Вениамин Додин
Мордехай Шенкман – друг Иосифа Сталина
Повесть
…В конце апреля 1942 года меня перегнали из больнички Центрального района на лагерный пункт "1082" "ОСОБСТРОЯ" БЕЗЫМЯНЛАГа. Вновь оказался я в бригаде Степана Синева - в кессонщиках. Наш объект "Литер Ноль Один" - Секретная Подземная столица под Жигулевскими горами за Волгой - все еще находился в стадии строительства. Примерно тогда же возвратилась к нам и наша извечная работа. По окончании сооружения ливнёвой и фекальной канализационных систем восточных левобережных пригородов Куйбышева Безымянки, Зубчаниновки и Смышляевки она, как до того, заключалась в прокладке все новых и новых туннелей связи Жигулёвского Монстра. Исходили они из тех же неведомых нам глубин правого горного берега Волги. И расходились веером на Север, Восток и Юг. С целью маскировки всего связанного с Литерной стройкой, никогда никакие объекты на поверхности лесных и скальных массивов Жигулей не возводились. Никакие дороги не прокладывались. Коммуникации не подвешивались и не тянулись. Территории не освещались.
Уникальные, - сохранившиеся не тронутыми веками с Разинских времён, - ландшафты приволжских гор содержались в первозданности величия и запущенности но…под тщательным патронажем патрульных, охранных и противопожарных служб.
Под Жигулями, - точнее, внутри их, - мы только работали. Держать под конвоем (как требует того высочайше установленный порядок) в дополнение к уже содержавшемся там ещё восемь сотен кессонщиков, - коллектив сплочённый, дисциплинированный и физически сильный, - да ещё с обслугой и всей социалкой в и без того много миллионном ералаше муравейника ТАКОЙ стройки, - сложно и опасно. Неизмеримо более сложным и куда более опасным было наблюдение за этим сплошь спец контингентом. Соблюдением им штатного режима. Состоял он из старых каторжников с запредельными сроками заключения, обладателей непредсказуемого опыта тюрьмы и лагеря. Из хранителей криминальных традиций. Из известных столпов непререкаемого разностороннего дисциплинарного авторитета, отлично знающих как повести себя во всех возможных критических ситуациях и, главное, умеющих управлять толпой.
Осенью 1943 года обстоятельство это привело к гибели более 400 только военнослужащих охраны БЕЗЫМЯНЛАГА и ПРИВО… (См. БАКИНСКИЙ ЭТАП автора - на ПРОЗА.РУ; Электронная библиотека А.Белоусенко; РОМАН ГАЗЕТА. НОВОСТИ НЕДЕЛИ, 17 февраля 2000 г.).
Осуществлявшее охрану гигантского объекта Литер 01 командование войск МГБ всего этого страшилось. Потому после производственных смен, - после тяжелейших кессонных работ и постоянных многоступенчатых тщательных личных шмонов и изнуряющих поверок с фотоконтролем в забоях и в пути следования, - нас из правобережья тоннелями под Волгою, - отгоняли шахтными электропоездами на отдых в левобережье. В жилую зону одного из оцеплений БЕЗЫМЯНЛАГА.
* * *
Здесь оказывались мы в совершенно ином мире, отличном от мира глухих, душных, мрачных с висящими над головой скальными глыбами подземелий сооружающегося невидимого города. Под ярким чистым небом, под которым в сверкающей как турецкий ятаган гигантской петле Самарской луки чуть выше города шла подготовка возведения гигантской, самой крупной в стране плотины Куйбышевской ГЭС. Под прикрытием которой вот уже с десяток лет строится новая подземная столица Державы, где при обострении международной обстановки или, при срочной необходимости ТАКОВУЮ ОБОСТРИТЬ ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ ВОЙНОЙ, развернутся запасные командные пункты Ставки Верховного главнокомандования, Генерального штаба и стратегические узлы связи.
Ставка товарища Сталина.
Пока же мы - в "зоне особого порядка" строительных площадок и производств Воронежского авиационного завода №18 - гигантского образования, одного из полусотни крупнейших военно-промышленных комплексов эвакуированных в это "срединное оцепление" БЕЗЫМЯНСТРОЯ УОС НКВД СССР из западных областей.
Хозяином авиазавода и его стройуправлений был Мордехай Борухович Шенкман, прозванный из-за короткой ноги "Хромым Бесом".
"Хромой бес" - Шенкман человеком был неординарным. Известный авиастроитель, крупнейший организатор производства, красивый как идущий в атаку демон и такой же как демон отважный – дважды, - в пики политических репрессий в 1937 в Воронеже и в 1941 в Куйбышеве, - потребовал и отобрал у Сталина немыслимый приказ: Чтоб духа НКВД не оставалось на его заводах!
В трагически начавшейся войне он совершил немыслимое: в студеную осень эвакуационного содома, на пустом месте, он организовал производство, собрал, вывел на взлетную полосу и 10-го декабря 1941 года поднял в воздух первый - из сотен последующих – уникальный и не превозойдённый никем более самолет-штурмовик "ИЛ-2". Возобновил прерванный поражением 22 июня 1941 года выпуск этих самолётов, ставших грозой и несчастьем немцев.
Как он сумел такое сделать? И какой ценою?
Беспримерной концентрацией мускульных сил, которых на первом этапе работ было в избытке, и немыслимым маневром ресурсов, которых - кроме людских - еще не существовало. А вот "какой ценой"? Ценой жизни сотен тысяч заключенных, - рабов, строивших заводы. И ценою десятков тысяч жизней малолеток-фезеушников, - "вольнонаемных", работавших на станках и собиравших оборудование. Ценою жизни детей, якобы во имя жизни которых, собранные им штурмовики косили фашистских захватчиков... Где уж тут самому Кафке с его абсурдами и кошмарами... А началось с известного призыва: "Все для фронта! Все для победы!" Потому за два месяца до взлёта первого штурмовика Шенкман своим приказом ввёл новый стимул самоотверженного труда заключённых во имя победы – "Закон ночной пайки". Этим актом он посрамил даже убийственное распоряжение заместителя начальника ГУЛАГа Марка Осиповича Брановера "О нормах питания в ОСОБСТР0ЯХ", снявшее "проблему сытости" зэков. Хотя даже голодные нормы "рационального питания" с июня 1941 года стали квалифицироваться "преступным попустительством врагам народа - активным пособникам и союзникам немецко-фашистских захватчиков". Иначе говоря, всем миллионам заключенных, осуждённых судами или особыми совещаниями по всем пунктам статьи "58" Уголовного кодекса РСФСР.
