- На все про все у вас есть шестьдесят секунд. Когда стихнет сирена, вы должны вернуться в укрытие! После трех таких выходов я отпущу вас в увольнение, ведь все хотят к своим матерям и невестам? Так ведь, сынки? – вопросил прапорщик, прохаживаясь вдоль строя с деловитым видом, заложив руки за спину
- Так точно! – хором крикнули солдаты.
- В таком случае – приступайте! – махнул он рукой.
Нас повели переодеваться, в такую странную, чудаковатую форму, с тяжелыми свинцовыми пластинами, так же выдавали респираторы и защитные очки. Никто ровным счетом не понимал что происходит, но все радовались, ведь за какие-то плевые три минуты можно было получить отпуск домой! Ребята весело перешептывались между собой, улыбались. Прапорщик нас вел длинными-длинными лестницами. В большом, просторном помещении передал другому начальнику, который объяснял что надо делать. Всего-то на всего сбрасывать с крыши осколки. Не такое уж и сложное дело.
Завыла сирена, мы гуськом стали трусцой подниматься сквозь пролом в стене на крышу. Пробегая мимо окна я заметил одну деталь, на подоконнике горами лежали мертвые насекомые. Я видел это доли секунды, но мне стало жутко. Под непрекращающийся вой сирены мы взобрались на верх, похватали валяющиеся на крыше лопаты и начали носить обломки к краю. И только там, на крыше, охватило странное ощущение. Ощущение ужаса от всего происходящего. Время, казалось изменило структуру и минута растянулась, как жвачка. С каждым, поднятым на лопату куском, нести становилось все тяжелее и тяжелее. Все неподъемнее. Воздух, казалось был насквозь пропитан озоном. Под респираторами я не видел лиц других ребят. Сквозь мутноватые стекла очков я видел лишь край крыши, контрастно соединяющийся с кромкой неба. Шатало из стороны в сторону, путались ноги. Звенело в ушах, а к горлу подбиралась волна тошноты. Лоб пробила испарина. И вот, я с куском графитового обломка на лопате, подошел к краю крыши и… нет, не бросил и побежал назад, как все другие, преодолевая вязкую массу растянувшегося времени, а замер.
Замер, оглядывая открывшуюся перед глазами панораму. Смотрел вниз в пылающее жаром дышло, над которым как от зноя трясся воздух. Оно мигало какими-то, как казалось, угольками, щедро сверху усыпанными обломками и песком. Звук сирены слился со всеобщей какофонией, ритм которой задавали шумевшие лопастями вертолеты. Я смотрел в глаза своей смерти. И понял, что не вернусь живым.
Был слышен глухой, как сквозь толстое ватное одеяло, стук лопат, падающих на землю и топот многих пар сапог, забегающих в укрытие, но я стоял. Либо я сейчас шагну в объятья смерти и избавлю себя от мучений, либо я уйду, но она очень скоро догонит. Слышно, как на крышу выбежал прапорщик, что-то громко крича, но этой было так далеко от меня, где-то там, просто звук. Я все взвешивал, смотрел вниз, меня и прапорщика разделял один шаг. И этот шаг я сделал в объятья смерти.