Авторский коллектив "ЗЛО"
Томило Луговой, Мстимир Зильберквит
Антиутопический рассказ с элементами фантастики и сатиры
Авторский коллектив «ЗЛО» выражает признательность и неземную благодарность группам «Кино», «Кипелов», «Ария», «Тhе Веаtlеs», «Radiohead» за предоставленные прямые и косвенные цитаты и образы
И лично зав. кафедрой физгеографии, доценту Анатолию Семеновичу Кремню и Андрею Вячеславовичу Иванову
Черной памяти предавшего
весь литературный мир в
лице нашего общества
Джавахарлала Сидхартховича Огюстяна
не посвящается
(и пусть ему еще раз станет стыдно!)
Часть I
Дневник лейтенанта Алексея Лугового
Пока меня не отправили в эту забытую Богом саванну, я тоже ежедневно пробегал взглядом новостные окна на мониторе. Перестрелка на корейско-корейской границе. Победоносный рейд повстанцев на Аддис- Абебу. Карательные отряды по расписанию входят в обреченные деревни. Турецкие танки в Афинах. Резня в Заире.
Да вы и сами можете продолжить этот список. И даже, может быть, ужаснетесь в глубине души пожарам войн в Азии, Африке, Латинской Америке и на Балканах. Будучи школьником, я тоже ужасался в глубине души, тем более, что все эти события говорят о близком конце света.
Затем я пошел еще дальше и зарекся участвовать в военном безумии. Но в наше время от личного желания человека мало что зависит (пример: концлагеря Южного Мозамбика). И вот я здесь, в штабе полка Особой мотострелковой дивизии, которая вот уже полтора года медленно, но упорно ползет по маршруту Трансвааль-Экватор, покрывая себя бессмертной боевой славой и оставляя после себя руины городов и братские могилы аборигенов.
Про бессмертную славу – это я слышал выступление какого-то бурского генерала. А про все остальное - безжалостная и подлая реальность. Потому что вместе с нами по тому же маршруту ползет Непобедимая Армия Южно-Африканской Республики, которую благословил на "подвиги» лично президент Смит.
Это я обрисовал обстановку на тот случай, если демобилизуюсь раньше, чем мы все сгинем в смрадных болотах Заира, и я издам эти свои записки.
Ключевое отличие нашей Особой мотострелковой от ублюдков президента Смита состоит в том, что мы защищаем здесь интересы своей многострадальной Родины, а они с чисто немецкой пунктуальностью уничтожают мирное население.
Про интересы России в этом далеком краю я говорю вполне серьезно.
Возможно, вы еще помните о договоре с ЮАР трехлетней давности. Дружба, сотрудничество и все такое. Российские компании тогда стали единоличными владельцами недр Южной Африки. А молодой режим Смита получил уверенность, что не будет свергнут, как это случалось в ЮАР прежде.
А потом началось настоящее безумие. Самолеты ЮАР вылетают сразу со всех баз и выжигают почти все военные и промышленные объекты сопредельных стран. Военная Эскадра выдвигается к Мадагаскару, как бы в порыве погрузить на дно этот несчастный нищий остров.
Вступление Непобедимой Армии в Мозамбик. Десяток танков перемешивает с землей трупы. Целое море трупов. Никогда не забуду этого дня. А еще я никогда не забуду взгляды жителей какой-то зимбабвийской деревеньки, которых бурские солдаты прикладами загоняли в грузовые вагоны, идущие к югу, в лагеря Трансвааля и Оранжевой провинции. Отрадно все же осознавать, что я к этим зверствам не имею никакого отношения.
* * *
Мы вот уже неделю стоим на берегу Замбези. Штаб полка разместился в полуразрушенной школе населенного пункта, название которого я, по старой привычке, не запомнил за ненадобностью. Единственным достоверным ориентиром было лишь тусклое зарево за северо-западным горизонтом, видимое в ясные ночи. Неделю назад это был город, среди обгорелых домов которого я едва не расстался с жизнью. Его-то название, Тете, я запомнил надолго, до того момента, как в следующий раз опять не наскочу головой на сгусток раскаленной боли, называемый осколком фугаса.
Как вы уже, наверное, поняли, я был в составе передовой группы и вместе с десятью рядовыми пробивался к промышленной зоне Тете, когда повстанческий фугас разорвал наш отряд в клочья. Мне повезло, в отличие от моих ребят. Вот уже неделю мне снятся их обезображенные ужасом лица. И еще бетонная стена, густо окрашенная кровавым месивом. А у того, высокого, дома, кажется, остались жена и годовалый сынишка.
Одним словом, я лежу на носилках в импровизированной палате для выздоравливающих. Я здесь один, мне скучно и еще, лежа, мне неудобно писать. Поэтому я, морщась от боли, встаю и подхожу к окну. Осторожно, чтобы не обрушить хлипкую раму я смотрю на руины поселка, усеянные обугленными телами жителей. Зловещее зрелище усугублено еще и пятью бурскими солдатами, поливающими из огнеметов дощатый склад. Сквозь треск огня я слышу монотонный вой сгорающих заживо людей. Я морщусь и перехожу к противоположному окну. Здесь Замбези несет свои мутные воды к океану. Шелест камышовых зарослей, безмятежно раскинувшихся на
нашем берегу, заглушает далекие крики.