Правда, давний - с 1920 года - и давно "исполненный" предшественник Брановера Залман Борухович Кацнельсон, - тогда начальник особого отдела охраны северных границ, он же председатель тройки того же отдела /вынесший за полтора года - с марта 1921 - 25440 смертных приговоров/, он же хозяин первых в пост Октябрьской России, созданных тогда же на Севере концлагерей Холмогор, Архангельска, Пертоминска, Плясецка, Ельнинска и т.д., - решал вопросы сытости просто. "Учитывая неотвратимость кары всей, без исключения, контре, кормить её - преступление!" И не кормил. И не затейливая, зато эффективная, эта практика перенята была для всего ГУЛАГа первым его начальником Лазарем Иосифовичем Коганом. Унаследована продолжателями и усовершенствователями голода зэков Вольфсоном Ильей Ильичём, Беленьким Товием Шмулевичем, Вовси Савелием Михайловичем, Шульманом и Бронфманом /имена и отчества последних отсутствуют во всех источниках/. И, уж казалось бы, доведена до совершенства отцом-основателем большевистских лагерей Френкелем. Это ведь он, Нафтали Аронович, на торжествах открытия Беломоро-Балтийского канала заявил во всеуслышание: "У меня зэк в полную силу отрабатывает три месяца. И я расстреливаю его: кормить эту падаль дольше есть контрреволюция!" Распространить нововведение на все лагеря довелось Израилю Израилевичу Плинеру и Соломону Рафаиловичу Мильштейну - заместителям начальника политотдела ГУЛАГа Соломона Яковлевича Мейсака. Словом, - "...должны погибнуть все те, кто мечтает погубить нас и о ком мы считаем, что они должны погибнуть";... /разрядка моя/. Мордехай Шенкман переплюнул этих революционных радетелей народов России. В том числе благодетеля их и автора ГУЛАГа Френкеля с его тремя месяцами и расстрелами. "Закон ночной пайки" кончал с работягой за две недели. Чтобы в этом убедиться, надо было лишь оказаться в нашей кессонной бригаде. На разводе нас впускали в жилзону последними. И мы наблюдали, как лагерная придурня оттаскивала от вахты трупы зэков после съёма. С работы нас гнали мимо тел умерших по дороге. До того, в промзоне, по окончании рабочего дня мы собирали погибших на стройке. И в жилую зону возвращались неся на себе своих "отошедших" товарищей. 'Победно воплощенная в изнасилованной России затея Троцкого о "системе репрессивно-карательных мероприятий, которые... в течение ряда лет, десятилетий поднимут производительность принудительного труда всего народа..."
Чтобы восполнить огромные потери рабов, на разъезды Безымянки, Зубчаниновки, Смышляевки днем и ночью подгонялись эшелоны с зэками. (Автор пригнан был 56-м московским этапом). Будто перед генеральным наступлением на фронте, нескончаемые массы согнанных в БЕЗЫМЯНЛАГ арестантов ползли от линий железных дорог к бесчисленным вахтам гигантского лагеря. Непередаваемо страшно было наблюдать движение тёмных колонн безлунными ночами. Под звёздным куполом казалось отлетающего от земли небесного свода, живое человеческое истечение походило на шествие к Вратам Дантова Ада. И как к Адовым Вратам оно шло в полной тишине. Направляясь, сперва, по будто освещенным ущельям степных троп. Потом притекая к паутине блиставшей в свете прожекторов проволочных заслонов. И, соприкоснувшись с ними, исчезало через освещенные провалы ворот в непроглядной бездне зон.
Мой 56-й Московский этап привёз меня ярким солнечным днём в самый канун православной пасхи. После голодных дней и ночей этапа (о котором подробно в романе ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ) нас на Безымянке отвели в роскошную баню, сытно накормили. И погнали к одному из множества путей разгружать платформы с кирпичом. Рядом совсем, мимо нас, - с Востока на Запад, - на огромной скорости, - пролетали по Транссибу нескончаемые эшелоны под брезентами и часовыми на тормозных площадках. Конца им не было. Не было, правда, и поездов пассажирских… Вдруг воинский эшелон, с орудиями тоже под брезентами остановился. В тут же, - вопреки воплям нашего конвоя, - завязался разговор с артиллеристами. Ни забора ни простой сетки меж нами не было – было только междупутье…
На вопрос с эшелона ответили:
- Зэки, - кто ещё-то?
На наш вопрос: куда торопитесь? И чего-йто сколько Вас – сплошь эшелоны, эшелоны…Летите куда? –
- НА ФРОНТ! Ещё-то куда?… НА ВОЙНУ ЛЕТИМ…
Было это недели за три до 22 июня 1941 года…
До съёма, до конца нашего рабочего дня таких затормозивших и остановившихся воинских эшелонов было много. Точно таких же ответов ещё больше… Споров о том кто начал войну тогда не возникало: ВСЕ В ЭШЕЛОНАХ ПОНИМАЛИ ВСЁ И ОТВЕТ ЗНАЛИ. ОН – ОТВЕТ – ПОКОИЛСЯ ПОД БРЕЗЕНТАМИ НА ПЛАТФОРМАХ… Это потом. Погодя пол-века, историки спор затеят: - ХТО? Бля? А тогда, - за пару недель до 22 июня 1941 года, - миллионы солдат, стоящих НА ЗАПАД ЛЕТЕВШИХ обрезентованных платформах или спустя ноги сидевших на досках у отодвинутых створов краснух давно всё знали. И миллионы собеседников их по случайным задержкам в пути знали тоже…
Со знанием ТАКОЙ новости, - усталые, счастливые, - приплелись мы в зону. Отужинав сытно (перед войной у нас во всяком случае, на Безымянке, кормили сытно) легли отдохнуть…
Где-то часу в десятом, проснулся - поражен был только что приснившимися - один за другим - снами. ТРЕМЯ!
Так как весьма точно – точней некуда - были они воспроизведены в пронумерованных, подписанных и вшитых следаками и прочей сволочью листах моего уголовного дела, потом дела судного, по коему был я 1 декабря 1941 года приговорен к расстрелу, потом на страницах мировых СМИ, и признанных ВЕЩИМИ – расскажу о них.
Сон 1.
Я у начала лесной аллеи в Сокольниках. Справа и слева стеной сосновый лес. Впереди – в ярком небе - несущиеся на меня со стороны шоссе Энтузиастов стаи огромных (ажурных почему-то) птиц… Мгновения – понимаю, вижу – птицы (ГРИФЫ) превращаются в эскадрильи несущиеся надо мной самолётов…
Сон 2.
… Какая-то ажурная садовая беседка… у входа – огромная авиационная бомба с оперением. И лошадь, опершись на неё передней ногой, катает её как скалку - вперёд – назад…вперёд – назад…
Сон 3.
… Со своей женой Ниной (познакомлюсь с которой 13 лет спустя в Енисейской тайге и тогда же женюсь на ней) и со своим американским братом Милтоном Хенкен едем к нему домой в открытой машине в посёлочек Needham, Mass. Поздний вечер после грозы. С автострады дорога поднимается через сосновый лес крутой спиралью направо вверх… Через несколько минут открывается двух этажный дом… Что такое? Во сне, с абсолютной точностью, в мельчайших подробностях та же картина, только яркий луч вечерней зари сквозь разорванные грозовые тучи освещает пейзаж…
Где же ЛУЧ? Восклицает Нина, слышавшая СОН от меня сотни раз…
В тот же миг… Прожекторной мощности солнечный луч пробивает тучи над домом и ярко его освещает!...И перед домом встречают нас знакомые РОДНЫЕ лица…которых никогда не видел…
Июнь 1941 года - 2 ноября 1977 года…США.
О сне 1. Парой неделями позже германские самолёты атаковали западные города СССР.
О сне 2. Тогда же, - сразу после 22 июня, (26 июня) - меня заметут. Предъявят в качестве контрреволюционной деятельности содержание моих снов (Под видом сна распространял антисоветскую агитацию), квалифицируют их п. 10 статьи 58; а в связи с тем что преступление осуществлено В ВОЕННОЕ ВРЕМЯ – с уточнением: части 2-й п.10.
1 декабря в штабе лагпункта 1082 состоялась выездная сессия Куйбышевского областного суда. На ней к моему уголовному делу она присоединила дела ещё трёх евреев:
Фридмана Наума Моисеевича из Смоленска, рабочего-кузнеца, осуждённого там же по ст. 58 п 10 к 10 годам лишения свободы;
Шкляша из Хжанува, Польша, курсанта Качинского авиационного училища, осуждённого там же по ст. 58 – 10 к 10 годам лишения свободы;
Фербера из Бенжина, Польша, курсанта Качинского авиационного училища, осужденного там же по ст. 58 - 10 к 10 годам лишения свободы.
В связи с тем что теперь осуждалась ГРУППА преступников, судили нас ещё и по п. 11 ст. 58
Приговор: РАССТРЕЛЯТЬ.
