Возвращению Павла домой в семье радовались, наверное, больше, чем когда-либо радовались наступлению Новогодних праздников.
Не скрывала своей радости бабушка. Сдержана, но явно довольна происходящим, а потому чрезвычайно подвижна, была Клавдия Даниловна. И не переставала шутить и улыбаться Шура.
За два месяца больничного заключения брат не только заметно подрос, но и повзрослел. Высокий и осунувшийся, не в пример Шуре, он был серьёзен и неулыбчив.
Бабушка «не приседая» сновала от стола к печке и обратно, всё время то, ставя на стол новые кушанья, то, убирая опустевшие тарелки.
Павлик вначале ел как-то нехотя, словно через силу, словно боялся отказом обидеть родных, но для начала опустошив полную тарелку бабушкиных щей с добрым куском мяса, порозовел, недовольная складочка между бровей заметно расправилась, и он, уже ни на кого не глядя, придвинул к себе всю сковородку с хрустящим жаренным картофелем и с привычным аппетитом стал отправлять его в рот, закусывая самой аппетитной частью жаренной курицы. Домашние вздохнули с облечением – Паша действительно вернулся.
– Уф, давно так не наедался, – наконец обратил Павел свой взор на родных, которые уже несколько минут с умилением наблюдали за его трапезой. – В больнице-то что, на первое похлёбка – «крупинка за крупинкой резво бегает с дубинкой», на второе – какая-нибудь сляклая каша, а на третье – чай, всегда чай, мутный такой, чуть тёпленький, – говорил он, тяжело дыша и откинувшись на спинку стула, не спеша допивая густой вишнёвый компот в своей любимой огромной чашке.
– Ну, вот, наелся? И слава Богу!.. «Бог напитал – никто не видал, а кто и видел – не обидел», – крестясь и убирая со стола пустую посуду, сыпала своими поговорками бабушка.
– Завтра в техникум. Надо собираться… – чуть отдышавшись после обильного ужина, заговорил Павел.
– Побыл бы завтра дома денёчек, – на сей раз одновременно в унисон прозвучали голоса мамы и бабушки.
– Нет уж, и так много пропустил, – решительно возразил Павел и стал перебирать в своём портфеле учебники, которые брал с собой в больницу. – Художественную литературу я там всю перечитал, – и он, отложив в сторону стопку учебников по гуманитарным предметам, старательно упаковал в портфель всё, что имело отношение к математике или физике.
А утром Шура вместе с братом заскочила в его техникум, убедилась, что встретили Павла здесь добродушно и, совсем уже успокоившись, как в детстве вприпрыжку, побежала на работу.
…
Прошло полторы недели. В доме царило непривычное спокойствие.
Клавдия Даниловна не выдавала дочери обычных распоряжений, требующих немедленного исполнения; Павел не донимал сестру своими «профессиональными» вопросами, которые, как правило, задавались лишь затем, чтобы продемонстрировать окружающим свою бльшую осведомлённость; а бабушка несколько раз даже осмелилась попросить внука сходить за водой и при этом не встретила обычного отказа, объяснявшегося -о-чень уважительными причинами.
Одиннадцатого апреля после занятий в техникуме Павел пришёл к Шуре в школу прямо в пионерскую комнату.
– Что случилось? – Шура побледнела, вспомнив последний мамин приступ и рекомендации врача скорой помощи, ноги её подкосились, пальцы разжались и она, глядя на брата испуганными глазами, медленно осела на широкий подоконник за своей спиной, уронив на пол кисточку, которой срочно дописывала объявление к предстоящему празднику. – Что-нибудь с мамой?..
– Да нет. Откуда ты взяла? С мамой всё в порядке, да и с бабушкой, кажется, тоже…
– Просто, раньше ты ко мне никогда не приходил, – со вздохом облегчения, заметила сестра.
– Незачем было, – сдержано усмехнулся юноша, удивляясь наивности сестры.
– А сейчас, значит, есть за чем?
– Я к тебе с предложением, – без лишних предисловий, не обращая внимания на Шурину реплику, начал брат, доселе не знавший ни единого случая отказа в помощи старшей сестры. – У нас в техникуме двенадцатого будет физический вечер, посвящённый Дню космонавтики. Знаешь, типа КВНа? Я капитаном команды буду. Потом танцы. Будет интересно. Я тебя приглашаю. Начало в шесть. Тебе прямо с работы придётся идти. Я тебя предупредил, чтобы ты завтра ничего не забыла.
