краешком своим не должно было зацепить. Всегда находился тот, кто, в случае появления сомнений в правовой оценки происходящего, всю меру ответственности брал на себя.
И подлижет, и покроет,
И поклёп любой настрочит,
Ложь на правду перестроит -
Комар носа не подточит.
И потомки будут верить,
Лжи придворной многоликой,
Широко откроют двери
В сонм властителей великих.
Тот, кто должен был взойти на эшафот, был доставлен к месту казни еще накануне не в телеге, как это производилось прежде, а в карете, обтянутой  темно-коричневой  кожей. В таких каретах возили обычно почту или  казенные деньги. Сейчас карета с преступником находилась в тупике ближай-шего переулка. Выпряженные вечером накануне лошади вновь были запряжены в карету. Карету окружал конный конвой.
Казнь чем-то походила на театральное действо, так мно-го в нем было неуловимо бутафорского.
Наконец-то, на помост стал подниматься палач. Ноги его скользили по еще невысохшей краске, оставляя черные следы от подошв сапогов на ступенях лестницы. Одет он был  в чер-но-красный балахон с капюшоном, в котором были сделаны прорези для глаз. Палач нес па плече большой блестящий то-пор.  Потом на площади во главе с поручиком появилась рота мушкетеров. Она разместилась в двадцати метрах от помоста, образовав замкнутое кольцо.
Огромная толпа людей заколыхалась, теснимая конным конвоем, окружающим пошатывающуюся  на рытвинах  и колдобинах карету.  Подъехав к месту казни, карета стала. Из нее вышел среднего роста молодой мужчина в синей офицер-ской шинели с непокрытой головой, По плечам его размета-лись длинные волнистые светлые волосы. Бледное лицо его было безмятежно спокойно. Вслед за ним из кареты вышел священник.  Молодой человек, окинув взглядом собравшуюся толпу, сказал обыденным голосом священнику:
- Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне уда-лось мое предприятие.
Некоторые люди из толпы слышали эти слова и шепотом передавали их другим.
Неторопливо и спокойно приговоренный к смерти взо-шел на эшафот. На бледном лице его заиграл румянец. Было ли это свидетельством внутреннего волнения, или просто сол-нышко согрело щеки его, кто знает?
С легкой улыбкой  он выслушал приговор и сказал до-вольно громко, что он благодарен за то, что ничего лишнего в приговоре ему не написали. Сбросив на помост шинель, он снял с шеи серебряный крест и отдал его священнику, прося того помолиться о душе его.  Подал полицмейстеру, присут-ствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Сняв с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося того быстро  исполнить свое дело и не мучить его. Потом сам, подняв свои длинные волосы, лег на плаху. Собравшаяся на казнь  толпа народа была убеждена в том, что преступника помилуют. Ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Принято было, что в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзеку-цию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как тогда говори-ли, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею молодого человека. Голова его отскочила и тотчас была поднята палачом за волосы.  «Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем каз-ни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда уви-дел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрог-нулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверкский крепостной ров.
А далее произошло то, чего не помнили и глубокие ста-рики, повидавшие много за жизнь свою: поздно вечером по-мост вместе с телом  казненного заполыхал, распространяя во-круг запах горелого мяса. Такое претило всем канонам право-славия и было особенно осуждаемо народом. Люди долгое время после той казни сторонились площади, а Ситный рынок пришлось перенести в другое место.
Остается определиться с двумя вопросами:  кого и за что казнили? На первый  вопрос ответить не трудно, если судить по одежде казнённого. Это был офицер смоленского пехотного полка  в чине подпоручика. Фамилия была указана в приговоре: Мирович Василий Яковлевич, 24-лет – государственный преступник, пытавшийся совершить государственный переворот, цель переворота –освобождение заключенного пожизненно в Шлиссельбургскую крепость свергнутого Елизаветой Петровной императора Иоанна VI .  Да разве мало было на Руси преступлений против государственности до Мировича?..  Но никого из казнённых не сжигали вместе с помостом? Он никого во время попытки мятежа не убил.
И вообще,  был убит только один несчастный заключён-ный император Иоанн, к тому же руками стражей, охраняющих узника, а не штурмующими.
Соответствует, в таком случае, вина – наказанию? Кто и что извлекал из самого факта попытки переворота?
Кому было выгодно возвращение свергнутого в двухлет-нем возрасте сына Анны Леопольдовны и герцога Браун-швейгского на российский трон?
За что невинного казнят?
Младенца –  немощные старцы…
Идёт открытая возня …
И стимул  виден – царство! 
Кому выгодна гибель царственного узника?  Только од-ному человеку во всём государстве Российском – самой госу-дарыне-императрице Екатерине II. Он всегда напоминал бы ей, будучи живым, о возможности самой утраты ею власти!
Мог ли Мирович Василий задумать самостоятельно план освобождения заключенного императора,  если он  не знал о самом существовании такового. Подпоручик был далек от по-литики как внешней, так и внутренней. Он даже не знал тех, кому доверила государыня правление государством… Так, Мирович полагал, что Миних и Бирон всё еще являются фаво-ритами государыни. Что же говорить о том, кто был забыт ещё во времена  Елизаветы?..   О месте пребывания Иоанна тогда не знали даже высокопоставленные сановники государства. Это была – тайна для всех, в том числе и для тюремщиков, охраняющих заключенного. По таинственности она не уступа-ла «железной маске» французской Бастилии. Как в том, так и в другом случае,  соседство с охраняемым, было великим материальным подспорьем для тюремщиков. Они, как сыр в масле катались, охраняя того, кто был безмолвен и ничем им не докучал, но на содержание кого отпускались значительные денежные средства. Начинали нести охрану важнейшего заключенного России  Иоанна VI сержант Ингерманландского пехотного полка Лука Матвеевич Чекин и прапорщик того же полка Данила Петрович Власьев. Для тюремного надзирателя абсолютно неважно обладать высококачественным серым веществом мозга, напротив оно постоянно мешает, рождая сомнения, а сомнения всегда приводят к выводам, которые не угодны начальству. Кроме того, серое вещество увеличивает объем слов в общении с охраняемым, тогда, когда нужно пользоваться всего тремя словами: Да. Нет. Запрещено!  И не беда, что от такого общения и заключенный тупеет. Это же прекрасно – жаловаться не будет ни устно, ни письменно – слов не будет хватать!..  Служба – не бей лежачего!  Опасности для жизни -никакой! Питание – самое распрекрасное. Чины растут, жалованье – тоже. Через восемь лет – они уже офицеры: Вла-сьев –капитан,  Чекин – поручик…
Пока мы оставим на какое-то время двух скучающих офицеров-тюремщиков.  Время действий их еще наступит, а вернемся к тому, как рождался сам «заговор».