Начиная с конца 80-х годов Х1Х века – вплоть до самой смерти, – Чехов многократно бывал в Севастополе. По моим подсчетам, он посетил город более двадцати раз. 11 июля 1888 года он прибыл в город московским поездом, переночевал и отправился пароходом в Феодосию. Через год он побывал в Севастополе проездом из Одессы в Ялту. Дважды отмечено его посещение города в 1894 году. В 1898 году он познакомился в Севастополе с молодым врачом Дмитрием Малышевым и совершил с ним прогулку в Георгиевский монастырь. Пожалуй, самая значительная поездка в Севастополь состоялась в апреле 1900 года: Чехов был тут уже не проездом, а прибыл специально для встречи с труппой Московского Художественного театра. Антон Павлович смотрел спектакли МХТ в летнем театре и в течение трех суток жил в 50-м номере гостиницы Ветцеля. В том же году было сделано еще шесть поездок через Севастополь. Пятого августа он проводил Ольгу Книппер в Москву и заночевал в гостинице Киста. На следующий день писатель отправился в Балаклаву, где также провел ночь. Смысл этой поездки не особенно понятен, если только не припомнить, что Чехов уже бывал здесь в 1889 году с компанией ялтинской молодежи. Был среди них молодой романтик-поэт Владимир Шуф. В начале девяностых годов он приезжал в Мелихово с поэмой «Баклан», действие которой происходит именно в Балаклаве. Чехов тогда днями и ночами был занят на борьбе с холерой, и было ему не до романтических бредней. Довольно резко отозвался он о сочинении начинающего поэта. Тем не менее, поэму напечатал журнал «Вестник Европы», а сам Шуф вскоре стал сотрудником влиятельного суворинского «Нового времени»… На следующий день пароходом «Тавель» Чехов вернулся в Ялту, потом отправился в Гурзуф и приступил к работе над пьесой «Три сестры».
9 мая 1901 года Чехов снова в Севастополе: едет в Москву жениться на Ольге Книппер… Через три недели – уже проездом из Ялты – молодожены прибывают в Севастополь. Антон Павлович ночует в гостинице Киста и на следующий день вместе с писателем Борисом Лазаревским совершает морской переход до Ялты. Среди этого довольно пространного списка выделим еще два свидания с Севастополем. 22 апреля 1903 года Чехов встречается здесь с режиссером и актером Всеволодом Мейерхольдом, совершает с ним поездку в Херсонес.
Наконец, первого мая 1904 года состоялась прощальная встреча с Севастополем. Писатель навестил здесь больного племянника жены Льва Книппера, который лежал в одном из частных пансионов на вытяжке – у него был туберкулез костей. Далее – под перестук вагонных колес – жизнь Чехова покатилась к закату… Из Москвы вместе с женой Ольгой он уехал в Германию, где и умер второго июля (по старому стилю) в курортном городке Баденвейлер…
Пожалуй, чаще Антон Павлович бывал только в Москве, куда наведывался из Мелехова и Ялты. Но и этого достаточно, чтобы как следует вчитаться в сведения о пребывании писателя в городе морской славы. В сущности, тема «Чехов и Севастополь» выходит за рамки писательской биографии: свои первые впечатления о встрече с Черным морем, которая произошла именно в Севастополе, он «подарил» своему магистру Коврину, персонажу странного рассказа «Черный монах». Герой живет в той же гостинице неподалеку от Графской пристани, что и Чехов в 1888 году, смотрит на ту же севастопольскую бухту, и даже цвет моря, поразивший Коврина, как выясняется, впервые описан у Чехова в письме сестре Маше: «Самое лучшее у моря, это его цвет, а цвет описать нельзя. Похоже на синий купорос». Конечно, в открытом море такого цвета не встретишь – он возникает только поблизости берегов и в бухтах, где чистая морская вода смешивается со взвесями.
Были в Севастополе и чеховские адресаты. Ему писали школьники Николай и Семен Вавиловы с просьбой о материальной помощи. Писал врач Д.Гойхбаум о работе Севастопольского общества борьбы с туберкулезом, и Чехов содействовал этой работе. Иеромонах Ираклий, который был спутником писателя в путешествии с Сахалина (он, кстати, подарил Антону Павловичу кипарисовый крест) в 1891 году писал ему из Георгиевского монастыря о своих поездках в Иерусалим и на Афон. Н.Кончевская под впечатлением спектакля МХТ «Дядя Ваня», на котором она была в Севастополе, просит дать ей «светлую точку в жизни»…
* * *
Обширная переписка связывала Чехова с севастопольским писателем Борисом Лазаревским: за 1897–1904 годы Лазаревский послал в Ялту около ста подробных писем. Из чеховских писем к нему сохранилось 14 (ЛН. 319-20).
Если коротко о Лазаревском, то родился он в 1871 году и прожил до 1936 года. Печатался с 1894 года в газете «Киевлянин». Первая книга называлась – «Забытые люди» (Одесса, 1899). Вторая – «Повести и рассказы» (Москва, 1903). Сотрудничал в «Журнале для всех», «Мире Божьем», «Ниве», «Русском богатстве». В 1913-14 годах вышло его Собрание сочинений в 7 томах. В 1900-903 годах посещал Чехова. Все разговоры записывал детально – нет никаких сомнений в их достоверности.
В 1897 году Борис Александрович поступил на службу в Сева¬стопольской военно-морской суд. Гордясь непогрешимостью военно-морской юстиции, в которой еще сохранились многие уставы 1864 года, Лазаревский принимает близко к сердцу судебные разбиратель-ства матросов и портовых рабочих… Это были последствия его «хождения в народ». Он участвует в качестве защитника в так называемом «угольном процессе», длившемся 43 дня, и сотрудничал со свети¬лами юриспруденции того времени: С.А. Муромцевым (впоследст-вии председателем первой Государственной Думы), М.П. Карабчевским, А.Ф. Кони и другими. C Чеховым Лазаревский познакомился в Ялте в сентябре 1899 года – Чехов только что отстроил Белую дачу. В доме не было дверей, и писатель жил во флигеле.
Накануне в севастопольской газете «Крымский вестник» была ругательная рецензия на только что вышедший сборник Б.Лазаревского «Забытые люди. Очерки и рассказы» (Одесса, 1899). Отмечено было, что у начинающего автора «шаблонные темы; скучные герои, еще более шаблонные описания» (ЛН.349). Лазаревский по этому поводу сильно расстроился: первая книга – и такая встреча! Книжка как раз лежала на столе Антона Павловича. Чехов утешил гостя: не стоит убиваться. «Мало ли какой чепухи о нас не пишут!». Чехову показалось, что Лазаревский служит на железной дороге, что он провинциал, южанин с Украины. «Во всех рассказах это проглядывает, так и слышится» (ЛН.321). Сам Чехов тоже был южанином, из Таганрога. Позднее, в 1902 году, он рассказывал Горькому и Лазаревскому: «Я настоящий малоросс, я в детстве не говорил иначе, как по-малороссийски» (ЛН.340). Лазаревский почувствовал в Чехове «родную кровь»: в первом же письме к Чехову нарисовал акварельную виньетку с украинским сельским пейзажем.
