8
Наконец-то с нас сняли дренаж, и мы обрели свободу движений. Как мало нужно для радости онкологическому больному! Как вообще мало нужно человеку с нормальной психикой, чтобы почувствовать вкус к жизни. Мы просто не думаем об этом. Считаем, что счастье – это полное благополучие в семье и на работе. Но полного благополучия не бывает вообще, и надо научиться радоваться крохам счастья. Да только зависит это не от нас, потому что все мы запрограммированы на разное восприятие как горя, так и радостей. Мой темперамент, например, чутко реагирует на едва заметные изменения в происходящем вокруг. Меня все время штормит, Правда, случаются и спокойные промежутки – недолго…
В первую же субботу после снятия дренажа мне разрешили съездить домой – искупаться. Первая «головомойка» – еще в больнице, после операции, запомнилась неприятным ощущением зависимости от другого человеческого существа – санитарки. Понятно, что за деньги, но как она отрабатывала эти пятьдесят гривень! Сколько незаслуженных комплиментов моим «шикарным волосам» и «синим глазкам», и моей «доброй душе» я услышала от нее, пока она скребла мою голову! Мед лился из уст льстивой нянечки, а меня мутило от него. Я еще не знала, что после этой процедуры она станет ходить за мною по пятам, чуть ли не требуя ее повторения! Если медсестры получают гроши, то что говорить о санитарках? Почти все они – пенсионерки, подрабатывают, чтобы как-то прожить. Их искренне жаль…
– Евсеевна, а как головка, еще мыть не надо? Может, помоем? Я ничего не возьму, я за «так»!
Ну да, станет она «за так»! Я ведь этого не допущу, понимает…
…Дома я уселась за компьютер. Вышла в интернет – на форум больных Донецкого онкологического центра. Нашла парочку благодарностей в адрес моего Игоря Олеговича. Оказывается, он хорошо сделал кому-то операцию по удалению рака легкого, а также по поводу рака желудка. Писали родственники, писали как-то не очень темпераментно, словно по заказу… Еще я узнала, что мой зав – как раз специалист по желудкам и легким. Даже нашла его фото среди других сотрудников центра. О его друге-усаче – ни слова. Подсчитала, что в нашем отделении оба работают с марта месяца. Получается, что удаление всех прочих опухолей – не их специальность. В этом деле они новички. Смелые ребята…
Боже, как хорошо дома! И сколько я успела переделать за полтора дня. И до чего это приятно – быть женщиной! Я не раз испытывала это состояние удовлетворения от мысли, что мне повезло родиться женщиной. Муж смеется, а я думаю: какой же кошмар – ремонтировать краны, работать молотком, еще какими-то инструментами, названия которых не могу даже запомнить. Чем отличается гайка от винтика, шуруп от гвоздя, стамеска от отвертки – не знаю и не хочу знать. И как здорово, что у меня всегда были под боком муж и сын, у которых башка варит в «техническом» направлении и руки золотые.
Все, что имеет отношение к технике, меня пугает. Кроме компа, без которого уже не представляю жизни.
Вернулась я уже в другую палату. Обнаружилось, что во время моего отсутствия нашу палату закрыли на ремонт. Меня и Валю перевели к молодежи, в другое крыло. Здесь нет лежачих больных, пока. Двум симпатичным девчатам удалили фиброму на груди, и они долечивались. Целыми днями эти молодые особы трещали по телефону, хихикали, секретничая, строили глазки заведующему и Славику, наводили красоту и гуляли по ближайшим магазинам, то и дело переодеваясь для променаду.
Ничего общего у нас с ними нет, но общаться с ними приятно, даже любопытно. Молодое поколение, равнодушное к жизни старшего, не читающее книги, но жизнестойкое, энергичное, даже хваткое, прагматичное. У него нет комплексов. Оно не страдает от своего несовершенства – физического или духовного, завышая цену того и другого в собственных глазах. То есть, они сами себе и кажутся совершенством.