7 декабря всех 4-х вытащили из камеры смертников Центрального следственного изолятора. Забили рты резиновыми грушами. Связали руки и ноги проволокой. Покидали в кузов машины. Привезли на овощную базу Зубчаниновки где в овощехранилищах шла ликвидация.
Расстреляли сперва Фридмана. Потом Шкляша. Потом Фербера. Затащили в подвал меня. Поставили на ноги.
Старший команды ликвидаторов – огромного роста пожилой человек с маузером в левой руке (правой у него не было) - внимательно на меня смотрел:
- Детей УЖЕ привозите?
Опустился на одно колено. Раскрутил проволоку на моих ногах. Раскрутил проволоку на руках. Согнувшись чуть не пополам, УПЁРСЯ ЛБОМ В МОЙ ЛОБ, ВЫДЕРНУЛ ГРУШУ….
Тут я упал. Он снова поставил меня на ноги. Схватил за спину как волк барана… Приподнял. Отнёс к ступеням в овощехранилище. Подкинул вверх, к открытой входной двери, крикнув дважды: ИДИ, ПАЦАН! ЖИВИ!
Мороз был очень крепким. Я захлебнулся ледяным воздухом…
Очнулся захлебнувшись молоком. Бутылка с ним стояла на столике. Пробка свёрнутая из газеты лежала рядом.
Ничего не помню больше…
Неделю-две валялся в кордегардии подвала. Комендантская команда сплошь колхозники-пенсионеры. Поили домашним молоком. Кормили, - помню, -. Картошкой. Хлебом. Кто-то как-то спросил: Веруешь в Спасителя? Ответил, не знаю.
- Он сказал: молись ГАЛУШКЕ…
ГАЛУШКА долго не заходил. Но принесли газету КОМСОМОЛЕЦ КАРЕЛИИ. Прочли статью из неё. Галушка начальник погранзаставы. Держал финнов…Сам прочесть не мог.
Однажды Галушка принёс тулуп. Пимы. Шапку. Собрал меня. Повёл куда-то. Шли час. Через вахту провёл в зону. Отвёл в барак. К Грише Куранову. У Куранова жил месяц. Отъелся. Отошел. К нему пришла Начальник Медсанслужбы лагеря Волынская, Ида Исааковна. Она знала маму…
Ида Исааковна забрала меня в больницу. Куранов устроил возвращение (прописку) в бригаду Синёва.
А мерещилось всё то же: исчезло время… ВРЕМЯ ИСЧЕЗАЕТ КУДА ТО… Массы со мною вновь прибывших зэков столь велики, что никогда иссякнуть не могут.
Однако, смерть, правящая повсюду свой вечный пир, оказывалась сильнее, проворнее всех вместе этапов. Смерть оказывалась изобретательнее своих адептов…
Сумасшедший зэк Гильман, вечный, с 1925 года, сиделец, некогда хозяин рыбзавода в Херсоне, - добиваемый голодом и холодом старик, - проговорился, что может рыбу негодную превратить в деликатесную. Удобнопожираемую. Тотчас в одной из зон собираются помещения-коптильни и навесы для вяления копченины. Завозится невероятное количество разложившегося в "хранилищах" засола рыбьих потрохов. "Ингредиенты" находятся. И подгоняемый угрозой расстрела Гильман начинает колдовать. Выводит тузлук, снимающий умопомрачительный "запах" массы. Коптит её. Готовая, она моментально развозится по лагпунктам. Голодные люди её едят... И смерть прибирает их всех. Старика "исполняют", а огромная территория коптилен и "засола" быстро, как "в кино", заполняется штабелями из тысяч трупов - плановых и "рыбных"... Хоронить их некому. И, вообще, бессмысленно. Руководство БЕЗЫМЯНЛАГа озабочено неминуемостью собственных похорон из-за ожидаемого с минуты на минуту гнева Верховного. И, конечно, в результате вполне вероятного появления на Волге немецких войск. Оно осведомлено, что командование разваливающихся фронтов "оставляет" на милость немца - в огромных "котлах" - миллионы живых солдат. И миллионы непохороненных павших. Правильно рассчитывая, что ими займутся победители. Здесь, в БЕЗЫМЯНЛАГе, лукаво не мудрствуя, следует поступить так же. Не сомневаюсь: сооружения гильмановской лавочки, после апофеоза его массы, навели начальство лагеря на естественный выход из положения. Чтобы немцам не остаться без дела, следовало пока укладывать мертвецов в штабеля внутри всех зон, благо наступила холодая осень. Часть зимы они простоят. А там видно будет. И штабеля стремительно росли. Подразделения оперативников - с ранья до темна - топорами и фомками кололи черепа мертвецов, - искали хитрых, притворившихся. Рубили челюсти, - искали спрятанные от прежних шмонов зубы и коронки из "драгметаллов". Изгалялись над покойниками, как могли. Даже кожу сдирали с оригинальными наколками. Очищали черепа под пепельницы для начальства.
Ближе к весне, когда трупы начали подтаивать, и, будто, зашевелились от крысиного расплода, их "хоронили" - кидали в неиспользованные и оплывающие фундаментные траншеи. Я тогда подумал: а как с этим у немцев? Не ради же прогулок все 30-е годы тратили они командировочные и прогонные, отправляя партии новосозданных зондеркоманд - будущую обслугу проектируемых ими концлагерей - в наши ГУЛАГ'овские университеты?! (См. роман ПЛОЩАДЬ РАЗГУЛЯЙ).
С 1-го октября 1941 года "Закон ночной пайки" - выдача зэкам хлеба в конце работы, и только по выполнении ими норм выработки - был Шенкманом распространён и на вольнонаёмных несемейных рабочих - на девчонок и мальчишек-фезеушников, мобилизованных на "оборонку" в Куйбышевской и в соседних областях. Вкалывали дети на станочных работах и на монтаже оборудования в недостроенных цехах, заливаемых - с осени — холодными дождями, а чуть позднее - на морозе. Долгие смены отстаивали они у станков на шатких тарных ящиках - росточком были малы, без надставки до шпинделей не дотягивались. А в ящиках - под работающими - до урочного часу "отдыхали" их сменщики...
Ящичная эта идиллия в патриотической литературе описана трогательно. Читаешь, и, будто, рождественскую сказочку рассказывает тебе, ну, хоть тот же детский поэт Квитко. Вот эти вот "оброждествлённые" впоследствии писательской сволочью несчастные дети 12-и - 15-и лет, тоже, как зэки, должны были - по Шенкману - получать свой "суп" после выполнения дневной или ночной нормы. Хлеба они не видели, как правило: "выбирали" его по карточкам те, кто или крал их у детей, или, как мастера, отбирал. Вот так жили дети, оторванные враз от уже овдовевших матерей. Ничего не знающие о своих отцах и братьях, разбросанных по гигантскому фронту. Зверски используемые у негодных станков. Неделями не снимающие с себя всегда мокрой, гниющей одежды. Замерзающие в ней и в разбитой обуви. Не имеющие возможности помыться. Лишенные сна. Бесправные абсолютно - не умеющие ни пожаловаться, ни отстоять свои детские права. И умирающие тихо, во сне, как котята...
О, если бы только во сне умирали дети! Если бы только во сне... Вершители судеб советских детей, - в те самые дни и часы, когда убивали малолеток на Безымянке, - докладывали Сталину на "Ближнюю дачу" о ставящих "в исключительно трудное положение" фактах, когда немцы, идя в атаку, впереди своих цепей гонят, якобы, "наших" женщин и детей, кричащих: "Не стреляйте!". "Мы - свои!". "Мы - свои!".