Благодаря манере Лазаревского скрупулезно фиксировать все детали общения с Чеховым, часто возникает ощущение живой личности писателя. В очерке «А.П.Чехов» есть замечательное описание портрета Антона Павловича. Лучшей его фотографией Лазаревский считал фото 1901 года, сделанное в ялтинской фотографии «Юг»: Чехов на садовой скамейке в пальто, в пенсне и шляпе. «Этот портрет, – свидетельствует мемуарист, – в последнее время стоял на столе в комнате его матери». Посмотрите, какие замечательные, можно сказать, профессиональные наблюдения!
Когда Чехов снимал пенсне, – пишет Лазаревский, - видны мелкие морщины вокруг «серьезных и добрых глаз». Глядя на собеседника, он «щурился и казалось иногда, что он относится безучастно к его словам». Потом Чехов вскидывал голову, «на высоком лбу его кожа чуть двигалась, а над носом ложились две глубокие вертикальных морщины». Говорил «не спеша, глухим баском, избегая всяких терминов, гладко и замечательно просто». Если его «густые, темные волосы были давно не стрижены, то один локон частенько опускался на лоб». В последние годы «чуть поседели виски и было несколько белых волосков по краям бороды». Когда волновался или хохотал, то «широкие ноздри шевелились». Сидел, положив ногу на ногу, руками не жестикулировал.
Живой Чехов! Ничто не выпало из поля зрения: глаза, нос, волосы, жестикуляция, голос… Очерк «А.П.Чехов» был впервые опубликован в журнале «Русская мысль» в 1906 году. За этот дорогой облик, донесенный до нас через столетие, уже спасибо Лазаревскому!
О Чехове в своем дневнике Лазаревский записал 24 октября 1899: «Я люблю его очень – это настоящий художник. Россия рано или поздно поймет, что он не меньше Тургенева будет – русский Мопассан» (ЛН.321) Упоминание Мопассана не случайно: Лазаревский полагал, что по кругу тем, по писательской технике Чехов является продолжателем школы французского новеллиста. Характерно и такое высказывание: «…А.П.Чехов прокоптился Мопассаном, как я Чеховым» (ЛН.332). Очень точный образ: прокоптился Чеховым! Чехов, правда, о себе говаривал, что у него «все просахалинено»…
Есть в дневниках эпизоды, ярко характеризующие и других известных литераторов. 14 марта 1900 года Лазаревский выступал в суде в Севас-тополе. Защищал капитана транспортного судна «Казбек» В.Абазу по так называемому «угольному делу». «Речь произнесена. Успех огромный. Я никогда до сих пор не говорил в присутствии 600 человек публики». Все пять клиентов Лазаревского оправданы. «В конце заседания Никонов вдруг указал мне на только что прибывших В.А.Поссе и Максима Горького (Пешкова), они были в публике. Лицо Горького неинтеллигентное, с сильно раздутыми ноздрями. Что-то похожее на Гоголя – блондина. <…> Оба они какие-то странные с виду. Вероятно, такие бывают политические преступники». (Дн.50-54). Как ясно виден в Лазаревском прокурорский менталитет!
Среди тем, которыми интересовался Чехов, были судебные, прокурорские дела. В 1901 году случилась история, которая получила резонанс в прессе. 24 августа Лазаревский был у Чехова на Белой даче, и записал в дневнике, как сидя на диване в нише кабинета, пожелтевший от болезни Антон Павлович расспрашивал о дуэли между мичманом Иловайским и ревизором Рощаковским. Ревизор, который плавал на минном транспорте «Буг»? заявил о пропаже из кассы казенных денег. Он заподозрил мичмана Иловайского, который, между прочим, был сыном давней ялтинской знакомой писателя Капитолины Михайловны Иловайской. Чехов прожил полгода на ее даче «Омюр», пока шло строительство собственного дома. Возмущенный Иловайский ударил Рощаковского по лицу. Состоялась дуэль, по словам Лазаревского, «не совсем обыкновенная». Рощаковский выстрелил раньше условленного счета «три». Иловайский, смертельно раненый в печень, повернулся кругом, выпустил свой заряд в воздух и произнес: «готов». Рощаковский оправдывался тем, что выстрели нечаянно - собачка (курок) револьвера оказался слаб… Во время следствия и суда выяснилось, что вором, вероятно, был квартирмейстер Шульга, у которого нашли много краденных вещей. В ту ночь он самовольно съезжал с «Буга» на берег… Детали эти Лазаревский приводит в очерке «А.П.Чехов», опубликованном в 1906 году.
Чем эта история могла заинтересовать Чехова? В 1891 году была опубликована его повесть «Дуэль», в которой, казалось бы, вопрос об этом анахронизме был решен. Однако изжить дуэли оказалось невозможным. На дуэли погиб сын Алексея Сергеевича Суворина, с которым Чехова связывали многолетние литературные, издательские и театральные интересы. В пьесе «Три сестры» столь же хладнокровное убийство армейского товарища совершает капитан Соленый… Некоторые исследователи полагают, что у Чехова была мысль еще раз обратиться к ситуации дуэли. Чехову это не довелось, а вот Александр Куприн таки написал повесть «Поединок»…
Очень многие детали отношений с Чеховым потом отразились в прозе Лазаревского. Механизм преображения живых наблюдений и соединения их с чеховскими мотивами можно проследить по рассказу Лазаревского «Человек». В дневнике есть запись о том, как на пароходе «Св. Николай» на пути в Ялту встретился с Чеховым. Было это 21 августа 1901 года. Чехов возвращался из Севастополя: проводил жену и заночевал в городе.
Сидели в 1 классе. Лазаревский принялся было спрашивать в киоске фотографии Чехова, обсуждать литературные дела. «А.П. на меня зацыкал»: не надо громко упоминать его фамилию. «На пароходе Чехов ужасно возмущался продажей порнографических карточек на открытых письмах».
Во время обеда подали барашка. Чехову попался плохой кусок – с косточкой, он сказал что-то неодобрительное. Старушка напротив протянула свою тарелку:
- Вот у меня мягкий кусочек, будьте добры, возьмите мою порцию, а я вашу, я люблю косточку…
Чехов смутился, но понял старушку и не захотел лишать ее удовольствия сделать любезность. И обменялись тарелками». (ЛН. 332-33).
В основу рассказа «Человек» легли те же наблюдения: пароход идет из Севастополя в Ялту, мужчины покупают в киоске открытки с голыми женщинами, обед, сцена за столом с туберкулезным пассажиром. Герой - таможенный чиновник Шатилов. Он испытывает острое чувство жалости к приговоренному туберкулезному больному, готов даже солгать, лишь бы как-то поддержать надежду: «Да, здешний климат делает чудеса. Я вот четыре года как живу на юге. Приехал сюда и тоже кровью харкал, едва ногами шевелил, а теперь чувствую себя очень сносно, – медленно проговорил Шатилов, стараясь тоном голоса не выдать своей лжи, так как никогда не харкал кровью и всю жизнь прожил на юге».