Я понимаю, что в их оценке перегибаю палку, как все старики. Моя внучка, например, Женечка, – совсем другой породы. Как и внуки моих знакомых, выросших в нормальной среде. Дело все-таки в воспитании – ноги растут из семьи. Если ребенка с детства приучили читать книги, а не только играть в компьютерные «стрелялки», если удалось пробудить в нем тягу к прекрасному, заложить нравственный стержень, если верно определили жизненные приоритеты, то и в современном испорченном мире этот ребенок вырастет достойной личностью.
Да, в новой палате царила иная атмосфера, но молодая публика меня сразу приняла за свою. Я со всеми веду себя естественно, ни под кого не подстраиваясь, лишена сословного или возрастного чванства, которое многие старики умудряются приобрести с годами – вместо разума и терпимости. Наверное, потому я в любой среде кажусь своей.
Зато Вале теперь не так комфортно. Никто не хочет слушать ее брюзгливых сентенций по поводу нашей ужасной реальности, и бедняге пришлось углубиться в чтение. Сначала она прочитала мою книгу, «Зеркало тролля», потом взялась за принесенный мне роман Робера Мерля «Мальвиль». Читала с интересом. Она все же из читающего поколения. Правда, по поводу прочитанного своего мнения не имеет либо обходится осторожной оценкой в одном слове «понравилось». А когда я попыталась узнать, что она думает по поводу моей книги, Валя с умным видом изрекла:
– Мне нужно сначала подумать…
Ей важно, что скажут другие. Вот я расхвалила книгу Робера Мерля, и она присоединилась. А по поводу моих повестей никто ничего ей не подсказал, и она молчит. Спасибо, что хоть читала запоем, без остановки…Да мне и не интересно мнеие таких вот читателей.
Проблемы у нас с Валей начались сразу же после снятия дренажа. Куда было деваться лимфе, лишенной своего узла? И она потекла под кожу руки – до самой кисти. Образовался отек, лимфадема, и теперь нужно было ежедневно избавляться от излишков жидкости – делать пункцию. Но ведь рука не просто отекла, она болит невыносимо. Странное ощущение, что к тебе прицепили чужую руку, но та не просто мешает своей тяжестью, а почему-то болит, чешется, колется, отравляло жизнь.
Увы, мы не знали тогда, что это состояние продержится так долго… Нам обещали избавиться от проблем месяца через три, как это было у большинства. Но Валя страдала еще и диабетом, я – ревматоидным артритом, а при этих заболеваниях (они называются аутоиммунными) иммунитет на нуле.
Вот уже наша Тамара уехала домой, выписали Лиду, а мы с Валей все торчали в больнице и, похоже, не собирались выздоравливать. И какое же раздражение вызывали у нашего зава и Славика во время перевязок! Мы нарушал график хороших показателей.
А в палате появились новые лица. Положили худющую, некрасивую женщину без всяких признаков груди, коротко стриженную. Назвалась Верой. Интеллигентная женщина, инженер в горной промышленности, в нашем городе живет полгода, друзей не приобрела, зато потеряла потенциального жениха, который и выманил ее из родного Луганска, а здесь бросил, оставил одинокой. У Веры нет детей, а значит – и внуков, ей под шестьдесят, но выглядит куда моложе. Пенсионерка. То бишь, – безденежная совершенно, о чем она и говорит все время, наслушавшись разговоров о поборах в отделении. У Веры меланома в области диафрагмы, но она называет свою болезнь «плохой родинкой», и потому трудно понять, знает ли она о страшном диагнозе и притворяется безграмотной или действительно не видит опасности для себя.
Вера из породы паникеров. В состоянии страха она готова поверить в откровенную ерунду. Например, когда мы делились друг с другом своими секретами на тему «кому давать, сколько и когда», а Вера волновалась, что ей нечего давать вообще, ей пришла в голову мысль, что тут могут и зарезать, если не дашь. Мы хохотали, а она на полном серьезе продолжала размышлять вслух:
– Сами подумайте! Все дают, а мне нечего! Они же должны как-то отомстить?! Они же не простят!