Верховный отреагировал немедленно:
"Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск... женщин и детей. Говорят, - среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов. Мой совет: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам... Бейте во всю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, всё равно, являются ли они вольными или невольными врагами. Продиктовано в 04 часа 21.09.41 года тов. Сталиным. Б.Шапошников". /ЦА МО, ф. 3, оп. 11556, д. 2, л. 252/.
Всё - путём, в духе товарища Ленина, написавшего в одном из бесчисленных приказов об отобрании "всего хлеба" у гибнущих с голоду крестьян - значит, и у их детей: "Пусть погибнут ещё тысячи, но страна будет спасена". Кто "страна"? Сам автор? Его подельники? ВЧК? Ведь Россия - это, прежде всего, мужик! Так с чего же большевик Шенкман, куя оружие защиты отечества и тем спасая свою шкуру, должен действовать вопреки приказам и советам своих водителей? Ведь и они, - советуя и приказывая, - пытаются спасти свою власть - шкуру свою собственную! Шенкман это отлично понимает. И с вершины этого понимания руководит оборонным предприятием в соответствии с призывом партии: "Всё для фронта! Всё для победы!". И делает всё, что зависит от него, Шенкмана, чтобы его заводы как можно скорее дали фронту самолёты. Ну, а дети здесь абсолютно не причём. Дети есть дети. И детей, за какие-нибудь полтора-два месяца "ночной пайки Шенкмана", смерть прибирала тысячами. Куски, которые мы приберегали для них, баланда, которой мы делились с ними, - разве ж могло это спасти организованно убиваемых детей?! Ведь их и работою убивали: треть погибших - жертвы "производственных травм" и "несчастных случаев". Конечно - и всегда! - "по вине пострадавших" детей: "Спать, падлы, у станка не надо!"... А они - "падлы" - засыпали. И, "счастье", когда, умирали во сне, так и не поняв, за что, ради чего их убили?...
Теряя рассудок от голода, от звериного неприятия их миром взрослых людей - нелюдей, мальчишки и девчонки фезеушники "бунтовали", - "шумели" по-лагерному. Вспышки детского гнева никакого вреда заводу нанести не могли - энергия бешенства голодных малолеток сродни зажженной спичке: гаснет тотчас, обессиленная тем же голодом. Но бунт должно подавить! Подавление бунта - дело лагерного конвоя. Конвой в "деле с малолетками" оружия не применяет - "обходится" сапогами и прикладами. Или вызывает пожарных. О том всегда узнает Волынская.; И где бы и когда бы водяная экзекуция ни начиналась она приезжала туда - на попутке ли, или на спецмашине, задыхающаяся от астмы. Ее авторитет повсеместен и непререкаем. Она, "набравшись наглости", встревала в кровавые разборки блатных, бесстрашно возникая в известных ей малинах и ямах, и прекращая резню. Ее слушали все. Все верили ей. Чем-то все, связанное с Идой Исааковной Волынской напоминало мне легенды о "тюремном докторе Гааз'е…»
Нет, она не была против "водных процедур" по-летнему времени, когда тепло. И если доведенные до беспамятства малолетки рвут в клочки заводского паразита-грабителя или мастера-подонка, за ломоть хлеба насилующего голодную девчонку. Но она набегала на ледяной таран пушки-брандспойта в зимнюю стужу!... Как сейчас слышу ее вопль из навороченной восьмиатмосферным каскадом кучи-малы из малолеток: - Во-оду выключи-ить! Мерзавцы!... Всех - под трибунал! - Вода выключалась немедленно: "под трибунал" никто не хотел.
Ни одного подонка не пощадила Волынская - из воевавших с детьми. Но разве могла она - пусть и полковник НКВД - остановить Великое Торжество советской юриспруденции?...
Мальчишки и девчонки - фезеушники, в нарушение строжайшего приказа начальника БЕЗЫМЯНЛАГа Лшшлова - "ни минуты прогулов! " - нет-нет, сбегали на день-другой к мамкам в ближние деревни и посёлки, да и в саму Самару, - подкормиться, обмыться, сменить одежду, картошки с собою набрать - на неделю хоть...
Каждый такой "побег" - "вольнонаёмных"-то детей - обставлялся как "чрезвычайное происшествие". Беглецов отлавливали всею мощью аппарата НКВД. И трибуналы внутренних войск приговаривали детей за "побег" домой, к матерям, как за "контрреволюционный саботаж" - по статье "58" пункт 14 Уголовного кодекса РСФСР - к восьми годам лагерей!
Вдуматься: до зубов вооруженные, отвертевшиеся от фронта, сытые, истинные дезертиры, - как правило, русские мужики, - ловили голодных русских детей. Выдавали их на суд и расправу сытым, "избежавшим" фронта, людям "не вовсе русским". И нелюди эти, обременённые, как правило, высшим юридическим образованием, отправляли несчастных русских детей - от 12-и лет!!! - в беспредел ГУЛАГа. Что это? Апофеоз "узурпации - по Гольдштейну - контроля над жизнью и смертью нации, которая никогда не давала им на это мандата"? Или целенаправленное - по Троцкому и Ленину - истребление генофонда России? Половина из, в те годы, осуждённых трибуналами детей - улеглась зимами 1941 - 1943 гг. в наши штабеля. Это - только по материалам Следственной комиссии И.П. Алексахина. Судьба выживших может быть оценена как "страшнее смерти": ими, после войны, забиты были "специнвалидные дома". А те, кто избежал этой участи? После шенкмановской пайки им было уже не вырасти, не подняться. А сам Шенкман, герой тыла?
Незадолго до пика событий с фезеушниками он приглашен был к Верховному. Трусом Моисей Шенкман не был. О том говорено уже. Телеграмма Сталина с вызовом, выдержанная в обычном для Хозяина стиле, его не смутила. Парашами метались цветастые версии деталей его свидания с вождём народов. Много позднее Устинов Дмитрии Фёдорович, маршал, рассказал: встреча была деловой и краткой, какой она и должна была быть между подчиненным и начальником. В войну, тем более. Шенкман намекнул Верховному: - Тот должен знать, что у директора завода своего ничего нет, - одна, эта палка, с которой хожу. - Палкой можно многого добиться, если умело ею пользоваться, - тоже намекнул Сталин. Возвратившись, окрыленный "ласкою" вождя, Шенкман и ввел "Закон ночной пайки" для детей. Обаяние Иосифа Виссарионовича покорило директора завода. И он отметил историческую встречу еще одним стимулом коллективу: увеличил еще на пол часа продолжительность и без того одиннадцатичасового рабочего дня. И зэков не обошел: одновременно с доведением рабочего времени до четырнадцати часов снял со "своей" ночной пайки хлеба четверть ее веса... И ввел гауптвахту - попросту, карцер - для провинившихся вольных. Правда, косили ее на Липилова. Но, тогда почему наказание карцером практиковалось только на шенкмановских предприятиях? И нигде больше?