Чеховские детали сквозят в тексте: «молодые и старые, но все нарядные дамы сидели рядом на скамейках» - парафраз из «Дамы с собачкой» (сцена в порту при встрече парохода). Деталь – продажа порнографии на пароходе – взята прямо от Чехова! Сцена за столом – тоже явно с натуры. Характерная деталь: Чехов ездил лечиться на кумыс – и чахоточный герой Лазаревского ездил на кумыс, прибавил четыре фунта весу… Даже Аутское кладбище упоминается.
Приведу еще эпизод из дневника Лазаревского – он касается типичной для Чехова сцены на севастопольском вокзале. 15 сентября 1901 года вместе с Шапошниковым он провожал Антона Павловича на московский поезд. Чехов уезжал курьерским поездом в купе первого класса – практически без багажа. Болезнь научила его ездить налегке: проще купить вещи в Москве, чем везти с собой. Его место внизу оказалось занято двумя студентами. «Завидев претендента на место, они заспорили и предложили Чехову в следующем купе. Чехов остался непреклонен. Шапошников переговорил с ребятами – они сделались кроткими, как ягнята». Лазаревский резонерски заметил: «Это разврат, что студенты ездят в первом классе». Чехов возразил и вспомнил, как в гимназические годы ему было приятно сидеть в первом ряду партера Таганрогского театра…
Борису Александровичу мы обязаны и тем, что он донес до нас документальное свидетельство об отношении Толстого к творчеству А.П. Чехова. При встрече с Лазаревским Лев Николаевич с тревогой в голосе расспрашивал о здоровье Антона Павловича, потом сказал: «…Чехов — это Пушкин в прозе. Вот как в стихах Пушкина каждый может найти отклик на свое личное переживание, такой же отклик каждый может найти и в повестях Чехова».
* * *
С Севастополем связаны многие важные события в жизни писателя. В апреле 1900 года он встретился здесь с труппой Московского художественного театра, смотрел на местной сцене спектакли по пьесам Ибсена и собственного «Дядю Ваню». Представления шли в Летнем театре, построенном в древнерусском стиле. Своей замысловатой деревянной резьбой, фигурными башенками и островерхими шатрами он напоминал теремок. Хроника севастопольских гастролей МХТ подробно описана в воспоминания К.С.Станиславского. Многие живописные детали сохранились в дневниках Лазаревского.
Гастроли МХТ в Севастополе отмечены для Лазаревского целым рядом памятных «экспонатов». В дневник вклеен билет на 11 апреля («Одинокие» Гауптмана): 7 ряд, кресло 145. Стоит 2 р. 10 коп. На обороте приписано: «Из рук А.П.Чехова» (Дн.71). 12 апреля: снова попал в театр благодаря Чехову. «Эдда Габлер». Билет в 7 ряд, кресло 155. У военного прокурора Лазаревского, как ни странно, частенько не было денег даже на билеты. Отец его завещал свое состояние внукам, и бедному чиновнику приходилось тянуть семью за счет собственных небольших доходов.
Лазаревский видел чеховскую «Чайку» в Севастополе и записал в дневнике: «Пьеса вся меня не так заинтересовала, как отдельные лица ее, особенно Тригорин – это и Чехов, и я, и всякий пишущий. «Если по небу плывет облако, похожее на рояль, то я думаю, что вот в каком-нибудь рассказе это нужно поместить» (ЛН. 327).
Неприязненные отношения сложились у молодого писателя с членами чеховской семьи. Ольга Леонардовна реагировала на его приезды к больному Чехову однозначно: «Гони скучных людей, вроде Лазаревского» (ЛН.354). Однажды Книппер попросту не допустила Лазаревского до мужа. Причина неприязни крылась как раз в севастопольских гастролях МХТ. Лазаревский имел неосторожность в разговоре с Чеховым нелицеприятно отозваться об Ольге. Он полагал, что его кумира достойна такая женщина, как М.Ф.Андреева. «Какая же это большая актриса, не меньшая, чем Чехов писатель», – записал Борис Александрович об Андреевой. С Книппер все было иначе. Лазаревский видел ее в роли Анны Мар (спектакль «Одинокие» по Гауптману). Именно тут Книппер стала ему «противна». Он перенес отрицательное впечатление от характера Анны Мар на саму актрису и простодушно поведал Чехову. Что из этого получилось, Лазаревский записал в том же дневнике: «Видел я и Книппер. Она нарочно посмотрела на меня и улыбнувшись, сказала: «злая разлучница». Должно быть, Чехов сказал» (Дн.52).
Женитьба Чехова оказалась для Лазаревского полной неожиданностью. 3 июня 1901 года он записал: «Чехов женился 25 мая – на Книппер О.Л., – вот тебе и «разлучница»! (Дн.277). За неприязнь с ее стороны он постарался отплатить той же монетой. Именно благодаря Лазаревскому известна пикантная подробность о женитьбе Чехова. В 1908 году Лазаревский записал разговор с дочерью писателя П.А.Сергеенко: «…за 1/2 часа до своего венчания Чехов сидел в трактире на Большой Московской с приятелями и говорил:
Какие дураки те, которые женятся, да еще на артистках.
Потом вынул часы, поглядел и добавил:
- Мне нужно по делу.
Попрощался, поехал и повенчался с Книппер» (ЛН.348).
* * *
Во время гастролей МХТ Чехов улучил момент, чтобы посетить знаменитый Херсонесский музей, который в те времена скромно именовался «Складом местных древностей». Об интересе Чехова к античности мало что известно, однако, благодаря дружбе с академиком Н.П.Кондаковым, который частенько живал на своей ялтинской даче, Чехов был в курсе новейших достижений отечественной науки об античности и византологии.
Отметим и такой факт: в спальне писателя на знаменитом «дорогом, многоуважаемом шкафе» стоит древнегреческий килик – подарок жены Ольги Леонардовны. Мы знаем, что далеко не все подарки Чехов хранил, тем более – в спальне. Стало быть, эта вещь относилась к числу самых дорогих и приятных. На ножке килика выцарапано – «па» – сокращение от слово «парфенос» – Дева. Известно, что Парфенос была покровительницей античного Херсонеса. Вероятно, килик – сосуд для потребления вина – он, кстати, был когда-то расколот пополам и склеен «черными археологами». Застольная чаша приобретена Ольгой Книппер именно в Севастополе – именно для будущего супруга…
Херсонесский музей был создан К.К.Косцюшко-Валюжиничем. В одноэтажной постройке с вывеской «Раскопки Императорской археологической комиссии, производящиеся с 19 мая 1888 г. Склад местных древностей» энтузиасты собрали чернолаковые вазы 4 – 3 веков до новой эры, терракоты, золотые украшения и др. Музей действительно производил впечатление склада: фасад был обложен обломками тесаных плит, найденных при раскопках, тут же стояли фрагменты колонн, а вход был украшен резными капителями, поставленными друг на друга в четыре ряда. Из-за низкой черепичной крыши выглядывали купола величественного Владимирского собора. Судя по всему, именно Косцюшко-Валюжинич давал пояснения А.П.Чехову и его спутникам. Не мог он не показать и только что найденную на некрополе Херсонеса мраморную стелу с гражданской присягой херсонеситов. Возможно, Чехов мог прочитать текст и без помощи переводчика – когда-то он учился в Таганрогской классической гимназии и даже посещал греческую школу…
Ученые выяснили дату посещения музея. Чехов приехал в Севастополь в день пасхи девятого апреля 1900 года. По воспоминаниям К. Станиславского, в этот день дул ледяной ветер с дождем и снегом. В праздничный день спектаклей быть не могло. На следующий день потеплело, небо, море и скалы казались пронзительно яркими и свежими. В Херсонесском монастыре звонили колокола. Чехов отправился к Карантинной бухте. Ознакомившись с экспозицией, Чехов забыл расписаться в книге посетителей. Фамилия писателя вписана рукой смотрителя музея. Спустя восемь с лишним десятков лет эту отметку обнаружила и опубликовала сотрудница Херсонесского музея-заповедника Е.К.Кирьянова. Факт посещения музея подтвержден в воспоминаниях одесского журналиста С.Н. Гольдвейбера. Совершенно случайно газетчик оказался в музее в тот же день. Расписываясь в книге посетителей, углядел фамилию А.П.Чехова. Писатель побывал здесь всего полчаса назад.