* * *
Завтрашним утром мы должны выдвинуться на город Блантайр. От исхода этой откровенной авантюры зависит судьба половины дивизии южноафриканцев, безнадежно застрявшей где-то на пути к озеру Ньяса. В нашей лейтенантской компании этим вечером каждый не преминул
высказать свое возмущение решением штаба Особой мотострелковой. Около полугода назад нам уже приходилось обеспечивать отступление трансваальских горе-вояк. Они тогда завязли в Хараре, столице Зимбабве, причем умудрились попасть в окружение в таком районе, куда не проходила бронетехника. В сюрреалистическом лабиринте бетонных коробок царило странное затишье. Повстанцы, вернее, солдаты армии Зимбабве, рассредоточились среди руин, намереваясь до конца защищать столицу. Буры тоже, как выяснилось потом, забились по углам, так как израсходовали почти все боеприпасы.
Именно после взятия Хараре я со смешанными чувствами принял должность ординарца нашего полковника. Потому что в тот вечер тихие тропические сумерки взвились вихрем трассеров. Головные машины бронеколонны изрешетило насквозь. Когда окружающий мир перестал
полыхать и содрогаться от грохота, мы и буры вынуждены были разбить лагерь прямо на городских улицах. Наутро, когда люди почти отдохнули, пришли неприятные и страшные заботы. Трансваальцы разбрелись по улицам, а нашему полку препоручили подсчет потерь. Тогда мне запомнилась гора отрезанных голов, сложенная бурами на главной площади,
и то, что наш полковник был вытащен из груды железа, бывшей некогда бронетранспортером, из-под почти сплошного слоя человеческого фарша, без сознания, но живой. Потом до одного из наших дошли слухи, что в госпитале у полковника не обнаружили ни одной царапины.
Тогда я не придал этому никакого значения. Тем более что уже на следующий день мы отправились на завоевание очередного оплота мятежников. Помню только сожженные напалмом джунгли на берегу изрядно обмелевшего водохранилища. А еще помню нечеловеческую
усталость после каждого боя. Тогда я почти не вел записей.
* * *
Всю ночь трансваальцы расстреливали пленных и грабили склады медикаментов. А утром их колонна подорвалась на мосту через Замбези. Поэтому наш полк и артиллеристы вынуждены были переправляться на плотах. Пока собирали плоты, по недосмотру бурских часовых подпустили к себе мозамбикских партизан. В ходе непродолжительной стычки потеряли
четверых. Одним словом, переправились мы лишь к вечеру.
По пути на Блантайр не произошло ничего экстраординарного. Однако
полковник поделился со мной недобрыми вестями. В Блантайре окопались американские наемники, а это посерьезнее, чем орава чернокожих с допотопными винтовками. Янки здесь, видите ли, тоже защищают интересы своей треклятой родины! До города оставались считанные часы.
Он вообще странный, наш полковник. Узнали мы о нем еще на военных сборах в Трансваале. Нас, совсем неопытных лейтенантов, лично представили Александру Борисовичу Васину. Наверняка, он немало хлопотал, чтобы этот выпуск Московской Военной Академии полностью прикомандировали к его полку. Уже тогда Васин показал себя как ярый
мизантроп. Во-первых, он общался большей частью лишь с бурскими офицерами, причем в весьма саркастическом ключе. В школе я изучал немецкий язык, который схож с бурским, и, по обрывкам этих разговоров, мог понять, что наш полковник думает о всеобщей эйфории в ЮАР и всей
этой затее с завоеванием Африки. Во-вторых, Васин был единственным военным из офицеров, кто не участвовал в попойках, устраиваемых местным командованием. Об этих мероприятиях в военном лагере ходили легенды, именно здесь многие высшие чины пристрастились к алкоголю и героину, после чего уже в Ботсване вынуждены были навсегда покинуть Вооруженные
Силы с приговором «прогрессирующая шизофрения».
Замечу, что жестокость и бессмысленность этой войны, а также картины зверств трансваальцев подорвали душевное здоровье многих парней из нашей Особой мотострелковой. Подробнее об этом я скажу позже.
Так вот, Васин с самого начала войны показал себя как бескомпромиссный командир полка. Уверен, именно его железная рука позволила нам удержаться от окончательного падения. Поэтому наш полк, всегда выходивший на врага в трезвом уме и твердой памяти, несмотря на то, что по прихоти судьбы очень часто оказывался в самой мясорубке событий,
уцелел более чем наполовину. А те, кто глотал перед боем винт или эфедрин, гибли целыми ротами.
После событий в Хараре, когда я внезапно занял место несчастного ординарца полковника, я смог узнать Васина ближе. Нелюдимый и немногословный, он находил отдохновение в стихах. Я был немало удивлен, когда в самом начале службы при штабе обнаружил на его столе томик Гумилева. Впоследствии я, просыпаясь в холодном поту в ночь перед боем, часто видел полковника, безмолвно сидящим с тлеющей папиросой в руке.
Взгляд Васина в такие минуты был прикован к крупным африканским звездам. Помню, я засыпал в такие ночи с мыслью о том, что у каждого свои тараканы в голове. А наутро мы вновь вылезали из окопов и, очертя голову, бросались в вихрь смерти...