Навесив стальные двери и приварив решетки по подпотолочным фрамугам, под карцер пустили огромный цокольный этаж инструментального цеха, - бесценное по тому времени крытое помещение. Ведь до лета 1943 года большинство действующих цехов не имело настоящих перекрытий а некоторые даже до конца возведенных стен. Почему же целый этаж не занят был цехом или хранилищем? А потому, что хозяйский глаз Шенкмана или кого то из его помощников отметил: подвал заполнен грунтовыми водами, зимою замерзающими, и годится для карцера. И саботажник, отпрыгав десять часов по воде или по льду подвала, явится к станку и, как миленький, про вкалывает свои четырнадцать часов. Затея Шенкмана не сработала: отпрыгав на леднике, работяга вкалывать уже не мог - превращался в инвалида. Зимами шенкмановские "саботажники", как правило, переселялись в штабеля. Со взрослыми не прошло. Зато, пика чей то палаческий гений достиг в блистательной операции по стимулированию дисциплины фезеушников, когда в эксплуатацию сдан был первый блок из шести испытательных кабин. В них, на критических режимах - до полного разрушения или взрыва - обкатывались сошедшие со сборочных "козел" контрольные экземпляры авиационных двигателей. Считали что именно Шенкман распорядился установить вплотную к этим блокам новенький, только с завода, "вагон-зак", - тюрьму на колёсах. Тем более, что к каждому испытательному блоку проложена железнодорожная ветка. Однажды, в стальную коробку вагона загнали сорок четыре пацана и семерых девочек - фезеушников и фезеушниц, обвиненных комендантом директорского корпуса Фёдором Мулерманом "в подготовке ограбления спецбуфета директора завода". В директорский буфет, после начала "великой дружбы Шенкмана и Сталина", даже заместители "Хромого беса" не заходили. Но запахи из директорской кухни не могли не проникать в цеха. Конечно же, они с ума сводили голодных людей. А дети-то, - они как могли спокойно их выносить?! Вот, фезеушники и "сговаривались" - вслух, на весь цех - "добраться до жидярской кухни и схавать все подряд!"...
За горою дел, которых, в войну, невпроворот у директора завода, Шенкман внимания не обратил и на рапорт "какой-то" Волынской. Был он на имя Липилова, областного прокурора и наркома авиационной промышленности;. И посвящен был… "мучительной смерти сорока четырех мальчиков и семерых девочек, помещенных в "вагон-зак'е"... "Ида Исааковна Волынская "подключила" ФизИНСТИТУТ, Судмедэкспертизу областного уголовного розыска, и самого Микулина - авиаконструктора, с помощью которых установила "сумму децибелл, которые исторгают шесть авиационных двигателей, работающих, одновременно, в блоке". И доложила в рапорте, что "дети в вагоне-карцере намеренно убиты грохотом работавших на расстоянии трех метров от загона авиационных моторов"! И без рапорта Волынской никто не сомневался, что карцер у испытательных кабин как раз и рассчитывался его автором на такой эффект. Все же суть рапорта Волынской дошла, наконец, и до Шенкмана. Сперва он, само собою, сильно разгневался. Апеллировал к Микулину, своему главному конструктору. Но Александр Александрович не стал разговаривать с палачом - обратился напрямую "в верха". Пока суд да дело, Шенкман попытался уйти в тень: перестал лезть на люди, прикрыл буфет, отогнал с территории и передал лагерю "вагон-зак". Но все это уже не могло погасить ненависти. 12 мая 1942 года директорский "Дуглас" с Шенкманом на борту поднялся в воздух. Взял курс на Нижний Тагил; "Сбился в тумане с трассы". Свалился. Взорвался. И благополучно сгорел дотла…
- "Жид сгорел!!!" - Вопль вселенского ликования-проклятья пронесся впереди всех официальных сообщений по городам и весям Поволжья и Урала, где народ осведомлен был о художествах "Хромого беса". Никакие казенные "соболезнования" над свежей и пустой могилой Шенкмана, отныне и навсегда окрещённого "Безымянским палачом", не могли уже заглушить всеобщего всплеска радости зэков и вольняжек БЕЗЫМЯНСТРОЯ...
- "Есть, есть Ты на небе, Господь. Милосердный и Грозный!"- эти слова были тогда ключевыми во всех разговорах о сгоревшем самолёте... Во всех проклятьях "Безымянскому палачу"... А нам, "формально", еще не проклятым народом жидам?! Каково нам-то было существовать в ворвавшейся в нашу нежить буре вселенской злобы? А тут еще застигнутое врасплох руководство подлило масла в огонь, быстренько открыв в одном из заводских дворов: памятник "Хромому бесу" - все же, "друг Сталину был покойник!" Тотчас, на стенах цехов, на заборах площадок, на вагонах трамваев появились призывы: "Всех жидов - в костер народного гнева!" и "В огонь жидов!"… И тогда же, впервые, мы услышали: - "Зачем война?! Жидов спасать? Русских спасать надо от жидов! Война одним жидам нужна - не немцу же, трудяге из трудяг! Войну кончать и, вместе с немцем, жидов жечь всех, до единого!"… И услышали-то не от каких-нибудь люмпенов и "хулиганов" - услышали от добропорядочных русских интеллигентов.
… В декабре 1942 года двоюродный брат моего отца Мотик - в "миру Тимоти Соссен, корпусной генерал США - прибыл в Куйбышев с союзнической миссией. Заодно, он получил возможность увидеться со мною. Явился на Безымянку. Полюбовался на "лозунги-призывы" о жидах и огне. Молча, с рукою под козырек, вгляделся в бесконечные ряды штабелей... И сходу сообразил: провоцируют антисемитскую истерию вовсе не эти призывы-лозунги. И даже не впечатляющие масштабы построения страшных безымянских штабелей... Штабеля, - они, безусловно, "заводят" людскую массу. Несомненно, они - важнейший аргумент обвинения еврея Шенкмана и вместе с ним - как это "положено" - прочих евреев "в истреблении русского народа". Возможно, даже штабеля трупов способны в одночасье превратиться в мощнейший генератор событий по… окончательному решению еврейского вопроса в России. Все так. Однако, питают события, ... как бы это точнее выразить, ... специфические, что ли, физиономии окружавшей его, Мотика, толпы "красных командиров" в новых белых полушубках и в пронзительно воняющих - тоже новеньких - валенках... Он еще и еще проверяет себя. - "Но это немыслимо! Фантасмагорично! И впрямь, его сопровождала толпа, почти целиком состоявшая из евреев! И это приятно. Очень неприятно соседство – штабеля. Что еще более неприятно - откровенная демонстрация сопричастности этой бодрой толпы страшным сооружениям из мертвецов... Что отвратительнее всего, - рассказывал Мотик через 35 лет в своем доме под Бостоном, - это то, что приматы в белых шубах не понимали этого трагического обстоятельства - цены демонстрации сопричастности своей к убийству ЛЮДЕЙ! ЛЮДЕЙ!
Более того, все они не умели предвидеть сокрушающих последствий непонимания этого обстоятельства... Для меня, пусть еврея, но гражданина США, это было насмешкою над усилиями, моей страны сдержать немецкую армию. Во имя чего её сдерживать? Чтобы дать возможность окружавшей меня банде спасаемых Америкой евреев уничтожать русских?! И что прикажете делать в этой ситуации нам - народу Соединённых Штатов Америки?"