Находка документа вдохновила сотрудницу музея на новые поиски. Ей снова повезло. В деле номер 170 под темным кожаным переплетом хранилась Книга посетителей за 1903 год. В левом верхнем углу листа тонким росчерком пера Чехов сделал роспись и передал перо своим спутникам – Всеволоду Мейерхольду и Александру Шапошникову. Было это 22 апреля 1903 года…
Находка автографа писателя взволновала чеховедов. Новая дата должна быть внесена в летопись жизни и творчества писателя! Еще 1960 году Э.А.Полоцкая в юбилейном чеховском томе «Литературного наследства» высказала предположение о возможной встрече писателя и актера. И вот – документальное подтверждение… Находка придала новый импульс чеховским биографам и историкам театра, для которых отношения Чехова и Мейерхольда имели некую недосказанность. Дело в том, что вскоре после знаменитых гастролей МХТ в Крыму – а Мейерхольд тогда играл роль Константина Треплева в чеховской «Чайке» – пути театра и актера резко разошлись. Мейерхольда не удовлетворял «художественный реализм», который исповедовали Станиславский и Немирович-Данченко. Возмущали его и методы администрирования в театре – он называл Немировича-Данченко «кулаком». Чехов также не был удовлетворен некоторыми новациями Художественного театра. Осенью 1898 года он присутствовал на репетициях спектакля «Чайка», и Мейерхольд запомнил, с какой иронией драматург отнесся к «сценическому реализму» художественников. На репетиции ему сообщили, что во время спектакля за сценой будут квакать лягушки, трещать стрекозы, лаять собаки…
- Зачем это? – недовольным голосом спрашивает А.П.
- Реально, – отвечает актер.
- Реально, – повторил А.П., усмехнувшись…- Сцена – искусство. У Крамского есть одна жанровая картина, на которой великолепно изображены лица. Что, если на одном из лиц вырезать нарисованный нос и вставить живой? «Нос реальный», а картина-то испорчена…
И далее Мейерхольд записал фразу Чехова, которая наиболее соответствовала его собственному взгляду на театральное искусство: «Сцена…требует известной условности». Потом, опираясь на мнение Чехова, Мейерхольд восстанет против «натурализма» МХТ и уйдет из театра. Он мечтал о театре с совершенно новыми творческими задачами и новым репертуаром – постановками Метерлинка, Д-Аннунцио, Пшибышевского. «Театр фантазии», как именовал его Мейерхольд, представлялся ему как реакция против сценического натурализма. Это театр символов, условностей, театр духа. «…Я хочу основать новый театр», – признавался Мейерхольд своему другу, актеру К.М.Бабанину. За год до этого Мейерхольд написал большое письмо Чехову, в котором сформулировал свое видение места и значения Чехова в отечественном и мировом искусстве: «Вы несравнимы в Вашем великом творчестве …В драме Западу придется учиться у вас».
Именно на материале чеховской драматургии он и мечтал создать «Театр фантазии», – даже «Театр Чехова», полагая, что после «неудачной» постановки «Вишневого сада» МХТ уже не имеет права называться чеховским театром. В этом письме от 8 мая 1904 года Мейерхольд, как представляется, высказал то, что желал рассказать Чехову еще в апреле 1903 года. В письмах к Чехову Мейерхольд постоянно просит новые пьесы и обращает внимание Чехова на те новаторские явления, которые, на его взгляд, символизируют прогресс драмы в начале века. В частности, в письме из Херсона от 16 ноября 1903 года он чрезвычайно хвалил пьесу С.Пшибышевского «Снег»: «Вам пьеса очень понравиться…».
После ухода из МХТ Мейерхольд с другом А.Кашеваровым создали свою труппу в Херсоне. 22 сентября 1902 года они телеграфировали Чехову об открытии сезона пьесой «Три сестры»: «Громадный успех. Любимый автор печальных настроений, счастливые восторги даете только Вы!». В октябре 1902 года в переписке Мейерхольда и Чехова впервые прозвучало слово «Севастополь». Мейерхольд просит Чехова о рекомендации на имя севастопольского головы. Именно в Севастополе Мейерхольд планировал открыть весенний театральный сезон.
Задумка Мейерхольда была грандиозной. Он помнил, с каким успехом прошли крымские гастроли Художественного театра в апреле 1900 года. Тогда была развернута громкая рекламная компания в прессе, на пасхальные каникулы в Крым съехались ведущие русские литераторы – Максим Горький,
Александр Куприн, Дмитрий Мамин-Сибиряк, Евгений Чириков и др. Гастроли были освящены именем самого Чехова… Каждый, кто хотел бы добиться успеха на театральном поприще, должен был учитывать опыт Художественного театра. Нечто подобное задумал и Мейерхольд. Он планировал показать в Севастополе свои новаторские постановки по пьесам Чехова, рассчитывал, что список гостей будет украшен именами не только Чехова, но и Горького, лидера новой генерации русских литераторов. Судя по письму Чехова к жене от 8 апреля, в Крыму на пасхальные каникулы 1903 года собрался весь литературный бомонд. У Чехова в гостях побывали издатель Миролюбов, архитектор Шехтель, целая когорта литераторов: Горький с женой, Пятницкий, Л.Андреев, Бунин, Куприн, Вересаев… На Горького, судя по всему, Мейерхольд особенно рассчитывал: в репертуаре гастролей стоял спектакль по пьесе «Мещане». 19 апреля спектакль с треском провалился…Горький присутствовал в зале… в какой-то мере повторилась печальная история с провалом чеховской «Чайки» на александринской сцене…
Надо признать, что отношения с бунтарем-Мейерхольдом ставили Чехова в неловкое положение. С одной стороны, он явно симпатизировал Мейерхольду в его новаторских устремлениях, с другой – был крепкими узами повязан с труппой Художественного театра. Именно Станиславский и Немирович-Данченко сделали пьесы Чехова знаменем театра. Чехов стал пайщиком МХТ, который, как известно, был частным театральным заведением, сдавал взносы на поддержание театра и, возможно, получал дивиденды. Был привязан он к театру и семейными узами – ведущая актриса Ольга Книппер стала его женой… Чехов мог себе представить реакцию художественников на его «заигрывания» с опальным Мейерхольдом…
Тем не менее, Чехов сделал все, чтоб севастопольские гастроли труппы Мейерхольда состоялись. К хлопотам он подключил своего давнего знакомого, контролера коммерческого банка Александра Константиновича Шапошникова, который жил в Севастополе. Для Шапошникова Антон Павлович был кумиром, которому он с радостью оказывал всевозможные услуги: доставал билеты на поезд, встречал на вокзале, помогал перебраться на пароход до Ялты. Известно, что в 1903 году Шапошников заказал для Чехова двухместное купе 1 класса в международном вагоне: путешествие в компании незнакомого попутчика для больного писателя было бы утомительным. Помогал он по просьбе Чехова и родственникам. В апреле 1904 года в Севастополе с ним общался брат Александр Павлович, который возвращался из Ялты вместе с сыном – будущим знаменитым актером и режиссером Михаилом Александровичем Чеховым. Он отметил характерную примету Шапошникова – «человек с рыжим китовым усом». Упомянул Александр и о визите к еще одному общему знакомому – жителю Севастополя некоему Махову. В комментариях к Полному собранию сочинений Чехова эта фамилия никак не прокомментирована. Кто он? Встречалась с Шапошниковым и Ольга Книппер… В сентябре 1903 года она писала об общении с «рыжим усачом»: «Шапошников меня замучил. Возил на Братское кладбище, угощал обедом на бульваре, и вином, и шампанским и злил меня нелепостью. Голова болит адски…». И еще: «О, эти рыжие усы! Как я их ненавижу!». Ольге Книппер казалось нелепым, что Шапошников, проезжая мимо церкви, снимал шляпу и крестился за здоровье Антона Павловича… Не без влияния жены и сам Чехов стал иронически относиться к своему услужливому севастопольскому чичероне. 27 сентября 1903 года он сообщал жене о визите Шапошникова: «Третьего дня приехал неожиданно твой необыкновенный друг, рыжеусый Шапошников. Сегодня он был опять, а после обеда уехал с Машей в Суук-су. Скучен он донельзя … слушая его, хочется высунуть язык».
