Помолись за меня, ты там, кажется, веришь в кого-то? Я никогда не верила, а теперь мне поздно уже. Я ни в Бога, ни в людей не верю. Бога не видела, не знаю, людей насмотрелась. Я только в себя верила, в свои силы, и когда маму параличную на себе таскала, и когда сыновей выхаживала, брата и папу в блокаду хоронила, за мужем умирающим ходила… А теперь силы мои мне только мешают, не дают мне уйти.
. С них все начинается, ими и закончится. Умру, наверное, на горшке. Это уж у меня последнее достоинство осталось, до горшка дойти самой. Хоть бы уж умереть, не перейдя этой, последней, черты. Мечта у меня такая. Можно Бога о таком попросить? Неприлично, наверное. Но больше мне уже ничего не надо. У брата был кровавый понос в блокаду, потом опух весь, особенно ноги, ходить не мог. Девятнадцать лет. Очень стеснялся, интеллигентный такой мальчик был. Мама ему свой паек отдавала, а он все равно умер, а мама выжила. Мы обе выжили. Только у меня ноги такие, некрасивые, как тумбы, остались, больные, и зубы все, до единого, выпали. В шестнадцать лет. Папа в сорок втором умер, брат в сорок четвертом. Я с тех пор поняла, что мужчины никакая не опора в жизни. От них радости на ложку, муки на ведро. Впрочем, ведь и все так, если подумать: и дети, и сама жизнь.
Мама в пятьдесят четвертом умерла от инсульта. Мы в коммуналке жили, а она год и два месяца не вставала. Квартира-то наша довоенная была на папе, заводская, и нас с мамой после войны из нее выселили. Я одна за ней ухаживала, а соседи дождаться ее смерти не могли, надоело им, понятно, и запах, и скорые по ночам. Я молчала, ничего не говорила. Дождусь, когда все спать уйдут и иду на кухню тазы греть, стирать после нее. А вешать где? Соседям надоело, выбросили ее тряпки. Трагедия была. Настираю, только лягу, мама кричит, боли невыносимые, скорую просит. Я вызову и стою на лестнице, караулю, чтобы они в дверь не звонили, квартира огромная, звонков много, все спят, а скорая-то жмет на все подряд.
Мне потом все завидовали, что я одна в целой комнате осталась. Потом замуж вышла. Плохо ли, хорошо ли, даже думать не надо. Раньше ведь никто счастья себе и не ждал. Счастье только потом выдумали. Как Бог был раньше: никто не видел, но все верили, так и счастье теперь. И вот не получат люди себе счастья и возмущаются, как будто им по накладной не додали. Мудрость у меня невеселая? А где ты видала веселую мудрость? Есть такая? Да и не мудрость это, а так, правда. Одна в жизни у женщины радость, дети маленькие. С ними, конечно, опять же, море какашек, но тут, как какашки кончились, так и радость кончилась. Выросли, значит. Смешно? А то нет, конечно, смешно! Жизнь, вообще, смешная, особенно, если на нее со стороны посмотреть. Только вот нам этой стороны не дано на этом свете. Вот скоро уже я сама посмотрю, хохочут там или нет. Я вот маленькая так себе и представляла, что Бог и Черт как раз смотрят на нас со стороны, один плачет, а другой смеется.
Сыновья, невестки, не хочу говорить. Врать не умею, правду не скажу. Внучки разные. Любимая моя, умничка, красавица, Эллочка. Очень мы дружили. Отчаянная была, огонь. Все ей предложения делали, отбою не было. Мы все с ней сплетничали. Один был, грузин, такой красавец. Его мать не дала, ни за что, насмерть встала, только, мол, на своей. Наследства, мол, лишу. Машину ему купила, в залог будущего наследства. Он и отказался от Эллочки. Она вроде забывать стала, а тут увидела его в Камарово, что ли, на этой самой машине, на которую он ее променял…. Пристала к родителям, дайте машину на один вечер и все. Мой сын отказал, поздно, темно, ты только на права сдала. Так мать ее, бессмысленная, разрешила, ключи дала. Ну и все. Элла своему грузину нос хотела утереть, дурочка, показать, что у нее тоже машина есть. Поехала с друзьями в Камарово. Она одна погибла. У остальных ни царапинки. И грузин этот тут же был, он за ней ехал, догнать хотел.
Ты чего это, никак плачешь? Глаза свои побереги. Брат в девятнадцать умер, папа в сорок, мама в пятьдесят четыре, внучка в двадцать. Мне восемьдесят пять лет! И что я живу? Я готова. В ад сам черт такую развалину не возьмет, а на рай я не претендую. Если меня в рай, то настоящих-то мучеников куда? Мне еще повезло. Вот перестать бы в туалет каждые пять минут бегать и хорошо. Только бы уж поскорее. Попросишь у него,