… Полтора столетия кропотливой деятельности потребовалось российскому еврейству, чтобы в самом сердце государства - в Поволжье - собрать самых деятельных, самых образованных и, безусловно, способнейших своих сынов и дочерей. В Приволжских городах - в "Лесах" и на "Горах" - возникли вопреки запретительной политике имперского истеблишмента первые независимые еврейские купеческие сообщества. Крупные банкирские конторы, через которые финансировались проекты развития Приволжских, Уральского и Сибирского регионов. Мощные компании, подготовившие расцвет отдалённых провинций Империи. Так, "Дома" Рохлиных - братьев Илии, Даниила и Артума - вели освоенческие дела финансиста и банкира Абеля Розенфельда, - инвестора Шустовской империи по разработке природного сырья на Северо-Востоке Сибири. "Дома" Танненбаумов - Семена и Григория - финансировали поиск минералов в Приполярном Урале. Они же создали и почти пятьдесят лет содержали Школы геологоразведки. "Дом" Межеричеров определял политику известной горной компании Коковина на Лене, Потапова на Вилюе, Басова в Охотске и Гижиге. Братья Граверманы - Макс, Леон и Шмуэль - жертвовали огромные по тому времени деньги на изыскания, как оказалось, самых экономичных и впоследствии осуществлённых трасс и сооружений Транссибирской железной дороги. Они же инвестировали серию приполярных - в Большеземельских Тундрах - исследований, в частности, базы мореходства в устье Енисея. Генрих Мазур и Лев Готлиб финансировали экспедиции в Горном Алтае по подготовке сооружения новых дорог, которые проводил Вячеслав Шишков, изыскивая оптимальный вариант Чуйского тракта. Леон Кац оплатил расходы Александра Васильевича Колчака в экспедиции Толля в 1899 - 1901 гг. Самуил Певзнер был спонсором Михайловского-Гарина, когда шло строительство КВЖД. Лев Гинзбург был финансистом и участником мерзлотных исследований на Прибайкальском участке ТРАНССИБА, осуществляемых Ливеровским. Готлиб Трумпельдорф, долгое время выполнявший обязанности казенного раввина маленькой Васюганской общины /состоявшей из ссыльных по делу "Народной Воли"/, с экспедицией Мамонтова побывал на Байкале. Прошел Ангарою от истока ее до устья. И внес в Правление Сибирского Банка предложение о сооружении в районе Братского острога большой гидроэлектрической станции, которая могла бы - одна - преобразить ныне дикий и безлюдный край…" Через 17 лет после окончания Готлибом дел в Иркутской губернии инженер Комингс оценил предложение Трумпельдорфа. Подтвердил "удивительную точность" его выбора. Еще через 22 года Шустов, пригласив с собою инженера Бертина, нашел створ, определенный Трумпельдорфом. И оба посчитали указанное в "Записке" Готлиба место "идеальным для гидростанции". Потом просчитывались иные варианты створов. Иные трассы дорог. А Братскую гидростанцию поставили именно там, где увидел ее Готлиб Трумпельдорф. Между прочим, все эти Трумпельдорфы /а именно так пишется их родовая фамилия - Трумпельдорф/ - тремя поколениями прежде Готлиба вышедшие из Саксонии - были людьми талантливыми, ищущими /не так деньги, как дело!/, настырными и храбрыми. Примером тому - судьба Иосифа Трумпельдорфа, маминого пациента Порт-Артурского госпиталя, ее "Манчжурского" брата - "веселого бандита!"... И героя Израиля...
… Ко времени событий 1941 - 1942 гг. на Безымянке Куйбышевско-Самарская община была уже прочным оплотом еврейского сообщества в Поволжье. Его объединяли еще не утраченные традиции, знание российской политики "на местах", и определённые возможности воздействия на нее. Конечно же, участие в мероприятиях власти по "построению советского общества". По этой причине, с 1918 года, Лубянка в Москве и Большой Дом в Ленинграде старательно отбирали в свой аппарат именно выходцев из Волжских городов. Так делали Дзержинский с Менжинским. Так поступал и Ягода. По методике, разработанной Меиром Абрамовичем Трилиссером, "материал, набежавший с Юго-Запада России и отличавшийся южной неуемностью и раскованным взглядом на вещи", должен был быть разбавлен "срединным", характеризующимся здравомыслием и рассудочностью..."
В последние годы пребывания на посту наркома внутренних дел, Ягода сузил эти требования Трилиссера. И рядовых оперов отбирал лишь из глубинных российских регионов с населением рассудочным и здравомыслящим. После его расстрела новый нарком Ежов, ликвидировав старые кадры ВЧК-ОГПУ-НКВД, снова заполнил аппарат НКВД "неуемными и раскованными" из территорий бывшей черты оседлости. Формально, теми, кто в процессе миграции в срединную Россию приобрёл по дороге хоть какое-то - пусть через трехмесячные курсы - юридическое "образование". Был слух, что набор евреев в следственный аппарат НКВД Николай Иванович Ежов произвёл по прямому приказу... Не-ет! Не товарища Сталина! А Евгении Соломоновны Хаютиной. Она любила эту милую форму любовного обращения к своему другу - приказ! Известно, что именно по приказу Хаютиной арестовывалось и исчезало бесследно множество её и Николая Ивановича знакомцев, по очень разным причинам не симпатичных ей. Вот, возвращать оттуда - хоть кого - она никогда не приказывала. Ответила как-то. Александре Александровне Яблочкиной, попытавшейся хлопотать перед нею за одного из своих коллег - актёра Малого театра - "любимца публики": "...Пусть даже любимец... Не вытаскивать же из сортирной ямы на даче хоть и любимую кошку, но, все равно, всю в дерме?! Противно же!";
Правда, Ежов набирал не только евреев. Он и аборигенов "черты" вытаскивал в чекисты - по-особому традиционно "тепло" относящихся к своим "жидкам" и "яурейчикам". Но, главным образом, украинских и белорусских евреев по "приказам" Евгении Соломоновны. Чем хуже она Екатерины Великой, любовники которой не такое отмачивали? А ведь у друга Евгении Соломоновны возможности-то - ку-уда как необъятнее, масштабней, беспредельнее… Приказать только. Она и приказывала... А он исполнял беспрекословно ее приказы. Например, вот, по начальникам союзного аппарата НКВД, по части начальников республиканских и областных аппаратов, по высшим кадрам не-микояновского наркомата торговли, по начальствующим кадрам столичных театров и эстрады...
Итак, новой когорте чекистов предстояла исключительная по первостепенной важности и, безусловно, почётная по существу задача: среди некоторых прочих врагов советской власти ликвидировать не по чину и разуму спесивое воинство - "старых большевиков". Они, - видите ли, - "Ленина знали"! Можете себе представить, - "Работали с Ильичём"! И взяли за правило нагло тыкать этим обстоятельством в морды новым кадрам! Мало того, - они стали хамски поучать "Ленина сегодня!"
Вовсе не сложности ликвидации этих "германских шпионов" требовали подбора кадров ликвидаторов из бывших провинций оседлости. Умения ликвидировать кого бы то ни было не занимать было и прочим категориям чекистов. Дело в том, что уничтожить предстояло если даже не особо уважаемых, не так уж и почитаемых плебсом "товарищей", то, всё же, каких-никаких "ленинцев". В большинстве своём - евреев. Вот, пусть евреи и ликвидируют евреев, - неуёмные и раскованные...
Отец народов умел и пошутить. Другое дело, под эту шутку создана была и подписана Марком Борисовичем Митиным и Львом Захаровичем Мехлисом специальная инструкция вовсе уж не шуточного характера. В ней не называемых евреями следователей учили, как проще и быстрее готовить к переходу в лучший мир подследственных, так же не называемых евреями... Чем-то близким, родным тянет от этого документа...
Чекисты, по еврейской инструкции евреями не названные, руководимые Хаютиной и Ежовым, поставленную коммунистической партией и советским правительством задачу выполнили успешно. В ознаменование этого волнующего обстоятельства Евгения Соломоновна "оказалась" в петле, а исполнители во главе с Николаем Ивановичем ликвидированы. Ликвидировавшего их товарища Берию тоже ликвидируют. Летом 1953 года: товарищ Батицкий Павел Фёдорович на заседании СОВМИНА вмажет ему сзади, "с метра", в загривок, чтобы затем валить на "бедолагу" что на ум придёт. И ещё полста лет врать в мемуарах про "следствие над подонком", и про "суд над ним", - праведный и суровый...