Шапошников старался подражать Чехову: участвовал благотворительных акциях в пользу больных туберкулезом, стал членом попечительского совета севастопольской гимназии… Приходилось Чехову и останавливаться на отдых в квартире Шапошникова на Чесменской улице, дом 30. Неподалеку, кстати, находился православный собор Петра и Павла. Возможно, Чехов заходил сюда, чтобы поставить свечку в память об отце Павле Егоровиче…Пользовались услугами Шапошникова и родственники писателя. Евгения Яковлевна, матушка писателя, писала о Шапошниковых как о «хороших людях, добрых, ласковых». Известно одно письмо Чехова к своему севастопольскому поклоннику и 21 письмо – от Шапошникова к Чехову за 1900 – 1904 годы. Они хранятся в Российской государственной библиотеке. Еще две визитных карточки Шапошникова находятся в фондах Ялтинского Дома-музея писателя.
Шапошников сделал все, что требовалось, и апрельские гастроли херсонской труппы Мейерхольда состоялись. О встречах же Чехова с Мейерхольдом долгое время высказывались лишь предположения. Это могло состояться, как пишет Э.А.Полоцкая в «Литературном наследстве» (1960), дважды: до 8 апреля 1903 года в Ялте и 22 апреля – в Севастополе. Севастопольская встреча, как мы уже знаем, состоялась. А вот имело ли место встреча в Ялте – вопрос. На разгадку намекает текст письма Мейерхольда из Севастополя: «Посылаю Вам, дорогой Антон Павлович, квитанцию: телеграмму отослал, тогда же ночью. Может быть, Вы дали мне денег больше, чем стоит телеграмма? Я не посмотрел, сколько Вы дали. Очень жалею, что не удалось мне еще раз поговорить с Вами. Но я надеюсь, что скоро опять увижу Вас».
На письме рукой Чехова проставлена дата – 1903, 1V. Стало быть, письмо было прочитано. О чем здесь идет речь? Что за телеграмму просил Чехов послать, выделив на это деньги? Ответ кроется в тексте телеграммы от 8 апреля: «Билеты заказаны пятницу мужское дамское международным. Мейерхольд». Судя по всему, речь идет о билетах для Марии и Ивана Чеховых, которые гостили в Ялте и собирались уезжать в Москву. Но как Мейерхольд мог получить эти деньги от Чехова? Естественно предположить, что на встрече с писателем в Ялте. О возможном ялтинском свидании нет никаких упоминаний ни у Чехова, ни у Мейерхольда. Веские мотивы умолчать о ней были и у того, и у другого. Чехов не афишировал встречу, опасаясь возмущенной реакции в Художественном театре. Мейерхольд постарался забыть о ней, поскольку она не принесла ожидаемого результата, а именно: он не сумел уговорить Чехова стать «свадебным генералом» на его севастопольском бенефисе.
Каким образом могла бы состояться эта тайная встреча? Можно предложить следующую реконструкцию событий: Мейерхольд совершил поездку на пароходе «Русского общества», который отправлялся из Севастополя в два часа пополудни и прибывал в Ялту в семь вечера. Писатель и актер встретились, причем Чехов это сделал, вероятно, втайне от брата и сестры. На уговоры Мейерхольда он мог ответить отказом, сославшись на нездоровье. Подоплека же очевидна: Чехов не хотел оказаться в роли двурушника… Пароход на Севастополь отправлялся на следующий день в девять утра. Зато, как сообщает путеводитель Бесчинского, извозчика можно было нанять круглосуточно. Несолоно хлебавши, Мейерхольд на ночном извозчике вернулся в Севастополь.
22 апреля в 14 часов Чехов прибыл в Севастополь на пароходе. До отправления курьерского поезда в Москву у него было пять с небольшим часов. Днем Чехов встретился с Мейерхольдом и в сопровождении Шапошникова совершил поездку в Херсонес. Вечером того же дня должен был состояться спектакль по пьесе «Дядя Ваня». Мейерхольд рассчитывал на присутствие автора. Более того, он организовал «утечку» информации о том, что «Дядя Ваня» ставится под личным руководством Чехова. Симферопольская газета «Крым» 23 апреля опубликовала даже заметку, что драматург смотрел спектакль. Московский искусствовед Н.Звенигородская в альманахе «Чеховиана» (1996) опубликовала найденную заметку. На этом основании она сделала вывод о знакомстве Чехова с постановкой Мейерхольда. Такое умозаключение представляется сомнительным. Начало спектаклей было назначено на половину седьмого вечера. Отправление курьерского поезда – через час с небольшим… Если учесть, что на вокзал нужно было ехать на извозчике, то времени было в обрез. В крайнем случае, Чехов мог заглянуть в театр перед спектаклем и осмотреть декорации. Полного спектакля он не мог видеть в любом случае. Что касается заметки в газете «Крым» – то это типичный рекламный ход тогдашних театральных деятелей: сообщение о присутствии автора должно было подогреть интерес публики. Был случай, когда с таким же анонсом в Ялте гастролировала труппа Дарьяловой. Якобы сам Чехов руководил постановкой. Публика увидела спектакль «Три сестры», в котором артиллерийские офицеры – гости дома Прозоровых, – выходили на сцену в полицейских погонах. Возмущенный Чехов писал об этом, как форменном негодяйстве, свойственном провинциальным актерам…
В репертуаре труппы Мейерхольда были три чеховских спектакля: «Чайка», «Дядя Ваня» и «Три сестры». Несмотря на это, гастроли протекали неудачно. «Чайка» шла в то время, когда в Морском собрании проходило параллельное мероприятие, и вся офицерская публика была там. «Горьковские мещане», которые игрались 19 апреля, вообще провалились. Убийственно складывались финансовые дела: если сбор от спектакля превышал сто пятьдесят рублей, то за аренду театра приходилось отдавать восемьдесят. Подробности были детально известны Чехову благодаря письмам севастопольского писателя Бориса Лазаревского. Борис Александрович тесно сошелся с Мейерхольдом и считал своим долгом поднять своего нового друга в глазах Чехова. Вот некоторые из его хвалебных реляций:
- от «Чайки», по его мнению, «веяло порой Художественным театром»;
- «лучшего Астрова, чем Мейерхольд и желать трудно. В Мейерхольда душа Астрова если бы он был вселилась»;
- Мейерхольд очень любит роль Треплева;
- «Дядя Ваня» так сошел, что всякой труппе столичной пожелать можно.- Знаю заранее, что вы бы Мейерхольдом остались довольны».