Да, каждый сходит с ума по-своему. Один смотрит на звезды, вместо того, чтобы выспаться, другой дает волю своим графоманским наклонностям. Я твердо уверен, что это лучше, чем пристрастие к белому порошку или отрезанию голов негритянским детям... Теперь мне хотелось бы вернуться к странному случаю в нашей Особой мотострелковой, который был списан на срыв в условиях постоянной нервозности.
Однажды к бурам, нашим соседям по линии фронта, приехал священник из Претории. Обычный такой пастор, неизвестно что позабывший на этой войне. Он был похож на героя того черно-белого кинофильма про советского разведчика, растерянный и даже немного трогательный. Пока он посещал южно-африканские позиции, бурам волей-неволей пришлось
отказаться от спиртного и таблеток, хотя прежде они расходовали их ящиками. Первые три дня ничто не предвещало бури. Трансваальцы ходили трезвые и злые, в их глазах читалось недоумение. Еще бы, похоже, что винт не отпускал их с момента пересечения ботсванской границы.
А потом пастор сошел с ума. Он метался по лагерю и кричал что-то о
пришествии Сатаны в мир. Когда его, наконец, изловили сетью и впрыснули успокоительное, он, захлебываясь слезами, поведал о том, что сам «вот этими вот глазами» видел Повелителя Воздуха. И поминутно показывал куда-то в сторону штаба нашего полка. Весь следующий день только и разговоров было, что о спятившем пасторе. Пришествие Сатаны? Что ж, еще в юности
события в мире наводили меня на подобные мысли. Мои товарищи пришли к выводу, что священнику подсыпали в еду какой-то дряни, чтобы сократить время его визита к доблестным бурским воинам. Тем более что южноафриканцы вечером устроили грандиозную пьянку с распеванием народных бурских песен и пальбой в воздух. Кажется, наутро их генерал
даже приказал расстрелять пятерых нарушителей спокойствия.
Сейчас я вынужден прервать свои записи, поскольку на горизонте уже
виднеются стены Блантайра...
* * *
...Все прошлые стычки с оборванными армиями негритянских республик меркнут перед тем, что ожидало наш полк в Блантайре. Попытка ворваться в пригород, разумеется, провалилась с треском. Ценой нечеловеческих усилий удалось вытеснить янки за реку, однако, это лишь заставило усилить пулеметный огонь. Неоднократно наши позиции
накрывали минометы, оставив немало солдат лежать с остановившимся взглядом. Но самое страшное началось, когда мы прорвали первую линию обороны. Дьяволы, управляющие вертолетными турелями, были сметены монологом наших гаубиц. Но это стоило артиллерии всех снарядов, и, обернувшись, я увидел, что пушки поспешно откатывают куда-то в заросли.
Это означало, что предстояла стремительная пробежка к бетонным коробкам, прямо навстречу американским пулям. И когда прозвучал приказ, мы побежали. Почти ничего не разбирая, я подхватил общий вопль нашей атаки. Трижды миномет поднимал землю столбом, разметывая попутно безвольные уже тела. Трижды пулемет косил первую шеренгу нашей атаки. Но мы все же добежали до домов. Затем, я помню лишь как Саньку, моего товарища, который шел бок о бок со мной всю эту бессмысленную войну, навылет прошила пуля. Еще помню, как ползу по чему-то мягкому к щели меж камней, откуда летит треск пулемета, и стреляю, стреляю, стреляю в эту щель. Затем я отстраняюсь от ковра мертвых тел, к которому больше нет
нужды прижиматься. Тогда я впервые вижу американских коммандос во всем их пугающем величии. Громыхая титановыми доспехами, они бежали из переулка, похожие на злых богов войны. Комбинезоны цвета мертвой граны, черные винтовки. Лица скрыты очками и угловатыми респираторами. Господи, да есть ли они, эти лица? Мгновенно выйдя из оцепенения, я
пальнул в одного. Закипела перестрелка. У одного из янки, который прежде бежал с упорством нападающего регбиста, а сейчас летит на асфальт, настигнутый пулей, в руке появляется какой-то предмет. Предмет летит в нашу сторону, попутно извергая желтый дым. Я рефлекторно молюсь о том,чтобы эта дрянь была химической, а не биологической природы. Параллельно я выдергиваю из сумки противогаз и судорожно натягиваю его. Но все же успеваю сделать глоток желтого тумана, окутавшего улицу. Дальнейшее походило на сон или плохое кино. Асфальт летит мне навстречу и больно ударяет. Перед окулярами противогаза, сколько хватает обзора, дергаются чьи-то ноги в армейских ботинках (быть может, и мои). А где-то
далеко-далеко, в другой Вселенной, Александр Борисович Васин, наш полковник, врезается в толпу американцев. Противогаза на нем нет, но это не мешает полковнику кулаком разбивать маски коммандосов, превращая их лица в месиво из крови и пластика, и до бесконечности загонять штык-нож в щели между респираторами и нагрудными листами брони. Вокруг мечутся
какие-то нелепые тени. Они разрывают ненавистных янки надвое, отрывают головы в круглых касках и швыряют их высоко в небо. Реальность трещит по швам, из прорех сыплются перевернутые кресты, оскаленные морды, непонятные письмена. Я чувствую дикое жжение в груди и почему-то непреодолимое желание сдернуть противогаз. Но когда моя рука проходит
половину пути, я проваливаюсь в густую черноту...