Ладно, - с ними всё понятно. А с нами? Что с нами происходит? Казалось, был у нас древний закон: жить так, чтобы не мешать жить хотя бы своим. Мы забыли о нём. Но похвалялись по инерции, что, - в отличие от "недочеловеков", которым запрещено всё, что не разрешено их верованиями, - нам, избранным, разрешено всё, что не запрещено Книгой. Но и это отошло в прошлое. И теперь, - на час сорвавшись с цепи, - мы не запрещаем себе ничего, что в суде - и только в суде! - не будет квалифицировано тяжким уголовным преступлением. И - прочь сомнения! К чертям порядочность! В задницу совесть! Это всё - химеры! И мы свободны от них. Как не так уж и давно освободился от них же некий народ, убеждённый своим вождем. Но мы - не "некий народ". Нам благодарное человечество не простит и не спишет временное, хотя бы, отсутствие "химер", даже если это обстоятельство приведёт к задуманному результату. Нам никто, никогда и ничего не простит. Три тысячи лет живём мы в "свете" прожекторов исторической сцены. И "Ни гневом, ни порицанием давно уж мы не бряцаем: здороваемся с подлецами, раскланиваемся с полицаями..." "Такой у нас нрав спокойный, что без никаких стараний нам кажется путь окольный кратчайшим из расстояний..." "От скорости века в сонности живём мы, в живых не значась... Непротивление совести - удобнее нет чудачеств..."
До чего же мы дожили, если Великий Галич, "забыв", что о мёртвых - или ничего, или по-доброму, должен был "напомнить" всё это - с "опозданием" - "великому" Михоэлсу, казалось, совести народной... А мы всё спорим о ... различии в мотивации убийц и о разнице в поведении жертв, об обыденности или уникальности катастрофы. Заодно, красуемся терминологическо-экзистенциалистическими экзерцициями... А всё проще пареной репы. И "репа" эта - Боговдохновенный Закон Возмездия. Древний, как мир, Соломонов закон! "И воздастся всем по деяниям их!" А нам, "избранным", к пайке этой полагается ещё и довесок: поезд, который "уходит в Освенцим сегодня и ежедневно!..."
Итак, Берия ликвиднул ежовцев, временно оставив жить небольшой контингент особо отличившихся при этом следователей. Мне посчастливилось встретиться и "поработать" с ними на Лубянке. С двумя - весьма плотно. Из-за чего, как я понял, Александр Евгеньевич Голованов их "исполнил", - Ройтмана и Большого, - летом 1941 года. Третий - Фатов - оказался белою вороной. Человеком. В конце 50-х гг. в "Правде" помещён был список шести партизанских командиров, "павших смертью храбрых" в отбивающемся от немцев зимою 1941 года Подмосковье. Вторым назван "чекист Евгений Фатов";. Вечная ему память. Земля - пухом...
Лаврентий Павлович Берия, как и его предшественники, начал с кадров. Незатейливо "укрепив" высшее звено системы земляками, он вновь обратился к истокам - к "российскому сердечнику". И еврейская община Поволжья вновь подарила родине "лучших" своих сынов. И с ними имел я "счастье" повстречаться, теперь уже в Центральном следственном изоляторе на Безымянке. И они оставили след в моей душе. И, естественно, на моих костях. Казалось бы, полтора века процветавшая национальная группа обрела в эпохи Дзержинского, Ягоды и Ежова достаточный опыт чекистской деятельности с печальным концом. Потому должна была бы, возблагодарив Создателя, осторожно, резкими движениями не вызывая к себе интереса, двигаться в сторону от вполне предсказуемого завтра. Бежать сломя голову от того, что с исчерпывающей убедительностью прогнозировалось каждым непредвзятым членом общины на живом примере героических судеб её "удачливых" единокровных братьев-чекистов. Тех, в частности, что успели, - до собственной гибели в не менее глубоких, чем Лубянские, подвалах дома по улице Чапаева в родной Самаре и расстрельных зонах с ввязочными шкафами, - ярко блеснуть в свете чекистских звезд первой палаческой величины. Тех звёзд, что чуть раньше, и тоже печально, окончили собственные свои героические дни. Все эти говорящие сами за себя обстоятельства, казалось бы, глубоко прогнозировались мудрецами общины. Казалось, призывали к разуму. Но, как оказалось, то лишь казалось...
Грянула Большая Война. Прекрасно понимая, какой невиданно подлючий и бесчеловечный режим собираются они защищать, но уже наслушавшись, что несут им, евреям, ворвавшиеся в страну гитлеровцы, десятки тысяч евреев-волжан, не ожидая повесток, явились на сборные пункты военкоматов. Пришли, оставив семьи, бросив охраняемые "бронёю" насиженные места на военных заводах, в престижных учреждениях, институтах, школах, конструкторских бюро, клиниках, в торговле, в спорте. Готовые к тому, что шансов когда-нибудь возвратиться до обидного мало. И отбыли на войну, чтобы остановить врага. Так поступили люди порядочные, - большинство Приволжских евреев. Совсем не так повела себя прохиндействующая масса их соплеменников. Она косяками рванула в "органы"! Благо, волжские города быстро разрослись на дрожжах эвакуации. А Куйбышев превратился даже в военную столицу воюющей державы. Это немедленно повлекло за собою стремительное построение присущих военной столице репрессивно-карательных институций. Тем более, что пригород Куйбышева - Безымянка, быстро набухавшая эвакуируемыми заводами и предприятиями, превратила сам город в свой придаток. И это обстоятельство потребовало ещё больших масштабов оперативно-чекистского присутствия. Масштабы эти росли не по дням, а по часам. Соответственно, разрастался коллектив чекистов. Кроме того, характер событий на фронте перестал привлекать туда прагматиков, тем более, из умевших не плохо устроиться и в тылу. Хотя я знал и таких, которые, всеми правдами и неправдами, вырывались из-под "брони", бросали насиженные места, и уходили воевать. Те же, которые, упаси Боже, не уходили, - те из кожи вон лезли, добиваясь для себя и своих всё новых и новых... отделов и подразделений во всё новых и новых, непрерывно потому возникавших "управлениях" гигантского Лагеря.
К концу 1942 года "оперативный корпус" БЕЗЫМЯНЛАГа, вобрав в себя всю систему "государственной безопасности" БЕЗЫМЯНСТРОЯ - военно-промышленного комплекса - превысил тридцать четыре тысячи сотрудников.;
Мне не известно, какое число евреев нашло свое призвание в рядах этой грозной и победоносной армии энкаведешников. Но точно знаю, что восемь из каждых десяти начальников оперчекистских отделений 1242-х зон лагпунктов были евреями /По спискам кадров УОС НКВД по Куйбышевской области мы, члены комиссии по реабилитации, выбирали в 1956 году евреев по фамилиям и именам; безусловно, часть евреев "заслонена" была их чисто русскими фамилиями, или псевдонимами, и именами/. Шестнадцать из девятнадцати начальников оперчекистских отделов Районов лагеря были евреями. Пятеро из шести заместителей Липилова тоже были евреями. Евреями была тьма-тьмущая подручных тех заплечных из оперчекистских отделов и отделений, - это уже армия набралась! Евреем был и сам Главный комендант Управления Особого строительства НКВД СССР - БЕЗЫМЯНЛАГа и БЕЗЫМЯНСТРОЯ - Вениамин Иванович Дикой, переброшенный к нам, на Безымянку, "для наведения порядка и дисциплины". До нас он был Главным комендантом города-порта Магадан и всего УСВИТЛа - Главным палачом Колымы… Переварив эту "справку", можно, на досуге, заняться отгадыванием и количества евреев среди той самой победоносной и грозной армии - 34-х тысяч офицеров-оперативников. Одновременно, войдя в положение Мотика Соссен'а, - американского корпусного генерала, - окруженного, на фоне штабелей, толпою евреев-чекистов - организаторов этого чудовищного элемента безымянских ландшафтов и впечатляющей наглядной агитации на заборах и стенах заводских цехов...