Пасхальные дни апреля 1903 года оказались для больного Чехова нелегкими. Поздравляя жену с Пасхой, он жаловался, что «гости не дали ни одной свободной минутки, не дают, хотя уже вечер…». На следующий день – то же самое: «гости без конца… здесь писать невозможно. Даже корректуру не дают читать». Конечно, в такой ситуации Мейерхольду трудно было рассчитывать на уединение с Чеховым. Более того: против был еще один существенный фактор. В эти же дни Художественный театр гастролировал в Петербурге. Гвоздем программы были чеховские спектакли. 9 апреля Станиславский и Немирович-Данченко телеграфировали в Ялту об огромном успехе «Дяди Вани». Мог ли Чехов, которого Художественный театр треумфально возвратил на петербургскую сцену (мы помним, что именно здесь после провала «Чайки» Чехов испытал самое главное унижение в своей жизни), – мог ли в такой ситуации драматург думать об альтернативе Художественному театру?
4 апреля 1903 года Борис Лазаревский сообщил Чехову о приезде труппы Мейерхольда в Севастополь. Гастроли должны были открываться спектаклем по пьесе «Три сестры». Вслед за ними должны были играться «Чайка», потом «Дядя Ваня» и, наконец, 22 апреля – снова «Дядя Ваня». В этот день Чехов должен был обязательно приехать в Севастополь, чтобы ехать в Москву.
Размышляя о возможной встрече Мейерхольда с Чеховым в Ялте, перебираешь в уме все возможные варианты. Положим, Мейерхольд не ездил в Ялту, а переговорил с Антоном Павловичем по телефону. Но как совместить это с фразой Мейерхольда о том, что Чехов п е р е д а л ему деньги на телеграмму? Встреча в Ялте – если она состоялась – оказалась так глубоко законспирированной, что о ней не знали ни родственники Чехова, ни многочисленные гости Белой дачи, ни жена писателя, ни севастополец Борис Лазаревский, с которым Мейерхольд был неразлей вода. Осторожное поведение Чехова не дало Мейерхольду никаких шансов объявить свою труппу «Театром Чехова». Сенсационное открытие записей Чехова в книге посетителей Херсонеса приоткрыло завесу драмы, которая разыгрывалась в апреле 1903 года в Севастополе. Это был эпизод битвы за Чехова, за право его понимания, которое было бы созвучно времени.
Мейерхольд шел к созданию нового театра, и понимал, что многие элементы чеховской драмы соотносились с его видением театра. Режиссер считал, что Чехов обогнал МХТ, поднялся на высоты, которые МХТ не в силах одолеть, не понимал новаторства Чехова в «Вишневом саде». Он писал Чехову – и не без основания: «Ваша пьеса абстрактна, как симфония Чайковского…. В пьесу входит Ужас… веселье, в котором слышны звуки смерти».
Борис Лазаревский в письмах к Чехову и в дневниках скрупулезно излагал все детали пребывания мейерхольдовского «Товарищества русской драмы» в Севастополе. Гастроли продолжались в городе с 7 апреля по 6 июля. Кроме пьес Чехова, труппа инсценировала «Гуннель» и «Похоронивший колокол» немецкого драматурга Г. Гаупмана, «Во дворе во флигеле» Е. Чирикова, а также « Мещане» М.Горького. Об особом внимании публики к Чехову красноречиво говорит деталь, отмеченная Лазаревским: на вокзале, куда он провожал Чехова, за писателем ходила толпа гимназисток…
В конце мая 1903 года Чехов с женой отдыхали в подмосковном Наро-Фоминске. Туда ему переслали письмо Бориса Лазаревского с фотографией, на которой были сняты Лазаревский с Мейерхольдом. Она сейчас хранится в музее А.П.Чехова на Садово-Кудринской. На обороте – дарственные надписи режиссер написал: «Бледный Мейерхольд своему богу Севастополь, знойный день 1903 года». Его друг начертал: «Самому любимому человеку и писателю Бор. Лазаревский. 1903, V. 23». Севастопольский фотограф М. Мазур снял Лазаревского в белом кителе с погонами – как и положено морскому прокурору. Мейерхольд – в пиджаке и стоячем воротничке с галстуком. Чехов поблагодарил своего севастопольского коллегу за фотографию, а Мейерхольду – ничего… Тот обиделся: «Мне кажется, что Вы за что-то сердитесь на меня. Скажите откровенно…. Вот Вы ответили Лазаревскому на наше послание (фотографическая карточка), а мне ни строчки. Мне очень больно». Этот эпизод лишний раз подчеркивает ту щекотливую ситуацию, в которую попал Чехов. Как можно писать опальному Мейерхольду, когда рядом недреманное око жены?
Лазаревский описывал Чехову свои впечатления от спектаклей и актерской игры Мейерхольда: (14 апреля) «Любит роль Треплева» …Когда хандрит – то говорит, что застрелится на самом деле … в последнем акте» (третьего июня). Впечатления от Мейерхольда в роли Астрова: «Лучшего Астрова, чем Мейерхольд, и желать трудно: изнервничавшийся, замученный, не могущий забыть об умершем под хлороформом больном, озлобленный на судьбу». В Астрове, по мнению Лазаревского, оказалось много от «одинокого интеллигента» каковым субъективно ощущал себя Мейерхольд (17 апреля). Еще два года Мейерхольд пытается бороться за Чехова. Он писал в Ялту, что мхатовский « Вишневый сад» – неудача. Вам нужен новый театр, театр Вашего имени. Потом – чеховскую тему отрезало как ножом. Мейерхольд ищет новые формы, но уже без Чехова. Лишь в тридцатых годах поставил спектакль «33 обморока», однако режиссера постигла неудача: Чехов был уже чужой…
Лазаревский, частый гость ялтинской Белой дачи, стал свидетелем того, как Чехов постепенно расставался с обаянием личности Мейерхольда. В августе 1903 года он записал в дневнике: «…теперь А.П. уже говорил о Мейерхольде другим, неприветливым, голосом. Влияние Ольги Леонардовны». А вот разговор, который состоялся в ноябре 1903 года. Антон Павлович получил от Мейерхольда письмо. У него идет горлом кровь. «Из Художественного театра М. никто «не выживал», а он сам себя «выжил интригами». Я подумал, что А. П.-чу наговорила эта Книппер, и ручаюсь, что это так». Записал Лазаревский и такие слова о Мейерхольде: «нервный он ужасно… Совсем ему не следует читать … Бальмонта и Пшибышевского. А он их любит».