В то же мгновение я распахнул веки и обнаружил над собой побеленную известкой плоскость. Я лежал в полутемной комнате и меня окружали ряды носилок, на которых располагались какие-то хрипящие объекты. По всему выходило, что это - импровизированный госпиталь. Жжение в груди, хотя и не такое сильное, как раньше, по-прежнему не
покинуло меня. Перед столом сидел человек в бело-буром медицинском халате. Вернее даже не сидел, а висел, запрокинувшись на стуле. В свете керосиновой лампы это смотрелось немного зловеще. Я окликнул этого человека и, когда он поднялся со стула, то оказался нашим полковым врачом. На вопрос о моем попадании сюда он в трех предложениях рассказал о бойне
на улицах Блантайра, о подходе бурской пехоты с севера и о том, что я лежу без сознания вторые сутки. В мире появилась определенность, поэтому я, ободренный ответом врача, мгновенно уснул.
На следующий день я проснулся в абсолютном одиночестве. Вряд ли соседи по палате так стремительно выздоровели. Позже я подтвердил свои опасения, когда не увидел многих своих хороших друзей на построении. Их больше никто и никогда не увидел.
Замечу, что я умышленно почти не упоминаю конкретных имен и фамилий. Причина заключается в том, что большинство тех, кто был знаком мне по Академии и безумным месяцам войны, лежат сейчас под слоем сухой земли в странах, которые прошел наш полк. И внезапные воспоминания об этих людях отвлекут меня от дневника, серьезно замедлив процесс записи.
Так вот, на следующий день я был отправлен из госпиталя к начальнику медицинской службы. За то время, пока я шел, свежий воздух несколько упорядочил мысли в моей голове. Когда некоторые события сложились в единую картину, тело охватила мелкая дрожь. Какими же кретинами были мы все, когда не замечали очевидного! Я ускорил шаг. В
кабинет к главному полковому врачу я вошел, едва не забыв постучаться.
Едва только я доложил о прибытии, майор предложил сесть и принялся расспрашивать о моем самочувствии с момента газовой атаки по сегодняшнее утро. Рассказав о своих ощущениях, я решил перейти к тому, что уже полчаса казалось мне наиболее важным. Я спросил полковника о его мнении насчет того случая с трансваальским пастором. Последовавший ответ меня не удивил. Наркотик, подмешанный в пищу, нервный срыв, вообще
поразительно, что в этом аду свихнулись еще не все. Тогда я высказал предположение о том, что (нет, я, разумеется, не настаиваю) Сатана действительно явился в наш мир. Не дав майору вставить ни слова, я поведал о странном происшествии в Блантайре сразу после газовой атаки. И про бронежилеты, пробиваемые кулаками полковника, и про демонов,
носившихся вокруг, и про шары из дыма и огня, и про все остальное. Я излагал мысли спокойно и, как мне казалось, внятно. Наконец, я сказал, что знаю под чьей личиной скрывается Враг Божий. Это наш полковник. Я умолк, чувствуя невероятный подъем сил после столь зловещего монолога. Майор сначала попытался обратить все в шутку. Сатана с фамилией Васин! Не находите ли вы сами, что сочетание это крайне нелепо?
Однако, судя по серым теням в глубине глаз начальника медслужбы, ему было сейчас совсем не до шуток. Вопрос об употреблении наркотиков вслух произнесен не был, но я и так не преминул заверить майора, что никогда, нигде и ничего такого со мной не случалось. Тогда майор попытался списать все на мое ранение в Тете, на недавнее отравление газами, гордостью американского военпрома, на то, что я насмотрелся на этой войне мерзких и жестоких картин, и мозг мой не выдержал. Лишь теперь я задумался, а не
убеждал ли он таким образом себя самого? Возможно, он тоже соединил какие-то известные ему факты, касающиеся Васина, сшил их белыми нитками и отбросил эту теорию как бредовую. А однажды заявляюсь я и даю понять, что пришел к тем же выводам. Еще бы тут не начать нервничать!
Наконец, майор сделал намек на мое неудовлетворительное психическое состояние и сказал, что подло называть Сатаной человека, который вытащил тебя из-под обстрела. Вот так дела! Васин, оказывается, спас мне жизнь. А я ни о чем таком даже не помышлял.
Ради такого случая я должен немедленно переговорить с полковником.
Как же мне не хотелось идти в штаб. Но я унял безымянное чувство, которое некоторые из вас назвали бы страхом. Однако прежде чем делать столь скорые выводы, я порекомендовал бы таким людям оставить мирную жизнь и побывать здесь, в этих проклятых саваннах. Пусть лишь не забывают, что при входе им придется обменять надежду и гордое имя Человека на звание
потенциального трупа и короткий полет от жизни к смерти или безумию.
Как бы там ни было, но моя должность ординарца обязывала меня довольно скоро вернуться в штаб полка. Поэтому я решил переговорить с Васиным незамедлительно, пока сомнения окончательно не лишили меня равновесия. Еще ведь сохраняется шанс, что поразительная неуязвимость полковника является следствием случайностей, которых достаточно на любой войне, а увиденное мной в Блантайре плод отравленного и
перенесшего травму мозга. Прежде чем войти в кабинет полковника, я долго собирался с мыслями и без особого успеха убеждал себя, что Александр Борисович - обычный человек, просто у меня от тягот военной жизни съехала на сторону крыша.
