- А если поймают? – вздрогнул Петя.
- А ты соври – улыбнулся Долговязый.
- Не умею – признался Петя, держа в руках яблоки из чужого сада.
- Врать не умеешь? – хохотнул Долговязый.
- Неа. – Петя смутился.
- Ну, это, как сказать про то, что было, что этого не было. Или про то, чего не было сказать, что было. – Пояснил Долговязый уже на бегу.
- А зачем говорить так?
- Что зачем?
- Ну, ведь это все равно было, и только потому, что я скажу, оно не станет… ну…
- Ну, ты и олень.
Олень внезапно проснулся. Он в номере гостиницы. Ему сорок семь. Он в городе детва впервые за двадцать лет. Сквозь шторы к нему тянется солнце. Янтарное. Свое. Выходной.
Несмотря на дурацкий сон, Петю Струмина посетило благостное настроение. Сегодня он шел в кирху на концерт. Петя не особо петрил в музыке. Но на органную музыку они ходили с папой, когда-то. А папа его был ого-го…Петя улыбался.
Шагая из гостиницы по солнцу, он встретил Долговязого, ставшего какой-то торговой шишкой. Долговязый платил. Радостная встреча начиналась с пива. Обсосали со всех сторон и Москву, и свою разведенную жизнь и кризис и те яблоки из детства, да мало ли, что ещё. Я не подслушивал. Кончилось вискарем.
- Так и не умеешь врать? – хмыкнул друг расплачиваясь.
- А за… чем?
- Поэтому она и ушла от тебя. – Заключил долговязый. – А от меня – потому что врал. Сказать про то, что было, что этого не было, все равно, как про то, чего не было сказать, что было. Один хрен. Приезжал бы ты чаще, правдивый. Ладно, Стас тебя до кирхи на твой концерт довезет, лады?
В машине Петю охватил счастливый туман. Войдя в кирпичную кирху походкой моряка в шторм, он опустился на первую же скамью, и уплыл.
Огромный железный лес органа дышал: в нем разворачивалась тактика и стратегия евангельский событий. Легионеры непреклонные, как нижние тона, вели на страшные муки Иисуса-назарянина, согбенного под своей ношей. Совсем иной лес – лес возмущенных рук неистово бушевал под блуждающие в толпе вопли: «Распни!» (тона угрожающе взлетали). Живой органный лес то смыкал ряды созвучий, то расступался, позволяя ширококрылому свету мягко втекать в пространство пауз. Музыка дышала страданием и победой.
Петя Струмин спал, положив крепкую ногу на спинку впереди стоящей скамьи. Он встречал баховские многоточия глубокими стонами, жизнеутверждающими присвистами и вдохновенными вздохами, ни сном, ни духом не отвечая на чужие тычки и толчки. Его дыхание было глубоко, как смысл музыки, творимой сейчас в кирхе. Бедному Пете снился волшебный сон. В нем он опять воровал яблоки в саду или танцевал с одноклассницей. Просто так, без всяких там «Зачем».