* * *
Георгиевский монастырь
17 сентября 1898 года Чехов вышел из вагона московского поезда на перрон севастопольского вокзала. Извозчик доставил его в гостиницу Ветцеля, расположенную на Екатерининской улице, близ Морского собрания. По мнению А.С. Мелковой, известного чеховеда, думы писателя были заполнены размышлениями о Толстом. В дороге Антон Павлович читал статью Толстого «Что такое искусство?». После отдыха в гостинице Чехов вышел на Приморский бульвар. Стоял теплый сентябрьский вечер, по бульвару гуляла нарядная публика. На скамейке Чехов приметил молодого человека в форме армейского врача. Вскоре они познакомились, разговорились. Дмитрий Малышев – так звали нового знакомого – был младшим врачом Белостокского полка. В разговоре выяснилось, что молодой человек окончил медицинский факультет того же Московского университета, как и Чехов. Нашлись общие знакомые. Говорили о поэзии Бальмонта, с которым Малышев учился в Шуйской гимназии. В Шуе же у Чехова были родственники по материнской линии.
Чехов собирался ехать в Ялту на следующий день, и Малышев предложил писателю развлечься поездкой. Антон Павлович не возражал. Наняли извозчика, который согласился за три рубля доставить их в монастырь, ждать их в течение двух часов и потом доставить обратно. Всю дорогу Дмитрий Малышев развлекал спутника севастопольскими новостями.
Чехов, слушая в пол-уха, размышлял о вещах более грустных… Осенью прошедшего года во время обеда в ресторане у него пошла горлом кровь. Профессор Остроумов диагностировал притупление верхних частей обоих легких. Стало быть, туберкулез в открытой форме… Чехов припомнил, в каких мучениях уходил из жизни его старший брат Николай, сгоревший от скоротечной чахотки десять лет назад. «Ты калека», – сказал Антону Павловичу профессор и настоятельно посоветовал как можно скорей расстаться с Москвой и любимым Мелиховым… Жизнь круто поменялась… Где теперь жить? Придется перебраться либо за границу, во Францию или Италию, либо в Крым… Если Крым – то куда? Конечно, на Южный берег…Либо в «дамско-парикмахерскую» Ялту, которую иногда называли русской Ниццей, либо в Гурзуф, который именовали не менее помпезно – «маленькой Италией». Подъезжая к мысу Фиолент, Чехов подумал, что есть и третий вариант…
Георгиевский монастырь был одним из древнейших в России. Основан он был, кажется, еще в девятом веке греческими монахами, бежавшими из Константинополя из-за гонений, которые начались в Византии после запрещения икон. Современный вид он приобрел в начала Х1Х века благодаря пожертвованиям известного мистика князя Голицына, бывшего министром духовных дел. Тогда и отстроили Георгиевскую церковь. На протяжении века – это было известно самому Чехову – в монастыре отдыхали после морских плаваний корабельные священники. Святой Георгий, кстати, был покровителем моряков. В 1891 году здесь «отлеживался» иеромонах Ираклий, с которым Чехов познакомился на пароходе «Петербург» при возвращении с Сахалина. Ираклий писал Чехову о своих поездках в Иерусалим, на святую гору Афон… Он, кстати, подарил Чехову кипарисовый крест, который ныне хранится в ялтинском Доме-музее писателя. Чехов не без волнения вдыхал морской воздух, настоенный на полыни… Условия тут, конечно, спартанские, но зато какая тишина, какой простор… Сам Чехов с младых лет имел склонность к затворничеству, частенько называл себя «старцем», «Иовом под смоковницей». Бунин, с которым Антон Павлович часто встречался в Ялте, записал фразу о том, что Чехов хотел бы жить в монастыре, если бы не надо было молиться… Молились в монастырях с уставом, подражающем Афонскому, истово…Заутреня начиналась еще затемно… Чехову с его болезнью такой жизни не выдержать…Нет, не выдержать…Да и лестница к морю такая, что легочному больному не осилить – более 800 ступенек. Жить у моря – и не потрогать волну…
В мелиховской библиотеке Чехова хранилась книга московского журналиста Сергея Филиппова «По Крыму. Отражения». В книге подробно описывался Георгиевский монастырь и его живописные окрестности: « Берег в несколько сот футов бросился в море, бросился с высоты страшной, отвесной, прямой … Море кинулось ему на встречу и разбилось в мириадах сверкающих брызг о скалы, черное, едва держащееся. Не безумие ли это? И, наконец – о, верх безумия! – Крохотная церковка и постройки монастыря повисли в воздухе над самым обрывом, где идет эта безумная борьба воды и камня».
По преданиям, православный храм был построен на месте храма Артемиды; ее культ был создан Гекатой, сказочной царицей Таврии. Царица была женщиной с характером: отравила собственного отца и любила охотиться на людей. Родом она была, по утверждению Овидия, из Скифии. В 1820 году встреча с Фиолентом навеяла Пушкину мифы о храме Девы с его ужасными жертвоприношениями. Некоторые исследователи полагают, что именно из уважения к Пушкину Антон Павлович и посетил Георгиевский монастырь.
Долго стояли Чехов и Малышев над шумящей бездной… Очнулись, когда к вечерне зазвонил колокол. Попросили у монаха чая. Тот отказал за поздним временем.
«- Если бы вы были бы генералом, то нам подали бы! – сказал Чехов Малышеву.
- Если бы вы сказали, кто вы, то мы получили бы чай! – ответил Малышев».
Потом, как вспоминал о встрече с писателем молодой врач, они пошли в сад и наткнулись на «мрачную, любовно-трагическую сцену:
- Нет, ты меня не любишь! – кричала какая-то женщина монаху».
Спутники еще какое-то время постояли над обрывом. У Чехова на плечи был накинут плед. Невольно залюбовались луной, от которой протянулась до самого берега живая дорожка из серебра. Вид был фантастический, и Чехову пришло на ум, что именно в такой вечер знаменитый маринист К.Айвазовский писал картину «Георгиевский монастырь в лунную ночь». С Айвазовским Антон Павлович был знаком по Феодосии, где десять лет назад отдыхал на даче Суворина…
Вскоре пустились в обратный путь. Малышев запомнил, что при взгляде на маяк Чехов спросил о том, что чувствовал бы ребенок в такую ночь, если бы жил на маяке. По приезде в Севастополь Чехов оставил плед в гостинице и вынес книгу Толстого об искусстве. Попросил Малышева по прочтении переслать ее в Таганрогскую общественную библиотеку. Затем они поужинали в ресторане. Чехов почти ничего не пил, приговаривая: «Другой раз хорошо и похворать: ограничиваешь себя и не выпиваешь».