Через неделю после операции подошел для нее страшный миг расплаты. Вызвали Веру в ординаторскую, а она перед этим строила планы, как будет наедине со своим усатым врачом рассказывать тому о своем бедственном положении. Но в кабинете сидели все трое…
– Я растерялась, – рассказывает Вера уже после всего пережитого, – все они на меня смотрят и молчат. Потом мой говорит: мы удалили вам опухоль, спасли вас от метастазов, теперь слово за вами! А я молчу. Надо было сказать просто: спасибо большое! Мой тогда подстегивает: говорите! А мне так хочется наедине с ним поговорить! И тут заведующий бросает своему другу такую фразу: «Да что ты мнешься? Назови ей сумму!». Он уже рот открыл, и вдруг входит анестезиолог, здоровается со всеми и подсаживается к заву. Мой доктор мне говорит: « С вами все ясно». Я выскочила как ошпаренная. Девочки, что теперь будет?!
– Они все поняли, и ничего не будет, – успокаиваю я ее, только напрасно. Весь оставшийся день Вера строила предположения одно страшнее другого, а мы посмеивались: эк, заело беднягу!
На следующий день Верин доктор заглянул в палату и приказал, глядя в никуда: на перевязку!
У нас других его больных не было. Вера, трясясь, вышла следом.
Вернулась через двадцать минут с очередной порцией страхов:
– Девочки, представляете?! Вхожу в перевязочную, а они ОБА стоят возле стола! Руки в перчатках, держат вверх, в руках что-то… не рассмотрела!
– Скальпель, – смеюсь я, – чтоб зарезать.
– Нет, вы представляете?! Кроме них никого нет в комнате! Даже Любаши! И нянечки, которая всегда что-то подает и убирает! Только оба – с такими рожами свирепыми! Мой кивает на стол: ложитесь. Я легла, закрыла глаза и думаю: конец пришел. И свидетелей нет!
Мы, конечно, стали дружно хохотать, даже Валя присоединилась, и сама Вера улыбнулась.
– И тут входит Любаша. Спасла меня! Зав сразу же вышел из комнаты! Сразу! Удрал! Любаша повязку поменяла, а мой… тоже ушел! А вы говорите! Да если бы не Любаша…
Действительно, можно свихнуться! Взрослая женщина с высшим образованием, вроде бы не дура, потеряла всякий контроль над своим мозгами!
По соседству с Верой положили веселую старушку по имени Аня, которая с порога радостно объявила:
– Предупреждаю сразу: у меня такой диагноз, которого нет ни у кого из вас!
– У нас нет только сифилиса и туберкулеза, – сказала я.
– Но у вас нет и саркомы! – чуть ли не счастливо засмеялась Аня. – У меня на ноге саркома. Уже второй год. Вернулась, родная!
О, вот это образец оптимизма в объятиях с маразмом! Радоваться такому диагнозу, гордиться им… На идиотку не похожа, но рада, что всех переплюнула в диагнозе.
Через полчаса мы уже знали, что лежать с нами она не будет по причине совершенно драматической: живет вдвоем с парализованным мужем. Не на кого его оставить. Вот сделают операцию – и уйдет. Ночевать будет дома.
Два года назад ей удалили саркому на лодыжке, и вот, болезнь вернулась. Первый раз слышу, что такую страшную опухоль можно удалять в амбулаторных условиях. Получается, что сейчас именно это и произойдет.
Продемонстрировав нам протекающую повязку, Аня похромала домой кормить мужа и менять ему пеленки.
Мы только переглядывались очумело: вот это энергия! Вот это позитив!
Забегу вперед, чтобы сказать, как Аня решила оплату операции. У нее тоже не было денег. Послушав наши разговорчики, она намотала на ус все полезные сведения и поступила гениально.
