Миша шел и злился. Его бесило все, но более всего он злился на самого себя. Еще бы, столько времени было потрачено впустую. Эта…эта…Нет, он не мог думать о ней плохими словами. В-общем, она его отшила. Дала отставку. Предпочла другого. И кого? Этого павлина Гарика. Гарик подкатил на своей павлиньей Мазде и увез ее…куда? В клуб. Чего она там не видела? Сотню таких же Гариков и таких же, как она…нет, она не такая как все. Она другая, она, мечта всей его жизни. Зачем она этому подонку? Друг, называется. Пижон. Учил еще: “Ты, - говорит, - можешь спать с кем угодно (это он намекал ему на свои победы, ему, однолюбу), но стричься должен у одного мастера!” Миша ходил в разные парикмахерские, но любил только ее.
Вагон метро был почти пуст. Миша стоял напротив дверей и смотрел на свое некрасивое лицо, над которым вечно топорщился хохолок выбившихся из строя волос. За этот хохолок она называла его “Воробышек”. Нет, конечно, нет, просто фамилия у него была Воробьев. Она никогда не опустится до того, чтоб дразниться. Воробей, конечно, не орел, но и не павлин. Нос у Миши свисал такой каплей с тонкой переносицы над короткой верхней губой, поэтому Миша отпускал усы. Когда он лез к ней целоваться, она фыркала, смеялась и выворачивалась, и на следующий день Миша приходил на свидание гладко выбритым. Ноги, кривые Мишины ноги, ноги колесом, тоже ему не нравились. Каблуки на каждой новой паре туфель стирались с боков, и приходилось нести их в мастерскую, чтобы поставить набойки. От того Мишу также называли кавалеристом, иногда даже Буденным. Миша носил широкие брюки, скрывавшие дефект его ног. Еще больше расстроившись, он отошел от дверей и стал просто смотреть в пол. “Такого урода, как я, еще поискать”, - горько подумал он, и это было уже началом изменения его настроения на жалость к себе. Но не успел он вздохнуть с сопением, как маленький мальчик, которому не дали покатать машинку, в открывшиеся двери въехал инвалид на низенькой тележке, задние колесики которой застряли в щели между вагоном и платформой. Миша кинулся ему на помощь, но безногий человек уперся деревянными колодками в пол и сам втолкнул себя внутрь. Миша только слегка поддержал его за плечо. Не обращая внимания на него, инвалид оставил колодки на полу и поправил вязаную шапочку, съехавшую ему на глаза. Взял колодки черными от грязи руками и оттолкнулся, уехав в другой конец полупустого вагона. Сегодняшний рабочий день калеки подходил к концу. Лицо его с странными, как-будто наклеенными сверху веками, имело выражение деловитое, человек сам с собой, кажется, говорил. На остановке он выкатился и направился, должно быть, в следующий вагон, а Мишиным попутчиком теперь стал новый незнакомец, глядя на которого Миша вообще забыл свое горе. Кепка-аэродром вошедшего была натянута козырьком почти до кончика носа, держась скорее не на голове хозяина, а на высоко поднятом воротнике полупальто. Человек говорил по мобильнику, закрывая рукой лицо. Когда разговор окончился, Миша увидел огромный темно-лиловый нарост на его верхней губе в виде целой грозди довольно крупных родинок. Между тем обладатель диковинной бородавки снова набрал номер и заговорил, кажется, с женщиной. “Как, как можно с этим жить?” – удивлялся Миша и понимал, что можно и так, и этак. Можно. Миша чувствовал, что это неправильно, но ему стало лучше. Его проблемы казались теперь такими маленькими, да что там его проблемы? Завтра он купит ей огромный букет белых хризантем (а он знал, что она их любит больше всего, и “павлин” этого не знает), и она назовет его ласково “Воробушек”.