– Спасибо за приглашение, – торопливо заговорила Шура, видя, что брат не собирается обсуждать никаких подробностей и направляется к выходу. – Я с Андреем поговорю. Думаю, мы придём.
– А вот, «мы» не надо. Я, кажется, тебя пригласил, а не Андрея твоего.
– А почему с ним нельзя? Кому он там помешает?
– Мне, мне помешает, – наклонившись над Шурой (подобно матери широко жестикулируя руками) словно озлобленный пёс, заскрипел зубами этот высокий, всего секунду назад интеллигентный и воспитанный, молодой человек. И уже совсем в стиле Клавдии Даниловны, постукивая себя по лбу, на высоких тонах добавил: «Пойми ты это!..».
Павел ушёл, размашисто хлопнув дверью, как это делал дома, если был чем-то недоволен.
– Ну, и пусть!... Обиделся!.. Подумаешь… Только по его всё должно быть!.. А без Андрея я ни на какие вечера никогда не пойду. Что, я скажу ему: «Ты, Андрюшенька, посиди дома, а я пойду повеселюсь…»!? Да, мне без него всё равно нигде не интересно… – почти вслух, сама с собой разговаривала Шура, изо всех сил пытаясь сосредоточиться на тексте и закончить начатый плакат.
Назавтра предстоял суматошный день. Уроки не отменялись и праздник тоже. После четырёх уроков на торжественной линейке – оглашение текста пионерского послания Юрию Гагарину (с поздравлениями, обещаниями и приглашениями в гости) и концерт художественной самодеятельности с космической тематикой.
…
По обыкновению, расставшись с Андреем у крыльца своего дома, Шура заметно сникла. Она вспомнила визит брата и набрав в лёгкие побольше чистого морозного воздуха, приготовилась к отражению Пашкиных упрёков.
Встретили её тихо. Не просто тихо, вообще, в полном молчании. И мать, и сын бросали на Шуру такие взгляды, как будто во время обеда она положила им в тарелку дохлую крысу.
Тишина продолжалась недолго.
– Говорил же я тебе?!.. Сколько раз говорил, что плюёт она на нас?!.. – обращённые к матери слова, явно предназначались для Шуры. – Нужны ей брат с матерью!.. У неё, видите ли, Андрей есть… Ради него она и мать в гроб загонит, глазом не моргнёт… – продолжал раскалять обстановку братец, размахивая руками и наклонившись почти к самому уху Клавдии Даниловны, которая сидела на диване, отвернувшись к окну и демонстрируя дочери своё отвращение.
Она не видела свою дочь, и видеть её не желала.
– Что ты ей про меня сказал? – не выдержала Шура. – Что я тебе сделала? Разве это преступление, что я без Андрея на праздник идти отказалась? Тебе то, что от этого?!..
– Вот, а я тебе что говорил?!.. – торжествуя, и по-прежнему «не замечая» сестры, продолжал нашёптывать Павел матери прямо в ухо. – Ей наплевать, что у меня «хвосты» будут и к экзаменам не допустят, что без стипендии на полгода останусь.
– Вот, тебе раз! А какое отношение я имею к твоим экзаменам и хвостам? Ты, Павлик, что-то с этим переборщил..
– Смотри-ка, вид делает, будто не понимает, что мне палки в колёса ставит. Что из-за того, что она со своим любимым Андреем на час расстаться не может, мне лабораторные не засчитают.
– Кто тебе их не засчитает, если ты всё правильно сам сделаешь?!.. – махнув рукой и направляясь в свою комнату, тихо проговорила Шура, окончательно распростившись с надеждой что-либо понять и мирно разрешить этот беспредметный спор
– В том-то и дело, что их ещё сделать да сдать надо!… А мне Василий Григорич обещал и так зачесть… после физического вечера… Он нас с тобой в техникуме видел и хотел, чтобы завтра на вечер я с тобой пришёл… Что я ему скажу теперь?!.. – кричал брат, молниеносно оказавшись в дверях рядом с Шурой и ожесточённо барабаня её кулаками по спине.
Шура неожиданно остановилась, развернулась к брату лицом и сказала так, как она обычно разговаривала с каким-нибудь нерадивым пионером у себя на работе:
– А скажешь ты ему завтра вот что: что ты свою сестру не продаёшь, что сам лично сделаешь все лабораторные, оформишь их и сдашь на «пять»!.. – Шура, резко развернулась и, не оглядываясь, вытянутая и прямая с высоко поднятой головой проследовала в свою маленькую спаленку.
Клавдия Даниловна, молча наблюдавшая за этой сценой, не проронила ни слова.