Крёстный приехал...

Весне радовались. Всё больше бабушек выползало посидеть на самодельных скамейках, вкопанных у подъездов одноэтажных бараков. Рабочих поселили рядом с грязно-коричневым трехметровым по высоте забором мясокомбината неспроста: это своеобразный форпост, они головой отвечали за сохранность продскладов. В благодарность, им отдали на откуп свалку с отходами, расположенную сзади комбината, где собирали для еды кости, хвосты и даже целые головы животных. На поселковом рынке знали: привезли студень, значит, барачным подбросили остатки продукции. Надо честно сказать: студень получался мировой, пальчики оближешь...

За рядами несколько хаотично разбросанных бараков, отделённых от посёлка асфальтированной дорогой, разместилось четыре дома ИТР (инженерно-технических работников), почта, магазин кооперации с товарами, как в сельской лавке, от керосина, хлеба и подсолнечного масла до ассенизаторских черпаков. Дома - двухэтажные, деревянные, со всеми удобствами, с чугунными тяжеленными ваннами и собственными титанами для нагрева воды. В бараках же - всё на улице: колонка с водой, кирпичный туалет с буквами "Ж" и "М", на торцах полинявших от времени бараков, похожих на печных тараканов, стояли огромные противопожарные бочки с водой, в которых жили лягушки и мелкие пескари, приносимые с речки пацанами.

Сквозь метровые с талой водой сугробы, набросанные по сторонам дороги, пробирался десятилетний мальчик, Севка Михалёв. В воскресенье, с утра пораньше, он шёл из дальнего барака к домам ИТР напрямик, боясь, что на большаке встретит кого-то из пацанов. И хотя в выходной всё любили поспать, но чем чёрт не шутит. Пойдут расспросы: "Куда, зачем идёшь, а чё тебе надо в ИТР?" Не будешь же объяснять каждому встречному: вчера приехал с Украины дядя Гена Шаронов, крёстный Севки и закадычный друг его старшего брата, между прочим, лётчика, а ни хухры-мухры.

Номера квартиры Севка не знал, отношений сто лет не поддерживали с тётей Симой, мамой крёстного, которая после смерти Вениамина Станиславовича, мужа и бывшего замдиректора мясокомбината по снабжению, жила одна. Геннадий закончил киевский институт легпрома, уехал в глубинку и вот уже второй год служил главным инженером фабрики музыкальных инструментов. Тётя Сима, гордясь сыном, как музейной реликвией, любила говорить:

- Вы обратили внимание: в двадцать семь - Геночка уже главный инженер фабрики...

Бабки на скамейках энергично кивали, чуть не аплодировали модно одетой, чёрноголовой в кокетливой шляпке жительнице привилегированных домов и тут же забывали её, как только та скрывалась за углом. Не своя, не барачная... Но мама Севки долго поддерживала отношения с Симой: сыновья учились в одном классе, не разлей вода чуть ли ни с первого класса. Севка не знал Геннадия, но о похождениях старшего брата и его команды слышал: по посёлку ходили легенды. То они ночью залезут на фонарный столб и снимут громкоговоритель, начинавший орать на весь посёлок с шести часов утра. То начальнику ЖЭКа, купившему без очереди дешёвую малолитражку, предназначенную для инвалидов войны, притащили агрегат в итээровский дом и поставили у двери квартиры. Благо, тот жил на первом этаже. Милиция занималась подростками, чуть из комсомола всех ни попёрли. Прощай тогда и военное училище, и вузы и техникумы. Слава богу, обошлось: дядя Веня, как замдиректора, уладил дело.

С крещением Севки - отдельная история приключилась. Все всё знали в посёлке: после обряда крещения списки крестивших детей прямиком попадали в "абвгдейку". Оттуда - на заводы и фабрики, в парткомы, профсоюзные и комсомольские комитеты. Шум и гам начинался сильный и жёсткий по мерам воздействия на провинившихся. Мама Севы, полуграмотная крестьянка из глухой северной деревеньки, работавшая всю жизнь уборщицей, открыто ходила в церковь и верила в Господа Бога. И плевать она хотела на комитеты и проработки... И сына окрестила открыто, сделав из церковного таинства семейный праздник. Крёстными новорождённого стали старшая сестра малыша, Людмила, и Генка, который без памяти любил девушку и сам напросился на запись в церковную книгу.

Потом уже, десять лет спустя, мама рассказывала Севе, как его крестили, кто его крёстные и как сильно попало тогда выпускнику школы - Генке Шаронову. Хорошо, что ещё был жив отец и снова спас сына. А любовь кончилась ничем: Генку мама спрятала у родственников в Киеве, а гордая Людмила уехала на север, на ударную стройку.