Я вошел и попросил полковника уделить мне несколько минут внимания. Чтобы отдалить довольно неприятный для меня момент описания дальнейших событий, замечу, что в наших отношениях с Александром Борисовичем довольно давно уже не было и тени официоза. Мы общались с ним дружески, разумеется, в пределах, расставленных лаконизмом полковника. Это не удивительно, учитывая, что оба мы были воспитаны в интеллектуальных семьях, а полковник после почти полного уничтожения штабного состава дорожил общением с каждым знакомым офицером, стойко преодолевая свою прежнюю нелюдимость. Мы разговаривали с Александром Борисовичем, старательно избегая событий последнего боя, как вдруг
кабинет стал на глазах изменяться. Чтобы прогнать видение, я закрыл глаза и продолжал беседу, уже зажмурившись. Но когда я открыл их, то вместо кабинета увидел мрачную пещеру, сплошь затянутую паутиной, из-под которой раскручивались чьи-то скользкие щупальца. Мой мозг заполнился невнятным бормотанием на неведомом языке, а то, что мы все называли
Александром Борисовичем Васиным, смотрело откуда-то сверху, стремительно меняя облик от звериного к насекомоподобному. «Луговой, с Вами все в порядке?» Этот гулкий голос вывел меня из оцепенения, и я с воплем выскочил из пещеры. Хлопнув зарастающей плесенью дверью и, кажется, прищемив пару устремившихся ко мне щупалец, я помчался по темному коридору, по грунтовой дорожке, по зарослям высокой травы..
* * *
Мои товарищи лейтенанты с полной серьезностью утверждаю, что бежал я в Преторию, за полторы тысячи верст, чтобы сесть там на самолет до Москвы и навсегда вырваться из этой дьявольской истории. Это я им так сказал. Но моим баснословным планам не суждено было сбыться. Нервное потрясение остановило меня в пяти минутах от военного лагеря, когда я, наконец, осознал все произошедшее. Постояв какое-то время среди
развесистых цветочных зонтиков и выкурив половину коробки папирос, я печально побрел обратно.
Итак, я только что дал всему полку невероятно серьезный повод усомниться в моем психическом здоровье. Также пугала мысль, что мне постоянно придется находиться рядом с самой большой опасностью, которая есть в этом мире - с воплощенным во плоти Сатаной. И избегнуть Повелителя Демонов путем возвращения в тыл совершенно невозможно, поскольку наша дивизия слишком далеко уже забралась в дебри Тропической Африки.
Мысль о самоубийстве я отверг сразу. Вместо этого я совершил поступок, которого буду стыдиться до самой своей кончины. Я отправился в расположение ближайшей бригады трансваальцев и выменял на консервы горсть крапчатых таблеток.
Я и раньше вел записи от случая к случаю, но теперь произошел форменный провал, не оставивший после себя абсолютно никаких воспоминаний. Что я делал все это время, мне известно лишь в общих чертах со слов моих сослуживцев. В себя я пришел как-то внезапно и узнал, что наша дивизия и еще несколько бригад Непобедимой армии ЮАР стоят под
городом Ндола, расположенном в Медном поясе, промышленном сердце Замбии, что Особая мотострелковая прошла свыше тысячи километров и уже рукой подать до Заира, на южных границах которого собирается армия, довольно внушительно экипированная на деньги израильских алмазодобывающих компаний.
Вот так. Не смешно, зато про войну. Эти две недели (да, я на целых две
недели нырнул в наркотический омут) я удержался на должности ординарца нашего полковника, следовательно, исполнял обязанности при штабе вполне удовлетворительно. А еще я к своему облегчению понял, что не могу утверждать, предшествовала ли сцена в кабинете полковника моему двухнедельному угару, или же была одним из бредовых порождений одурманенного мозга.
Ндола, а также еще три весьма крупных города со странными названиями в ее окрестностях являются конечной точкой маршрута Особой мотострелковой. Дальнейшее продвижение означает окончательный отрыв от баз снабжения, ремонтных мастерских и узлов связи. Здесь наша дивизия, вернее то, что оставили от нее военные вихри, будет дожидаться, пока под контроль буров не перейдет заирский участок Трансконтинентальной
железной дороги. Затем мы погрузимся в вагоны в Элизабетвиле и через некоторое время прибудем в Лобиту на побережье, оккупированном бурами Анголы. А оттуда уже на кораблях - прямым рейсом до Петербурга.
Что ж, заключительный акт этой драмы, завоевание Заира, огромной страны, размером в половину Европы, пройдет без моего участия. Спасибо тебе, Господи!
Лишь бы быстрее южноафриканцы атаковали Заир, а то чего доброго создаваемая объединенными усилиями Заира и Израиля армия вышвырнет буров обратно, и отправки домой нашему полку придется ждать несколько месяцев.