Злую шутку сыграл с евреями и сам Гитлер. Он потрафил советским евреям их абсолютным неприятием в самом прямом смысле: в плен не брал, живыми не оставлял. До обнаружения этого обстоятельства Политуправление рабоче-крестьянской красной армии /ПУРККА/ относилось к евреям весьма подозрительно: в Первую мировую и в Гражданскую войны немцы евреям благоволили, да и общались с ними на родном для обеих народов языке - немецком /ПУ идиш числило "в немцах"!/. Теперь, оказалось, немцы за евреев взялись всерьез! Потому … получается ... на передовой, "в обстановке массового перехода советских бойцов и командиров на сторону врага", нет надежнее еврейского солдата! Тотчас прекращены были массовые расстрелы евреев и у нас на Безымянке. И начался массовый же набор еврейских юношей в различные десантные формирования - воздушно-десантные войска, в морскую пехоту, в спецподразделения партизанского толка, - "Как будут воевать - посмотрим. Полагаю - хорошо будут драться. Плен-то им, жидкам, не светит! Нет!". Это не кто-нибудь сказал, это "сам" Чуйков Василий Иванович, легендарный командарм и будущий маршал, произнес осенью 1942 года. Что произнес "сам" Берия, - и произнес ли что-либо по тому же поводу, - мне неизвестно. Известно мне, что в то же самое время началась стремительно перетряска системы оперативных отделов армий - вслед за организацией СМЕРШа, и аппарата военных армейских трибуналов. И они, эти любимые народом учреждения, начали заполняться боевыми офицерами и небоевыми спецами-юристами - евреями. И вовсе не в доверии к ним было дело. Дело было в абсолютной зависимости этой публики от политуправлений: "Плен-то им, жидкам, не светит!" И зависимость эта привела к тому, что военюристы и оперативники евреи из кожи лезли вон, чтобы только удержаться на своих "блатных местах" - в трибуналах и особых отделах, - любой ценой удержаться! Цена же была известна: беспощадность к врагам! Враг тоже был известен: все тот же несчастный русский солдат, сперва преданный Сталиным и вынужденный отступать аж до Москвы, до Волги, до Кавказа. Потом предаваемый своими тоже Сталиным преданными командирами. Русский солдат, который только сам во всем и "виновен". Было ли это элементом дьявольского плана создания "Обвинительного заключения" всему советскому еврейству? Плана, включавшего сперва "массовое участие евреев" в русской смуте, потом в истреблении Романовых, дворянства, интеллигенции, крестьянства, казачества, наконец, в развязывании новой, Второй мировой войны? Так или иначе, но еврейство активно поучаствовало в реализации этого "плана". И поплатилось за это самым естественным образом. Чтобы узнать такое, "достаточно" было двух лет ночных поисков в бумагах комиссии Ивана Павловича Алексахина, готовящей в 1955-56 гг. реабилитацию... "незаконно репрессированных сотрудников аппаратов НКВД-МВД МГБ". Никакого труда не стоило выделить евреев из массы расстрелянных в 1948-53гг., в том числе, интересовавших меня тех же самарских чекистов. Все они в документах были на виду - тёплые ещё, со своими еврейскими фамилиями, именами и отчествами, /повторюсь: кроме тех, чья национальность спрятана была за псевдонимами и нееврейскими именами и отчествами/. О реабилитации вовсе уже бесчисленных жертв этих реабилитируемых палачей тогда речи еще не шло. Но нам-то, в том числе, отмотавшему 21 год на Колыме Ивану Павловичу, меньше всего нужно было "возвращение доброго имени" почти двадцати трём тысячам оперов, "исполненных" в "спецшкафах" расстрельных загонов под Самарою! Мы через "личные дела", наработанные ими, добирались и до имён и фамилий уничтоженных ими людей, ужасаясь их количеству и густоте среди "несчастных жертв" всё тех же мучителей и палачей. Убеждаясь при этом: казнённые-то - того стоили! И ещё и ещё раз вспоминая мудрое замечание моего отца: "человек, имеющий твердое представление о некоторых вещах, всё же приходит в ужас, когда непосредственно убеждается, что его представление соответствует действительности."
Да, "еврейское присутствие" в этом многослойном гадюшнике-мартирологе в год пика антисемитской истерии в СССР было настолько впечатляющим, что, однажды, "зацепило" даже видавших виды "простаков" - Жукова и Москаленко. Свалив летом 1953 года Берию, армия приступила к расправе с бериевским аппаратом на всей огромной территории Государства Российского. И как когда-то в петровские времена, после бунтов стрелецких полков, мятежников сгоняли на правеж в подмосковное Преображенское, так и теперь в обширные подвалы Штаба Московского военного округа на набережную Горького свозили со всей страны руководящих энкаведешников. Допрашивали их "с пристрастием". Били смертным боем. И тут же, приговорами бесчисленных и скорых на расправу "присутствий" военных трибуналов отправляли в подвалы, где круглосуточно трудились расстрельные команды. Но самую "верхушку" союзных и республиканских "органов" расстреливала верхушка армейская - маршалы и высший генералитет. Собственноручно - пулями в загривок - мстили они своим подельникам из МВД и МГБ за годы собственных унижений, за смерть друзей. "Забыв" на час, что сами - губерниями - вырубали восставших крестьян, расстреливали бастовавших рабочих, распинали, на снастях кронштадтских моряков, живьём закапывали поверивших большевикам врангелевцев...
В случившемся перерыве меж этими, - мягко говоря, не приличествующими армейским офицерам, - упражнениями в подвалах, Георгий Констатинович Жуков с Москаленкою отдыхали в креслах под тентом, заинтересованно наблюдая за действиями комендантских взводов, оттаскивающих вниз очередные партии истошно голосящих чекистов.
Вдруг Жуков вскинулся. И, не стесняясь присутствия окруживших их военачальников, громко сказал Москаленке:
- Надо ж так! Сплошь Абрамы!
- Сплошь, товарищ маршал! - Отозвался Кирилл Семёнович. - Однако, - энкаведе! Их лавочка... - И победительно заржал.
Окружение одобрительно поддержало веселье начальника округа и его причину - мысль министра обороны, явно отвечавшую их представлениям. Тогда и прозвучала эпохальная жуковская реплика, ставшая не только повсеместно и тотчас известной, но программной:
- А вот мы лавку эту жидовскую - и прочие абрамские гастрономы - прикроем! Раз навсегда!
Передавая мне через пару лет этот исторический диалог, Ротмистров, - всё же, отец моего покойного школьного товарища, русский человек, - был весьма смущён его торжествующим юдофобством. Однако же Катуков - чистой воды еврей - изначально, как он не уставал уточнять, воспринял реплику Жукова чуть ли не милой шуткой. А шутка эта, вообще-то объяснимая характером происходивших тогда в Штабе округа событий и, естественно, мировосприятием её автора, стала программой "еврейской политики" на весь период до распада СССР и генератором эпидемии активного антисемитизма, захлестнувшего постбольшевистскую Россию.
Слова Жукова покоробили меня... Хотя до знакомства с ними встретился с этим незаурядным человеком, как-никак "маршалом победы"! А позднее, часто и навещал с Ниной уже опального военачальника минувшей войны в дачном его заточении, понимая, что сам он куда как выше, недосягаемей всего, что о нём могут сказать, и что сам он скажет о себе.
Но слова его, прозвучавшие однажды с высочайшей в стране трибуны - Жуковым же они произнесены были, - они подтвердили неопровержимо давнишние прогнозы мои о масштабах "еврейского присутствия" в самой страшной за всю мрачнейшую историю человечества системе истребления людей. И, конечно же, усилили тревожные мои предположения относительно того, чем и как это всё нам аукнется. Возможно, особенно неприятны были жуковские слова тем, что констатируя факт и делая выводы, они как бы ставили резолюцию - знак качества! - на пророчестве моего тюремного друга шведа Магнуса Стерка;. На пророчестве, - как показало время, - трагически сбывавшемся по всем его позициям...
Прав Губерман:
"Ах, как бы нам за наши штуки
платить по счёту не пришлось!
"Еврей!" Как много в этом звуке
для сердца русского слилось!..."