Севка знал несколько молитв, любил церковь, помнил, как вместе с мамой на Пасху ходил на службу. Она пропихнула его сквозь огромную толпу к самым Царским вратам, где уже стояло с десяток девочек и пацанов, спокойных, неагрессивных, что больше всего понравилось мальчику. За полночь, сразу после возгласов «Христос воскресе!», некоторые девочки достали из мешочков крашеные яйца и стали раздавать мальчишкам. Те, проголодавшиеся от длинной службы, тут же поедали их, мечтая хотя бы о глоточке воды. Когда люди расходились из церкви, Севка никак не мог найти маму. Он обошел церковные закоулки, вышел во двор и столкнулся с тетей Марусей, соседкой по бараку.

- Чадо ты моё, сгинул, потеряли мы тебя. Пойдем потихоньку, щас, мамку найдем, - запричитала она.

Мама стояла у церковных ворот, крестилась, говорила всем: «Христос воскресе!» Первым делом мальчик спросил, что это за корзина, накрытая белым вышитым полотенцем, стоит у ее ног. «Во, смотри-ка, забыл, мы же с ней сюда шли», - торопливо сказала мать. И, не продолжая разговор, стала собираться домой. До сих пор Сева не знает точно, собирала ли мать милостыню у ворот церкви, а спросить - не хватает духа. И она молчит, никогда не вспоминает эту Пасху. Но потому, как бедно они жили после смерти отца, инвалида войны, Севка не исключает, что мать просила подаяние.

Мальчик в резиновых сапогах старшего брата не боялся замочить ноги, дважды по сугробам обошёл итээровский дом, и, почувствовав сонную тишину, исходящую от окон и балконов, уселся на лавочке у подъезда. Солнце припекало, люди почти не выходили из дома. Прошла во внутрь молочница с плетёными корзинами на плече, забитыми трёхлитровыми бутылями. Какой-то старик, похожий на Кощея-бессмертного из фильма, идущего в ДК комбината, вышел из дверей, посмотрел на мальчика, кивнул, надел перчатки на белые руки с длинными пальцами и направился к дороге.

"Чё делать-то? - думал Севка, - чё послушал мать, попёрся сюда... Крёстный! Кому он нужен, крестник, прошло столько лет. Он уж, не помнит не только меня, но и дом, и улицу с пацанами и школой. Вон, уже главный инженер фабрики... И чё я ему скажу? Здравствуйте, я ваш крестник, надо, мол, познакомиться. Вот, мол, мамка считает, что крестник должен уважать своего крёстного, он вместо отца остаётся по жизни. Живёт у нас в пятом бараке тётя Настя с двумя крестниками, у тех родители померли рано. Так она вместо матери им, даже замуж не вышла... А они не работают, пьют да лупят друг дружку до полусмерти. Вот те и крестники!"

Из подъезда вышла женщина, смуглая, в шубке и меховом берете, переложила сумочку из руки в руку, посмотрела на Севку и пошла в сторону почты и магазина. Вдруг она остановилась, обернулась и долгим взглядом окинула мальчика. Сказала скороговоркой:

- Ты кто - ты чей? Лицо знакомое. Не Шурин сын? Похож на неё...

Севка поднялся с лавочки, поправил отцовскую кожаную шапку, одёрнул фуфайку, пошевелил пальцами ног в резиновых сапогах, сказал:

- Да, я сын Шуры... А вы кто?

- Не хорошо задавать такие вопросы взрослым, мальчик! Как тебя зовут?

- Севка...

- А сколько тебе лет?

- Одиннадцатый пошёл...

- А как ты учишься? Пионэр, надеюсь?

- Учусь хорошо. В пионеры скоро будут принимать... - Севка, честно говоря, соврал, потому что не знал, когда им повяжут галстуки, а, главное, не мог с уверенностью сказать, примут ли его в пионеры.

- Ты пришёл к Геннадию Вениаминовичу в гости? Так я тебя поняла, правильно? Ты сын Шуры - уборщицы и...

- Да, меня мама послала. Передать крёстному, что она приглашает его в гости... Вечером она напечёт пирогов, его любимых, с капустой... - почему-то разозлясь на женщину, Севка стал говорить громко, отрывисто.

- Ну-ну, не нервничаем! Что это за тонА? Можешь идти, я передам Геннадию Вениаминовичу слова твоей мамы... Боже мой, эти одежды! Даже номер квартиры не могут запомнить... - бормотала женщина, но Севка всё слышал и злость не только не проходила, усиливалась. Он вздрогнул, когда над головой раздался треск открываемой на балконе рамы. В большом проёме появился высокий полный мужчина с круглым лицом и лысеющей головой. В зубах он держал папиросу, длинную, дорогую, ни какой-то там "Север" или "Прибой".