Картины мирной жизни, пусть даже в далекой чужой стране, завораживают. Тем более в моем положении, когда после двух недель наркотической карусели я вновь могу наслаждаться многокрасочной реальностью. Ндола довольно тихий город, особенно теперь, когда бурские войска вырвались далеко на север. Стоит ранняя осень, и деревья
неизвестных мне пород щедро покрыты белыми цветами. Все это помогает почти не обращать внимание на следы прошлогодних авианалетов и военные патрули, в изобилии встречающиеся на улицах. Медный пояс еще во время войны стал пристанищем для немногочисленного белого населения Замбии. По вечерам в нашей лейтенантской компании, сопровождающих нескольких почти жизнерадостных медсестер до госпиталя, часто встречаются прохожие-европейцы, спешащие по своим гражданским делам. Стоит ли говорить, что бурских солдат здесь встречали как самых настоящих героев-освободителей. Мысли млеют от сладкой идиллии: война для нас окончена, свет солнца в этот сезон еще ласков, скоро мы вернемся к родным. Даже налицах трансваальцев больше нет маски тупого безразличия, эти места напоминают им о родных городках: Бенони, Спрингсе и какие еще там есть в Трансваале.
Одним словом, перспективы самые радужные. Дивизия «Замбези» укрепилась в горах Митумба. Мне это известие интересно лишь постольку, поскольку оно означает, что железная дорога захвачена на две третьих части и примерно через неделю нам всем, в том числе и мне, предстоит рейс по ней до ангольского берега. И всю эту неделю я проведу в мирном уголке, где никто не пытается меня убить.
* * *
Сегодня утром все это благолепие было внезапно разрушено сообщением полковника об отъезде с Африканского театра военных действий. В приватной обстановке он показал мне несколько телеграмм из Министерства Обороны, какие-то договоры о создании Объединенного
командования российским миротворческим контингентом и армией ЮАР (интересно, на какие еще шаги пойдет наша страна, чтобы единолично владеть недрами Южной Африки?) и командировочные документы. Из всего этого я понял лишь то, что поездка в Анголу отменяется, что остатки Особой мотострелковой под российско-бурским руководством идут до победного конца, до самой реки Убанги, что завтра полковник и его ординарец вылетают в Иерусалим и что надо, как выразился Васин, «готовить штаб к сдаче».
Перед началом суматохи с полковыми документами я успел лишь спросить, тот ли это Иерусалим, который Израиль вот уже несколько десятилетий считает своей столицей. Ответ был утвердительным и я приступил к осуществлению своей доли мелких и крупных формальностей, знаменующих прекращение существования моего полка. К вечеру все
приготовления, описание которых представляет немного интереса, были завершены. Нас с полковником доставили на аэродром. Когда громада военного самолета уже несла нас к Претории, я в мыслях попрощался с этими краями, весьма высокопарно, хотя и не испытывал никаких чувств. После улаживания полковником неизвестных мне вопросов с начальством
преторианского военного аэродрома мы поднялись на борт транспортника. Я окончательно осознал, что никогда больше не побываю на черном континенте. Меня не заманят сюда даже великолепные курорты ЮАР...
В продолжение всего пути лицо Александра Борисовича не покидало непонятное выражение, истолковать которое мне показалось невозможным. Полковник пребывал в полном молчании, вероятно, погрузившись в воспоминания. Это позволило мне заняться записями и осмыслить всю странность моего нынешнего положения. Героический поход российских
миротворцев подходит к завершению. И вдруг двух офицеров со всей возможной срочностью вызывают на Ближний Восток, где вот-вот вспыхнет пожар новой войны. В душу начинают закрадываться невнятные сомнения. А, может быть, теперь так повышают в звании? Ведь, несмотря на самоотверженное мужество Особой мотострелковой вцелом и нашего полка в
частности, я по-прежнему лейтенант, а Васин остался полковником. В небе над Египтом я пришел к выводу, что приказы начальства обсуждению не подлежат, а мир уже в пору моего детства не отличался особой логичностью.
Транспортный самолет приземлился на рассвете. Вот это оперативность! Таким темпом - да вывезти всех наших ребят из африканского ада. Иерусалим встретил нас цветущими садами. Трудно было поверить, что к границам страны стянуты армии арабских государств, и скоро лавина брони ринется, чтобы навсегда вернуть эту землю арабскому
народу. Еще одним потрясением для меня было сообщение полковника о предстоящей смене формы на цивильную одежду. Оказывается, мы разместимся в отеле в центре Иерусалима.
* * *
Вот уже три дня мы с полковником находимся в Иерусалиме. О причинах нашего здесь пребывания Васин отвечает какими-то туманными иносказаниями. Из его слов я понял только то, что оно каким-то образом связано с надвигающейся на Израиль новой войной. Я подозреваю о разведывательно-диверсионном характере предстоящей работы. Однако,
невнятные аналогии с историей, давным-давно прочитанные мною в какой-то книге, не дают мне покоя. Осталось только вспомнить суть той истории и упорядочить свои догадки.
Полковник вновь замкнулся в себе, днем он отсыпается в своем номере, а вечером выходит куда-то в темноту ночного города. За все это время он зашел ко мне лишь за одним из двух чемоданов, выданных нам еще в Претории. В моем чемодане оказался бритвенный прибор и прочие необходимые в повседневном обиходе вещи. Что было в чемодане, унесенном Васиным, мне не известно. Знаю лишь, что он имел изрядный вес.
До сегодняшнего дня я почти не пересекался с Александром Борисовичем ни на этаже, ни в ресторане, куда полковник еще ни разу не спускался по причине своего отдыха после ночных прогулок. Я же, в отличие от Васина, отеля почти не покидаю из-за небывалого разгула непогоды, начавшегося буквально через час после нашего прибытия. Хотя для того,
чтобы удержаться от прогулки по городу мне приходится прилагать все большие усилия, поскольку мы — единственные постояльцы этого отеля. Обычное, впрочем, дело в теперешнем Иерусалиме. Много ли будет отдыхающих, если Израиль блокирован по всем сухопутным границам и с моря, по ночам установлено затемнение, а днем военные патрули встречаются чаще, чем обыкновенные прохожие.
