Маньша

Татьяна Кырова
               
                «За что же они все-таки его распяли?» - размышлял Афанасий, умело изготавливая самокрутку. Много раз он задавал себе этот вопрос, но ответа не находил. Смахнул с колена крошки табака в приставленную ладонь и бережно ссыпал обратно в холщовый мешочек. Мысли неизменно возвращались в привычную колею обыденности. К тому, что было понятно и просто. Последнее время всё чаще вспоминал детство. Вот так, когда-то отец садился на верхнюю ступеньку крыльца и просил Афоню вынести из дома кисет. Он с радостью выполнял просьбу. Соседские мальчишки торчали с другой стороны забора и с завистью наблюдали. У многих отцы  не вернулись с фронта. И теперь даже закадычный друг Серёжка не разговаривал с Афоней. Но ему было недосуг разбираться, он в те дни со двора почти не выходил. Священным трепетом переполнялось детское сердечко, когда пристроившись возле батиного плеча, Афоня ловко скручивал клочок газеты, стараясь набить табак плотнее. Детские ручки делали это проворно. Отец задумчиво следил за его работой и молча принимал готовую самокрутку. На многие годы эти посиделки стали ежевечерним ритуалом. Сам же Афанасий первый раз закурил в армии. Не думал когда-нибудь воспользоваться кисетом отца. Мешочек тёмно-зелёного цвета с незатейливой вышивкой сохранил на память, а на старости лет кисет неожиданно пригодился. Удобная штука для хранения «адской смеси» как любила выражаться покойная жена. Старик перешёл на самосад, с тех пор, как на пачках казенных сигарет возникли страшилки от бдительного Министерства здравоохранения.
 
              Афанасий неторопливо скрепил краешек бумаги слюной, загнул самокрутку с тонкого конца:

              - Готово, - сказал вслух и с удовольствием прикурил. – И чего они там предупреждают. Курить вредно. О здоровье нашем заботятся. А стоит включить телевизор и опять война. Эх-хе-хе. Видимо, война не вредит здоровью.

             Жил, работал с утра до вечера, думать было некогда - партия за всех думала. Теперь думать и решать надо самому, а чего решать-то? Сын после смерти старухи зовёт к себе. Дочь иногда наведывается и предлагает, не слишком настойчиво, переехать в город. Обычное дело. Но Афанасий в своём доме сам себе хозяин. Занятие нашёл - оптинских старцев читать взялся. Пока Анна жива была, иногда сопровождал её до храма, но сам не входил, стеснялся что ли. Думал бабское дело поклоны бить. А этой зимой рылся в комоде, в поисках бумаги на закрутку, и случайно открыл брошюрку. Пробежал глазами несколько строк и удивился, словно лично для него и написано было. Теперь если заскучает сразу к чтению. Хандру как рукой снимает. На душе хорошо сделается и снова жизнь радует. Пойдёт, Маньше сена задаст, морковкой подсластит, побеседует непременно, тоже живая душа. Иногда вместе до магазина прогуляются, купят чего вкусненького. Привязался он к козе от одиночества видно. Всю жизнь на селе прожил, скота перебил немерено, с животиной дружбу водить в голову не приходило. А к этой привык, умная оказалась, и, как собачка преданная, везде за ним.

            Всего-то хозяйства на дворе осталось - коза Маньша да пяток кур. Как он объяснял родне: «для заделья хватает». Свободного времени стало, хоть отбавляй. Телевизор дед не жалует, но куда без него, иногда включает, новости смотрит. Только какой из телевизора собеседник? Так – скандал один. А книга - другое дело. Возьмёшь в руки, как от живого человека тепло идёт, конечно, если книга умная. И как же люди умеют верное слово подобрать, терялся в догадках старик. Прочитает абзац другой и задумается. Складно выходит жил на свете, по-людски вышло. Одно огорчает, родные места, будто подменили. Вроде всё так же: лес, речка, деревня почти целиком сохранилась, дома красивые строят, но что-то не то. Дачников стало больше, чем местных жителей, возможно причина в этом. Строят теперь много. Свой дом Афанасий детям трогать не дает. Без него уж пусть, что хотят, то и делают. Разве их удержишь - прогресс. Возведут хоромы  в три этажа, а потом стоит коттедж, на округу холодными окнами глазеет. Хозяева приезжают раз в месяц в баньке попариться. Народу за выходные в деревне много перебывает, а тепла не стало, не греют душу родные места. Обидно. Прошлым летом ещё один сосед появился. Узбеков привёз. Поговорить с ним не получается, наскоком появится, работникам разгон устроит и обратно в город укатит. Чудак-человек, какие из узбеков строители, чего орать. Свой дом самому строить надо. Современные технологии говорят. Видел он эти технологии - фундамент из свай. Слыханное ли дело при наших морозах избушки на курьих ножках городить.