- Ма, что за встреча на баррикадах? С кем это вы мило ведёте воспитательную беседу? - сказал медленно, нараспев, мужчина.

- Не волнуйся, мы уже разобрались, выяснили отношения, - мать помолчала, но, увидев, что внимание сына не ослабло, продолжила, - это Михалёв-младший, собственной персоной... Шура прислала гостя на воскресный обед.

- Тётя Шура прислала сына? - оживился мужчина, - как тебя зовут?

- Севка... Михалёв, учусь в четвёртом классе. Скоро буду пионером. Да, забыл, хорошо учусь, почти без троек...

- Боже мой, сколько лет прошло! А я помню, как мне попало за твои крестины... Еле успел спрятаться в Киеве, чуть из комсомола не вылетел. Мама, давайте пригласим Севу в дом.

- Нет-нет, сынок, у нас другие планы. Сейчас я вернусь с почты, буду тебя кормить. Потом праздничный обед, придут из руководства комбината. Медленно перетечём в ужин...

- Ма, пока ты ходишь на почту, дай, я пообщаюсь с крестником...

- Это чревато, сынок, непредсказуемыми последствиями. Дорогой, ничего нет страшнее бедности и безысходности. Они такие навязчивые... Боюсь, как бы не повторились крещение или внезапный приступ африканской любви... Ты помнишь его сестру?

- Ну, что такое вы говорите, мама? Люда премилая девочка, жаль, уехала, не попрощавшись, я даже адреса её не успел записать. Вот истинный патриотизм и любовь к родине... Как она сейчас, бедолага?

Севка понимал, что говорят о нём, о семье, о сестре. Ничего плохого, вроде бы, не вылетает из их ртов, но на душе противно и муторно. Он решил закончить для себя состояние непонимания и какой-то грусти, когда всё вроде бы есть, а всё равно паскудно. Сказал, вклинившись в беседу матери и сына:

- Я пошёл, спасибо, значит, дядя Гена, за знакомство. Мама просила пригласить тебя на пироги. Она после уборки ДК, вечером, напечёт пирогов... И твоих любимых, с капустой...

Севка надел шапку, от волнения перепутав зад-перёд, одёрнул фуфайку и снова пошевелил пальцами ног в просторных сапогах, развернулся на месте и вступил в глубокий снег. Он плакал, не вытирая слёз и не всхлипывая, чтобы не выдать себя. Редко с ним бывало такое: даже в драках барак на барак он старался не реветь, тем более, на виду у людей. А тут вот не выдержал, почему-то... "Обидно, конечно... - думал он, - попался, как дурак... Крёстный, крестник, - мысленно передразнил он мать, - ох, мама-мама, намучаюсь, я чай, с тобой. Всех любит, всем верит! А они, вон, Людку дурочкой назвали..."

- Стой, малыш! - услышал за спиной голос дяди Гены, - скажи маме, что вечером у меня гости, неудобно их бросать... Но как-нибудь, так сразу я и забегу. Мы вспомним Володьку, я не видел лётчика-баламута сто лет! Мы ещё поговорим о нашем детстве...

Севка стоял, вполоборота, чтобы не видели его слёз, почти не слушал непонятную и даже какую-то неправдивую речь дяди Гены. А тот продолжал: 

- Минутку, Сева, подожди! Я на секунду отлучусь...

Через минуту он вернулся в балконный проём, облокотился на бруствер и протянул мальчику плотную картонную коробочку бордового цвета. Сказал:

- Вот тебе подарок от крёстного! Это образец продукции нашей фабрики... Новинка! Будешь меня помнить.

Севка не стал выпендриваться и, ниже наклонив голову, подошёл к открытому балкону на первом этаже, взял коробочку, сказал: "Спасибо" и снова без дороги, через сугроб, побрёл к своему родному бараку. Несмотря на слёзы, застилавшие глаза, сумел прочитать золотые буковки на коробке: "Гармошка губная. Экспериментальный цех. Полтавская фабрика..."

До самых сумерек Севка загонял костыли и скобы в шпалы, сооружая с пацанами пятишпальные плоты. Он поплывёт по весеннему разливу на месте глубокого песчаного карьера. Чёрный хлеб, лук, соль, даже холодная картошка лежали на газете у весело потрескивающего костра. Сейчас они закончат последний плот и устроят пир. А потом он побежит домой: мама, наверное, уже перемыла снизу - доверху Дом культуры, отдохнёт и напечёт пирогов с капустой...