Итак, полковник ночью покидает отель ради каких-то дел, и которые меня посвящать упорно не желает, а днем запирается в комнате. Поэтому я весь день вынужден просиживать за словарем, за местными англоязычными газетами, единственным доступным источником информации. Дело в том, что я не могу поговорить с хозяином отеля, по причине неудовлетворительного знания английского и полного незнания иврита, а телетрансляции прекращены еще во время последнего арабо-израильского конфликта.
При невозможности прогулок по Иерусалиму можно было бы днями напролет смотреть в окно. Например, на мечеть Омара, расположенную недалеко от отеля. Однако вид ее купола порадовал бы меня на фоне безоблачного неба, но при такой погоде, решительно опровергающей мои представления об Израиле, как о жаркой средиземноморской стране, вряд ли.
Кроме того, говоря откровенно, вся эта история со скитаниями по жарким странам, мне уже изрядно опротивела. Единственный город, который я хотел бы видеть - это, конечно же, не Иерусалим, который, вероятнее всего, скоро смоет дождями в Мертвое море. Я хотел бы видеть свой родной город.
Сегодня я от нечего делать высчитал, что до него от Иерусалима три с четвертью тысячи километров почти строго на север. Господи, до чего же далеко.
Нахлынувшие воспоминания из детства окончательно перепутывают мои мысли; сейчас я прерву записи и, вооружившись словарем, примусь за газеты, в которых вот уже несколько месяцев подряд пишут только о предстоящей войне с Ливаном, Египтом, Иорданией и Бог весть с кем еще.
* * *
Сегодня утром размеренная жизнь отеля была нарушена из ряда вон выходящим событием. Неизвестный, вооруженный револьвером, попытался ворваться в номер Васина. К счастью, на шум, доносящийся из коридора, подоспел я и, как мог, обезвредил безумца, которому почти удалось выломать дверь в жилище полковника. Нападавший обладал
непримечательной европейской внешностью, взглядом законченного фанатика и, не переставая, вопил о конце мира. Хозяин отеля вызвал военный патруль. Васин открыл дверь лишь, когда израильский офицер потребовал его для уточнения обстоятельств нападения. Полковник был бледен, однако, лицо его не выражало никаких эмоций, а взгляд был затуманен.
В участке, куда меня, Васина и хозяина отеля доставили для дачи свидетельских показаний, Александр Борисович совершенно, если так можно выразиться, «расфокусировался»: отвечал невпопад, смотрел невидящим взглядом. Нападавший, которого я, наконец-то, хорошо разглядел, напротив, был крайне разговорчив. В ответ на любой вопрос, а нередко и не к месту, он сыпал фразами на латыни, высокопарность которых указывала на то, что это
цитаты из какой-то книги, возможно, Библии.
Если бы не военные патрули на улицах Иерусалима, то, скорее всего, разбойные нападения на отели случались бы здесь по нескольку раз на дню. Но что-то неуловимо говорило мне, что сейчас была не просто попытка ограбления.
* * *
На шестой день радио объявило о начале боевых действий. Безысходная скука на лице хозяина отеля сменилась отчаянием. Через некоторое время в вестибюль спустился Александр Борисович. Он был явно взволнован, но, когда мы прошли в его номер, Васин начал разговор совершенно спокойным тоном. Полковник поведал мне, что армия иорданского короля заняла Иерихон, египетские танки вползли в пустыню Негев, а Тель-Авив обстреливается с моря неизвестным флотом. Поэтому мы должны спешить. Интересная история: почти неделю мы провели в бездействии, а теперь, когда на Израиль напали, самое время для неизвестных мне дел.
Разумеется, я возразил полковнику, что все, кто хоть что-то понимал в спешке, давным-давно уехали из этой страны. Полковник ответил, что деваться нам из Иерусалима все равно некуда, все дороги к вечеру будут перекрыты арабскими войсками, а российское консульство вот уже полгода как покинула Израиль. Впрочем, как и консульства, всех других известных Васину государств. Поэтому я никак не смогу избегнуть оказания содействия
в деле общемировой важности. Голос Александра Борисовича окрасился стальными нотами, когда он говорил, что сейчас он выдаст мне автомат, и мы проследуем с предельной поспешностью к мечети Омара. Моих сил хватило лишь на реплику о том, что скоро Иран отправит на Израиль ракету, как давно уже обещал, и спешить будет некуда и некому. Ответ полковника, а в особенности его тон, поразил меня до глубины души: «Что мне до ваших
ракет, Луговой?» Несмотря на почти товарищеские отношения, я воспринял призыв к содействию как приказ и безропотно принял от полковника автомат. Васин схватил со стола чемодан, и мы ринулись из отеля.
На улицах уже кипели бои между израильскими войсками и палестинскими группировками. Треск стоял невообразимый, пару раз я слышал залп минометов. На западной окраине со страшным грохотом полыхнули склады железной дороги. В творящемся вокруг безумии спокоен был один лишь полковник, каким-то чудом избегающий очагов уличных
перестрелок.