            Дед прервал свои размышления, аккуратно загасил окурок, взял ведро и пошёл к речке. Проходя вдоль забора, услышал, как сосед распекает работников. Приехал, значит. Афанасий остановился:

            - Здорово, Петро. Всё спросить хочу, ты яму под домом копать не будешь?

            - Зачем это? Я картошку хранить не собираюсь.

            - Разве яма только для овощей. Земля промерзает, воздушная подушка нужна, тогда полы теплее будут.

            - А я полы с подогревом сделаю, - на ходу бросил сосед и, хлопнув дверцей джипа, умчался обратно в город.

            Афанасий махнул рукой и стал спускаться по склону к воде:

            - Хотел подсказать, да где там. Дело хозяйское, плати за электричество раз денег не жалко. Умные все стали, а речку тиной затягивает. Ещё в семидесятые из неё пили всей деревней, а теперь только для скота и годится.

            Пока силы были старик скашивал лишнюю траву оставляя чистую протоку. Афанасий недолго полюбовался белыми лилиями и кувшинками. Спустился ниже, зачерпнул воды с плотиков и пошёл обратно. Только тут спохватился, чего-то Маньши давно не видел, но не успел забеспокоиться, как его догнал молодой узбек. Иноземец, приветливо улыбаясь, что-то пролепетал на своём языке, но старик понял и с благодарностью освободил ручку ведра. Такой воспитанный народ, уважают старших. Парень доставил ведро до порога и раскланялся. Вскоре появился другой узбек, старше по возрасту. И на ломанном русском языке пригласил в гости. Афанасий согласился, зачем обижать людей.

            Строители обедали. Дед сел, чтобы разделить с ними трапезу, но вдруг ему стало как-то нехорошо. Объяснить он это не мог, только притронуться к плову рука не поднялась. Нехотя пожевал лепёшку с зеленью и, выждав момент, обратился к тому, кто сидел во главе стола и вполне сносно знал русский язык:

            - Уважаемый! Коза у меня пропала. Вы не видели случайно? Маньша. Беленькая такая. Смышлёная.

            - Как? Мань-ша. Не знай, дарагой. Плёхо панимать. Ты кушай, кушай. Вкусный плёв. Пагаварим патом. Мяса свежай, ещё утром бегаль.

            От внезапно осенившей догадки, Афанасию стало плохо. С трудом поднялся и, приложив руку к занывшему от острой боли сердцу, откланялся. Во дворе постоял немного и поплёлся в сторону хлева. Дрожащим голосом позвал:

            - Маньша… Манюня. Ты, где есть, дурёха?

            Куры, безучастные к трагедии, равнодушно косили глаза на хозяина. Старик слабо заголосил. Слёзы растекались по мелкой паутине морщин. В кармане настойчиво звонил сотовый телефон. Разговаривать деду не хотелось. Рассчитывать на понимание родных не имело смысла. Подумаешь, какая-то коза!  Этой зимой сосед почистил от снега проезд, а до этого они вдвоём с Маньшей переживали плен сезонного бездорожья. Дети, конечно, обеспечивали его продуктами с большим запасом и звонили каждый день. Заботились. А Манюня доверчиво облизывала сухие руки старика, хлебную корочку с солью выпрашивала. И от её присутствия в избушке становилось теплее. С этими мыслями Афанасий лёг в кровать, нащупал бумажную иконку, которую прятал под подушку, чтобы коза случайно не зажевала. Глубоко вздохнул и больше не встал.