С макушек сосен к вечеру прозрачными волнами сходила прохлада с терпким ароматом хвои - хоть бери да пей её полными пригоршнями. Шел по краю леса старик с собачкой, ступая по траве так тихо, будто боясь кого разбудить. В кармане у старика лежал самый обыкновенный серый камешек, и больше ничего.
Неизвестно, кто из них был старше: старик, собачка или камешек, но под золотым взглядом Солнца, что видало рождение нашего мира, даже этот высокий, могучий лес был не древнее вчерашних саженцев, а уж человек, пусть даже вдоволь поживший на белом свете, и подавно младенец в сравнении с доисторическими старожилами планеты.
Старик был почти глухой, но знал наизусть все звуки, все песни, все голоса своих друзей - звёзд, леса, ветра, реки и озера, зверей и птиц, камней и тропок, камней и даже сухих коряг, и всех помнил по именам. В общем, на память не жаловался. И все в лесу его почитали и привечали.
А когда-то каждый человек считал своим долгом сморщить нос при виде оборванного бродяги, или чего хуже обойтись с ним незаслуженно жестоко - кто-то обделён хлебом и крышей над головой, а кто-то - совестью и умом. Чем больше сгибался бродяга к земле, тем меньше его замечали. Но однажды ему пришло в голову: а ведь ничем не хуже быть хозяином самому себе в уединении, чем невидимкой среди людей! Так и пробудилась его душа, пробудилась и позвала его в лес. С тех пор и живет там, забыв былые горести напрочь, будто и не было их.
Щеки у старика были всегда ярко-красными, цвет в цвет ягоды рябины после первых морозов, оттого все звали его Рябиновым Дедом, потому что настоящего имени его никто не знал, да и сам он уж и не помнил.
Старик почесал свою выцветшую макушку и вынул из спутанных волос желтый листик сердечком.
- Так-так-так... - вгляделся он в прожилки и крапинки на листочке. - Сказано тут, что на завтра у Берёзы Ивановны именины намечены, приглашают нас. Сходим, что ль, а, Стружка-подружка?
Собачка прямо подпрыгнула на месте:
- Айда! Айда! - визжит, аж лапки выше головы запрокидывает. Маленькие собачки умеют радоваться, как никто другой.
- Ну буде, буде скакать! Сперва надобно подарок справить, как положено. - улыбнулся Рябиновый Дед.
Берёза Ивановна была радушной тётушкой, под сенью раскидистых ветвей которой всегда кто-то гостил. Особенную дружбу водили с ней сороки. Как начнут, бывало, сплетничать, тут уж держись. Сороки известные трещотки! Из людских разговоров-пересудов такого понаберутся, такого понарассказывают Берёзе, что та только ахает, сказать ничего не может. Оттого-то и невзлюбила она этих "странных, бессовестных людей", хоть встречать-то и не встречала. Рябиновый Дед человеком не считался и был весьма любим этим душевным, впечатлительным деревом.
Много лесного народу собралось вокруг именинницы! Тут тебе и птички-невелички, и белки-сестрички, и полёвки, и ящерки, и сороконожки, и прочая важная мелочь. Пыхтя, явился с презентом наряженный барсук, а попозже даже пожаловал Некто древний с букетом брусники, сам весь во мху и опятах. Вот и Рябиновый Дедушка подоспел со своей кудрявой собачкой, крепчайше обнял Берёзу Ивановну и украсил её веточки ловцами снов, сплетенными из лыка и пёрышек. Зарделась Берёза, всем поклонилась и пригласила к угощенью. Ох, и сладка была солнечная халва! А до чего был душист золотой чай на лесных травах! И хоть осенью в лесу лакомств в изобилии, а в преддверии зимы от угощенья никто не откажется.
Один только Рябиновый Дед про зиму словно думать забыл. Укорил его приятель, носатый Барсук:
- Холода на носу, а у тебя ни шерсти, ни жиру, ни припасов, ни норы, дак как-жеть зиму зимовать думаешь?
А Дед ему не отвечает, только чай из пиалы потягивает, всё ж таки туговат был на ухо. Уж не впервой ему зимовать абы как. Ему и обуви-то не надо, да вот за Стружку тревожно.
- Взял бы ты её к себе зимовать, Барсук-Барсуковский? - спрашивает.
- Чего-чего-чего? - замахал тот лапами и принялся ворчать: - Да я её на дух не переношу! Шумная она у тебя особа, а я веселья больно не люблю. И вообще... Может, я жениться соберусь.
...
Солнышко в платёнышке - теплыни совсем на донышке. Провожали осень всем лесом. Позади погожие, радостные деньки, и пожилые деревья зажаловались на ломоту в ветвях - чуяли грядущие холода. Уж ни листика на них не осталось; будто бы занавес с леса пал - кругом не осталось ярких красок, и потихоньку, по горсточке принимался сыпать с непроглядно-серых туч первый робкий снежок. Глупая Стружка носилась по ухабистым взгоркам и ловила пастью мокроватые снеговые клочки - наверное, только она ему радовалась.
Рябиновый Дед сидел на пеньке и поглаживал камешек, который по обыкновению носил в кармане. С ним старику было всегда тепло мечтать о краях, что показывались ему во сне будто в волшебном фонаре. Закрывая глаза, он и без сна видел безбрежные пустыни с тамошними метелями и сугробами из сахарно-белого песка, нити караванов, тянущихся через поля, на которых ветра взращивали вихри и пирамиды. Чего только не видел он, едва стоило ему задремать! Вот и сейчас чудится старику сквозь сон, как заносит его белым раскаленным песком, и ни пяткой пошевелить, да и нет у него уж пяток, а весь он есть зеркало, в которое глядится само сиятельное Солнце, глядит да улыбается. Зеркало в песках посреди пустыни. Ни души кругом, прямо как во поле в январе, только жарко. "Вот уж по мне работёнка! Век бы грелся-отогревался за всю жисть свою!" - подумалось ему.
...
Проводили осень и Рябинового Дедушку с сожаленьем, как же без того. Да и встретили на долгое гостеванье-хозяеванье зиму - всему в природе свой час. Приютил Барсук дедову собачку, сердце-то у него мягкое, как мох.
Осень не вечная. Да и никто другой. Тут уж ничего не попишешь.