Когда из аллей, ведущей прямиком к историческому ядру города, прямо на нас выдвинулся бронетранспортер, Васин едва ли не силой увлек меня в какой-то переулок. И тут по нам открыли огонь. Нападавшие прятались в парадных домов и за автомобилями. Я смог понять лишь то, что они не принадлежали ни к арабам, ни к израильтянам. После короткой
перестрелки мы ринулись в проход между горящими остовами автомобилей. В те минуты я не слишком адекватно воспринимал события и не заметил, что полковник, не захвативший с собой ничего, кроме своего чемодана, разметывал нападавших мощными очередями из пистолета-пулемета.
Не встречая сопротивления, мы устремились к мечети. Переменив обойму автомата (оружие полковника исчезло невесть куда, впрочем, и появилось оно тоже неизвестно откуда), я с непочтением высказался о нападавших» Полковник ответил, что это были фанатики, и в мечети нас ожидает нечто подобное.
Разумеется, он не ошибся.
Автоматчики, занявшие позиции во дворе мечети, представляли собой пеструю толпу оголтелых суффлев и безумного вида европейцев в гражданской одежде. Их сопротивление было сломлено, когда Васин метнул в сторону баррикад световую гранату. Нам осталось лишь выбежать из укрытия и дюжиной коротких очередей расчистить путь.
Последний защитник мечети, дряхлый старик, с необычной прытью появившийся из дверей, сжимавший в руке кривую саблю и что-то яростно кричавший на странном языке, был мгновенно уложен наповал.
Воспользовавшись короткой передышкой для смены обоймы, я проследовал за полковником внутрь здания. Несколько минут мы безмолвно стояли под сводами. Я сумел прийти в себя после безумного бега по улицам Иерусалима и спросил Васина о причине нашего нападения на храм, пусть и чужой веры (напомню, что я по-прежнему рассматривал все это как своеобразные подрывные мероприятия, направленные на включение Израиля в сферу российских интересов). Ответом мне был хриплый смех полковника. Когда Александр Борисович подошел ближе и посмотрел мне в глаза, взгляд его сочился такой ледяной и безразличной к миру мощью, что я от неожиданности отпрянул. Вокруг нас беззвучно взметнулись колоссальные стены первоначального иерусалимского храма. Воздух наполнился тошнотворными запахами свежей крови. Стремительно меняющаяся обстановка повергла меня в оцепенение. Внутреннее убранство поразительно походило на «святая святых» Иерусалимского храма во время древне- иудейского пасхального жертвоприношения. Плиты пола покрывал толстый
слой медленно густеющей крови, повсюду были разбросаны искусно расчлененные трупики каких-то животных. Я вспомнил суть этой истории, которую уже несколько дней пытался припомнить. И встретил я ее в «Откровении Иисуса Христа, которое дал ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре». Эта часть Библии более известна как
«Апокалипсис».
Среди прочего там говорится о вступлении Сатаны на Престол Этого Мира. Когда ужасная мысль окончательно завладела моим сознанием, тот, кого все мы называли Александром Борисовичем Васиным, нашим полковником, рывком, не заботясь о сохранности замков, откинул крышку своего драгоценного чемодана. Он извлек оттуда нечто совершенно
невообразимое. Сгусток пронзительного изумрудного света, воплощенные мощь, свобода и лицемерное сострадание. Мне оставалось лишь смотреть, расширив от ужаса глаза, поскольку сделать еще что-то я был не в силах. Цепенея от странности своего поступка, я выбросил перед собой руки и принял у Сатаны светозарный предмет. Я услышал властный нечеловеческий голос: «Корона Этого Мира. Сейчас ты, человек из рода людей, возложишь ее на Ангела Утренней Звезды, единственного дарующего истинный свет. Здесь, в первом и единственном Иерусалимском храме. Иди!»
И я пошел сквозь коридор уродливых призраков, навстречу коленопреклоненному Сатане. А что мне еще оставалось делать?
Вдруг мое угасающее сознание уловило далекий, но вмещающий невероятную силу гул. Итак, иорданские самолеты летят бомбить Иерусалим. Представляю себе лица пилотов, когда вместо купола мечети Омара они обнаружат под собой огромный каменный куб под золоченой крышей. Эта мысль придала мне сил для сопротивления чужой жестокой воле. Я остановился.
Самолеты были уже совсем близко, в реве их моторов слышалась уже
нескрываемая сила.
Тени подталкивают вперед. Лицо бывшего полковника исказила гримаса нечеловеческой злобы: «Быстрее! Быстрее!» Сатана тянет ко мне ужасные подобия рук и хрипит. И тут Мир содрогается. Все органы чувств выведены из строя колоссальным грохотом, вспышкой света, волной раскаленного ветра. Корона Владыки Мира выскальзывает из рук и палас, рассыпаясь пригоршней отвратительных червей. Я избавляюсь от дьявольского наваждения и бегу из обрушающегося храма наружу.
Сколько хватает глаз, над городом воздвигаются столбы огня и дыма. Гул самолетов, непрерывно сыплющих бомбы, перекрывается раскатами взрывов. Вокруг все объято пламенем, и я бросаюсь в один из немногих уцелевших переулков
... Если я останусь жив, то обязательно передам свои записи сведущим в подобных делах людям. А теперь - вперед!
Господи, помоги мне!