Уже из Ялты Чехов описал сестре Маше впечатления от поездки: «… в лунную ночь я ездил в Георгиевский монастырь и смотрел с горы вниз на море, а на горе кладбище с белыми крестами. Было фантастично». Упомянул он и о бытовой сценке возле келий, когда женщина с плачем уговаривает монаха уйти из монастыря. Этот эпизод, пожалуй, ярче всего показывает, что не мифология, а реальная жизнь с ее житейскими драмами была в поле зрения писателя.
Чеховеды попытались найти отзвуки этой поездки в его творчестве. Юрий Турчик предположил, что такая перекличка имеет место в рассказе «Архиерей», написанный в Ялте: и в рассказе, и в монастырском эпизоде человеку, посвятившему себя Богу, приходится отказываться от радостей жизни… Можно предположить, что писателю припомнился и его же собственный рассказ «Без названия», написанный десятью годами ранее в жанре исторического анекдота. Монахи отдаленного монастыря наслушались гневных обличений своего настоятеля о разгульной жизни горожан – и дружно ринулись в город, навстречу соблазнам…
Все это – предположения. Но точно можно утверждать, что поездка заставила Чехова вспомнить о рассказе старшего брата Александра «На маяке» (1887). Там была описана жизнь на отдаленном маяке смотрителя Луки Евсеича и его 17-летней дочки Ольги. Как жизнь в глуши могла сказаться на девочке? Александр Чехов писал о «нелепой» душе ребенка…
* * *
Последняя встреча с Севастополем состоялась 1 мая 1904 года. Обстоятельства этой встречи были мало радостными. Антон Павлович, в сущности, ехал умирать… На поезде он доехал до Москвы, и после непродолжительного времени отправился с женой на немецкий курорт Баденвейлер, расположенный в живописном Шварцвальде. Когда-то здесь принимали легочных больных, но ко времени приезда Чеховых это был бальнеологический курорт типа современных СПА. Отдыхающие пили минеральные воды, принимали ванны в роскошных термах. Пребывание здесь ничем Чехову помочь не могло. Зато Ольга Леонардовна вставила зубы…
В Севастополе Чехов встретился с Лулу – Луизой Юльевной Книппер, женой брата Ольги Леонардовны. Ее малолетний сын Левушка – будущий известный композитор, автор популярной песни «Полюшко-поле» Лев Константинович Книппер, – с пятилетнего возраста страдал от туберкулеза позвоночника. Поэтому поводу доктор Чехов писал Константину Книпперу: эта «болезнь нередкая в датском возрасте и, к счастью, излечимая … лечение продолжается обыкновенно долго и обыкновенно дает хорошие результаты. Уверяю Вас, что все обойдется благополучно». Чехов рекомендует везти мальчика в Москву: «Ни у каких врачей нет такого широкого опыта, как у московских; ведь наши детские врачи, детские больницы славятся!». После Москвы следует ехать в Крым. Как опытный психолог он умел успокоить родителей: «Дети без болезней не растут». Семья Книпперов жила в Грузии: Константин Леонардович занимался там строительством железнодорожных сооружений. Чехов посоветовал главе семейства перебраться в Крым, и хлопотал об устройстве инженера Книппера в изыскательную партию своего доброго знакомого Н.Гарина-Михайловского. Однако Лулу почему-то невзлюбила Ялту и привезла лечить ребенка в Севастополь. Было это в начале марта 1904 года. Уже известный нам А.К.Шапошников подыскал квартиру. Поселилась Луиза Юльевна на углу Петропавловской улице и Ушакова переулка в квартире Бровциной. Чехов убеждал родителей больного ребенка, что Севастополь не совсем подходит для лечения такой болезни. Зимой климат здесь намного суровей, чем на южном берегу Крыма. В конце марта Книпперы приезжали в Ялту с детьми. Чехов уговаривал их поселиться в Гурзуфе, на лето переехать в Евпаторию, а зиму провести в Ялте.
А время тем временем шло… Первого мая Антон Павлович сел на пароход до Севастополя, где навестил больного мальчика. Эта встреча описана знаменитой немецкой киноактрисой Ольгой Чеховой, которая была родной сестрой Левушки. В ее книге «Мои часы идут иначе» читаем: «В затемненной комнате лежит мой маленький брат Лео (Лев) в корсете. Ноги крепко привязаны к спинке кровати, голова неподвижна под кожаным ремнем, протянутым под подбородком. Маленький Лео должен перенести длительную, мучительную, но необходимую вытяжку позвоночника.
Около кроватки сидит врач. Он ласково говорит с Лео и показывает ему маленький граммофон, который принес с собой. Лео улыбается радостно и благодарно, несмотря на боль. Он невероятно музыкален. Врач это знает. Граммофон является одним из средств его терапии. Доктор строен; его овальное лицо обрамлено темными волосами и красивой бородой. Его глаза сияют необычайным блеском. Это мужественное сияние помогает пациентам больше, чем медицина. Он хорошо знает детское сердце и не прописывает таблетки, которые трудно глотать, но все любят принимать его капли. Доктор прописывает лекарства, рекомендует свежий воздух, косые лучи солнца и вегетарианскую диету. Этот доктор – знаменитый писатель Антон Павлович Чехов – мой дядя». (Текст цитируется по переводу племянницы А.П.Чехова Евгении Михайловны Чеховой).
Добавим, что детская память подвела Ольгу Чехову: встреча с Лео состоялась не в Тифлисе, как она пишет, а именно в Севастополе. Небезынтересна и судьба этого талантливого мальчика, которого доктор Чехов «приговорил» к жизни. В годы гражданской войны он сражался на стороне белых, потом иммигрировал и как муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, был завербован советской разведкой. Судя по некоторым данным, во время войны с фашистами его готовили для покушения на Гитлера. «Вывести» его в нацистские верхи должна была сестра, знаменитая немецкая киноактриса Ольга Чехова…
Список использованной литературы:
Чехов А.П. ПССП, в 30 тт. М.,1974-83.
Чехова Ольга. Мои часы идут иначе. Пер. Е.М.Чеховой. Рукопись. Научная
библиотека Дома-музея А.П.Чехова в Ялте.
Бесчинский А. Путеводитель по Крыму.Изд.3. 1903 (Без ук. года изд.).
Ерофеев Ю. Встреча на Приморском бульваре // Слава Севастополя, 1985, 8 декабря.
Звенигородская Н.Э. Чехов и условный театр Мейерхольда // Чеховиана. Чехов и «серебряный век». М., 1996
Кирьянова Е.К., Мелкова А.С. Чехов в Херсонесском музее // Чеховские чтения в Ялте. Чехов сегодня // М., 1987.
Лазаревский Борис. Дневники. Литературное наследство, т.87. М., 1986.
Лазаревский Борис. А.П.Чехов // Русская мысль, 1906, Х1.
Мелкова А.С. Новые материалы о Чехова и его современниках // Чеховские
чтения в Ялта. Чехов в Ялте. М., 1987, с.125.
Мейерхольд. Переписка. 1896-1939. М., 1976.
Филиппов Сергей. По Крыму. Отражения. М.,1889.