– Девочки, когда меня позвали на расчет, я вспомнила, что работала в налоговой инспекции несколько месяцев. После пенсии надо было подработать. Техничкой. Офис убирала и слушала все эти переговоры между инспекторами. Они ж меня за человека не считали. Им чихать, что я закончила строительный институт, в управлении работала главным технологом, что-то кумекаю. А они между собой языки распускали, как с помощью инспекции и благодаря связям с СБУ выбивали себе добавку к зарплате. Вот я вхожу в ординаторскую, кладу на стол 500 гривень и говорю:
«Это все что у меня есть. Больше не дам. Я работала в СБУ и знаю, что… Договорить не успела! «Спасибо! – сказал мой усатенький и сгреб денежки. Будьте здоровы! Магическое слово – СБУ!
Утром на занятую Аней койку привезли полупрозрачное симпатичное существо пенсионного возраста, но молодящееся, кудрявое, подкрашенное, разговорчивое.
– Эта койка занята, женщина приходит на капельницы и уходит на ночь, – сказали мы медсестре.
– Ничего, отмахнулась та. – Игорь Олегович приказал положить сюда. А Аню выписывают. Зачем койку занимать, если не ночует.
– Давайте знакомиться, меня зовут Римма. У меня полипы в желудке, – сразу объявила новенькая, предупреждая вопросы.– Но почему-то все время кровотечение.
Знаем мы эти полипы…
Вокруг Риммы суета: ей нужен донор, немедленно, гемоглобин совсем упал. Но женщина не местная, живет в Желтых Водах, где остались двое взрослых детей. В сумочке у Риммы все деньги, которые удалось собрать с родни. На наших глазах медсестры просто запускают туда руку и тянут деньги – на лекарства и кровь. У Риммы нет сил считать, сколько она тратит, а сколько остается. Под капельницей она охотно посвящает нас в подробности своего заболевания. Она тоже волнуется, что денег не хватит. Еще бы! Медсестры огромными пакетами приносят ей из аптеки флаконы с лекарствами и физраствором для капельниц.
Об этой аптеке, как и об остальных, что находятся при больницах, нужно сказать особо. Государству плевать на то, что эти частные аптеки обдирают как липку несчастных больных! Цены здесь в три раза дороже, чем в обычных городских аптеках. Когда родственники не знают, куда бежать СРОЧНО за лекарствами, им приходится покупать здесь. Понятно, что аптеки делятся своими доходами с больницей, иначе какой смысл больнице держать под своим крылом этих фармацевтических монстров?! Ведь жалобы на высокие цены медработники выслушивают от своих пациентов постоянно!
Суммы, которые называют Римме за кровь, убивают наповал.
– Не хватит, я думаю, – шепчет Римма уже под капельницей. – А дети далеко. А за операцию сколько надо платить?
Теперь мы изображаем незнание, молчим. Наша Тамара за желудок выложила десять тысяч…
Пора выписываться. Никаких признаков улучшения нет. Все так же откачивают жидкость – по 90 кубиков. А лежать в этих стенах надоело. Уже больше месяца пребываю здесь.
Меня отпускают легко. Нужны места. Буду ездить теперь на процедуру пункции два раза в неделю.
Я не знала тогда, что смертельно надоем своим врачам-благодетелям за два месяца таких встреч на перевязочном столе.
Увы, я не знала и того, что попала в число тех «счастливчиков», у которых во время операции была допущена ошибка: не зашили какой-то сосуд, и мне предстоит до конца жизни «протекать». Кровотечение, даже подкожное – это не только дискомфорт, это и потеря гемоглобина…
Словом, у этой истории нет конца, а потому я прекращаю этот репортаж…Но не прощаюсь, Пока буду жить, стану писать о чем-то более светлом. Некоторые читатели настаивают на позитиве. Будет вам и позитив. Ведь кроме моей жизни есть еще другие, куда более счастливые, и они заслуживают описания.