Мы сидели отдельно. Настолько отдельно, насколько позволяло пространство внутреннего двора кафетерия. Нас было трое, и мы не знали друг друга: пожилой повар-латин с добрым лицом (вам когда-нибудь встречались повара со злыми лицами?), я и молодой некрасивый негр с Гаити, уборщик. Я была последней, профессора уже позавтракали, и пришла очередь обслуги. Повар мне улыбнулся и пожелал приятного аппетита. Уборщик не посмотрел ни на меня, ни на повара. У каждого из нас стоял перед собой на столе поднос, а на подносе бумажный стаканчик с кофе, бумажная тарелка с вафлей и бумажный пакетик с сахаром. У уборщика было еще много хлеба и булочек, наверное, он брал домой. На самом деле, я пришла раньше моих соседей, а они уже сели соответственно по правую и левую руку, как можно дальше от меня.
Ко мне на стол прыгнул воробышек. Его поза и наклоненная головка выражала один вопрос: будем угощать? Я бросила ему кусочек вафли. Он подхватил лакомство и стал клевать его в некотором отдалении от меня. Потом неожиданно оставил еду и улетел. Кусочек остался валяться под деревом. Я подумала, что в Нью-Йорке, наверное, очень сытые воробьи, раз они бросаются вафлями с кленовым сиропом. Я вот не бросаюсь, что дали, то съем. Но я ошиблась. Воробышек вернулся, но не один, а с целой стайкой воробышков. Двор наполнился милым сердцу чириканием, этим единственным живым звуком больших городов. Я поела и встала, чтобы идти. Налево от меня, на столе у добряка-повара завтракали воробьи. Повар счастливо улыбался и, поймав мой взгляд, весело развел руками, указывая на птичек. Я взяла поднос. Мне надо было пройти мимо уборщика все это время неподвижно смотрящего перед собой. Воробышек прыгнул и к нему на стол и завис во все той же вопросительной позе. Уборщик стал отрывать кусок от круглой булки. При этом казалось, будто руки не слушались его, а пальцы распухли и онемели. Кусок вышел слишком большой. Воробышек схватил огромный кусок, унести не смог, уронил обратно на стол, но не сдался а, преодолевая страх и подскочив совсем близко к локтю своего кормильца, подцепил булку клювом и, смешно накренившись, допрыгал с нею до края стола. Губы уборщика, такие же онемевшие и непослушные, как и руки, медленно расползались в неуверенную, неуклюжую, блаженную улыбку. Проходя мимо его стола, я рассказала ему, как воробышек выпросил, а потом бросил еду, чтобы позвать своих собратьев. Улыбка тут же исчезла с лица молодого уборщика, и мучительная неловкость прогнала короткую радость. Воробышек улетел.