Елена была осторожна с Сергеем. Любя «безумной страстью роковою», горя отдаться, знала: держись вдалеке. О его пассиях, всех мастей, рангов и возрастов, ходили легенды. Верили, и было чему.
Сергей обедал вечерами, играл на гитаре и пианино в их доме. Музицировала вся семья. Говорили о книгах.
Старшая сестра, Катерина, хватала его руки, давила вырезом платья, укрывала кудрями (гребни и заколки прыгали по полу, закатывались под шкафы и рояль...), хрипло пела под гитару, наливала чаю, лимонаду, морсу, шампанского, открывала штофы водки или вина, подсовывала печенье, фрукты, ветчину, селедку и сыр, прикуривала только от его пахитоски. Патефон играл для них двоих. Шелестел и бурел фикус.
Я пойму, прощу – мертвела Елена, рыдая в подушку. Нет! Подальше от Сергея; все.
И вот! Подошел в саду, ударил током. Взял за шею, впился в ухо, дернул за серьги, как за струны, прошелся по клавиатуре спины, кнопочки сосков и пупка отозвались баяном.
Утром мамка ворчала: «О будущем ты думаешь?» - «Прошлого-будущего нет, а настоящее немыслимо».
Вскоре - под утро – дверь не заперта – Сергей пошел прочь от Елены, повалился на Катерину на диван, нагая спина его, руки, шея - Геракл... всю ее покрыл – Катерина в пеньюаре, с чашкой кофе в руке, сплющилась, как промокашка. Пролитый кофе отемнил Катины кружева. На спине Сергея, видела Елена, была лиловая дыра.
Время лечит-не лечит, но двадцать лет прошло.
В гостиницу Елену едва поселили: ремонт; комнаты не готовы, сказали, багаж охранять некому, американский паспорт испугал. Лифт не работал; водили по грязным лестницам, тащили багаж. Устроили, с балконом и с телефоном даже, на пятом этаже. Окурки из пепельницы исчезали мгновенно. Один баул потерялся – ну, в нем было изношенное, стирать негде. Елена спустилась позавтракать. На алюминиевых тарелках - густые массы ржавых и белесых тонов; желтый чай, жирные пончики. Стулья, столы – липкая клеенка на металлической раме. На улице гудели автобусы. Елена не беспокоилась: скоро меня здесь не будет.
Меня здесь не будет. Скоро. Опять. Насовсем. Никогда. Больше. Вообще. Nevermore.
На такси доехала по адресу. На ней была та длинная черная плиссерованная юбка, в которой встретились в первый раз, та, которую Сергей сорвал с нее и бросил под яблоню для подстилки. Юбка порвалась тогда.
...Встретили ее в сыром дворе-колодце толпой. Кто стоял, кто сидел на лавочках. Человек было десять-пятнадцать, все одинаковые с Сергеем лицами: глаза в форме рыбки, остроносые, пепельные волосами, а возрастом и телом разнообразные. Дети Сергея, наверное, а то племянники и двоюродные. Большой и хмурый Сергей (ей на него указали) все отворачивался. Отец Сергея, как он представился, сразу взял ее под локоть и не отпускал, и тащил ее, словно прицеп. Был он куда ниже и мельче Сергея, но выглядел не старше. Редкие волосы растягивались по голове. Елена шепнула: «Я люблю и всегда любила лишь вашего сына». Отец все тянул ее куда-то, говорил и говорил, рассказывал и объяснял, даже насильно голову ее крутанул рукой в сторону персидского ковра и книжной полки, где стояли знакомые с детства отцовские вазы и книги.
Сели за стол. Однолицей родни разного калибра было так много, что иным пришлось сесть позади на диванах и подушках; на стенах висели бархатные коврики с богатырями, оленями и мишками в сосновом лесу.
Елена села рядом с Сергеем; тот и и не взглянул на нее, ни словом не обмолвился, а уронил голову на руки, локти сложивши на белой кружевной скатерти, и как бы заснул. Тикали часы, качался маятник. Родня, ко всему привыкшая, тихо и незлобно жужжала.
Елена не смела дышать. Стали обносить рюмочками и грибочками с луком. Бормотали молитву. Елена и Сергей проглотили по рюмке, закусили, не взглянув друг на друга. Никогда нам не быть венчанными, подумала Елена.
Сергей вскочил, закричал: «Воняет!»... Все замерли. «Воняет!» - опять закричал Сергей.
«Чем ,чем воняет, где?» –встрепенулась Елена: Сергей тыкал пальцем в нее. «А вот здесь, - кричал он, вращая кровавыми глазами. – Вот где! – и тыкал толстым пальцем в Еленину юбку: Прокисшим рассольником!» - «Что ж это?- запричитала Елена. – Ну, я сидела на стуле в буфете гостиницы; может, что пролито на стуле было...» -
«Воняет1» - опять закричал Сергей; он схватил ножницы, взрезанул треугольник на Елениной юбке, поволок Елену за шиворот, за дверь, грохнул оземь; дверь грохнула намертво. Моросил дождь. Было ни темно, ни светло, ни холодно, ни тепло, но сыро, очень сыро.