Картины Валеры покупались неплохо. Живопись была сочная, яркая, хорошо смотрелась в тонких полированных деревянных рамах. Картины продавались, но деньги уплывали с той же скоростью. Так что кормили Валеру не проданные картины, а очередные жены, с которыми он обязательно и регулярно расписывался, поскольку каждый раз полагал, что пришла настоящая любовь. Потом жена пропадала куда-то безвозвратно, и появлялась она - действительно настоящая любовь. Но и она держалась в квартире – студии недолго. И тоже полностью исчезала, не оставляя следов. Единственная женщина, которая неизменно фигурировала в Валериной жизни, была его первая жена Евгения, известный врач – психиатр, которая сбежала от этой богемной жизни, но неизменно осуществляла надзор и контроль над своим первым мужем. Женя была человеком реалистичным, скорее ее можно было назвать циником. Управляла она своим первым мужем, впрочем, как и нынешним, умело и виртуозно. Недаром была психиатром.
Итак, картины писались, продавались, известность росла. Круг покупателей расширялся. Но Валера становился все более недовольным.
- Понимаешь, - говорил он Жене, - нет еще у меня настоящей картины. Понимаешь, она ДОЛЖНА жить своей жизнью. Конечно без мистики, не как портрет Дориана Грея. Но своей. Я ее должен написать и все. И картина будет СУ-ЩЕ-СТВО-ВАТЬ.
Это слово он произносил по слогам. Женя не сильно интересовалась переживаниями своего бывшего мужа. Она приходила, указывала на беспорядок, требовала, чтобы он нормально питался, разглядывала новые вещи перед продажей и иногда делала достаточно резкие и циничные замечания. В основном о потенциальных покупателях.
В последнее время Валера занялся автопортретом. Он сделал множество попыток, некоторые из которых были вполне удачны. Однако, когда Женя появлялась в студии, она относилась к этим попыткам безжалостно.
- Ну что, Нарцисс, - говорила она. – Опять нажрался и нарисовал любимого человека. Да еще с какой жалостью к себе. Что, с бабой поругался?
- Не-е-е-е, - тянул Валерий, - понимаешь, она меня не понимает.
- И что, прогнал, что ли?
- Ну, не то, чтобы прогнал, а так…
- И как? Она же тебя, дурака, содержала.
- Понимаешь, - мялся Валерий, - я же предложил ей забрать дубленку и этот уродливый шкаф. А она молча ушла, боком, боком, и все.
- И ты взялся за автопортрет. Так! Я же говорила тебе, не рисуй с зеркала. Ты, дубина, почитай все-таки учебники. Что писал Леонардо? А ты смотришь на себя в зеркало, меняя правое на левое. И хочешь сделать настоящую картину. Ты где порезался, когда брился? Ну, посмотри на холст. Вот то-то. Надо рисовать так, как будто кто-то глядит на тебя. Вот тогда и будет проникновение в сущность. Горе ты мое.
Все же попытки нарисовать настоящий автопортрет Валера не бросал.
Осенний месяц располагал к унынию и тоске. Мало того, что снег сменялся дождем, а минус плюсом и наоборот. Мало того, что туман был настолько густой, что не видно было красных ягод рябины на дереве под окном квартиры. Так еще эта дура устроила скандал на оригинальную тему: ты со мной совсем не считаешься. Поэтому Валерий прочно и уверенно запил. И пил более недели. Не выходя. Но рисуя. И к концу указанного срока он уже не решался подходить с кистью к автопортрету. Тут и выпивка закончилась, но идти за ней сил не было. Тянуло в спине. Валерий прилег, забылся. Проснулся вечером от страшной боли. Едва дополз до телефона. Слава богу, спасительница Женя была дома. Она осведомилась, что за паника, но по голосу почувствовала, что происходит что-то серьезное. Менее чем через полчаса Женя открыла дверь квартиры своим ключом.
Первое, что Женя увидела, был свежий холст и бывший муж, скрюченный на диване рядом с мольбертом. Хотя Валерий, безусловно, требовал внимания, она невольно вздрогнула, глядя на автопортрет. Первое впечатление – она соприкоснулась с чем-то запредельным. С чем-то страшным, необъяснимым. Это был настоящий холст. Этот талантливый алкаш все-таки сделал свой шедевр.
Валерий страшный, белый; в глазах едва выносимое страдание. Он вроде бы сидит. А в нижней части картины, на уровне его пояса, висит какая-то гадость, какой-то треугольный сверток, темно-коричневый, пронизанный мерзкими желтыми прожилками. Женю всю передернуло, но взгляд от полотна она отвести не могла. Она была поражена. Она была убита. С кушетки раздался слабый Валерин голос:
- Получилось? А? Как тебе?
- Да, Валериан, - хрипло ответила Женя, - даже представить себе не могла.
- Ну, - слабым больным голосом сказал художник, - сделай со мной что-нибудь.
- А что случилось? – Женя подошла к кушетке.
- Не знаю. Болит. – Он показал где.
- Хм, дружок, а не аппендицит ли это. Ну-ка, выпрями и подыми эту ногу.
- Не могу, больно.
Женя взяла телефонную трубку и набрала номер:
- Сергей! Хорошо, что застала тебя. Тут, понимаешь, острый приступ аппендицита. У моего бывшего мужа. Ну, мне кажется, аппендицит. Я все же психиатр, а не хирург. – Она слушала. - Вызывать? А может, ты приедешь? И поставишь диагноз. Хорошо. Жду.
Женя назвала адрес и код на входной двери, и положила трубку. Затем присела на кушетку рядом с Валерой и объяснила, что Сергей настоящий хирург.
- Вот он приедет, и решим, что с тобой делать. А пока объясни мне, что за гадость нарисована внизу портрета. Что это такое?
- Я не знаю, - ответил художник. – Понимаешь, не знаю. Хотел убрать, не мог. Рука не поднялась. Пил я, понимаешь.
- Понимаю, - вздохнула Женя. – Это я хорошо понимаю.
- Да ладно тебе. Сделай что ли чаю. И дай чего-нибудь от боли. Пирамидон какой, что ли. Ты же врач, ну сделай что-нибудь.
- Сейчас приедет Сергей. Потерпи. А пока дам тебе чая. Чай-то есть ли в квартире?
Вскоре появился Сергей. Прямо от двери он уставился на автопортрет. Он снимал куртку, не отрывая взгляда от холста. Он пошел мыть руки, не отрывая взгляда до самой двери ванной. Он вышел из ванной, и его взгляд снова приковался к картине.
- Вот это на кушетке и есть мой бывший муж, Валерий, - сказала Женя.
- А ты, старик, гений. – Сергей смотрел на художника с интересом. – Ну, рассказывайте, что у вас случилось.
- Женя говорит, что, понимаешь, у меня аппендицит. А откуда он у меня?
- Сейчас выясним и где, и что, и откуда. Так. Распахни халат. Вот здесь, вот здесь, а вот здесь.
- Ааа! – Валера взвыл и подпрыгнул.
- Угу. Скажи-ка мне, что ты ел и пил. Что тебя на это спровоцировало.
- Понимаешь, когда моя дура ушла, ну, понимаешь, обидел я ее, что ли…
- Это его нынешняя жена, не помню, какая по счету, - перебила Женя речь художника.
- Ну, вот, стало мне как-то на душе плохо. Я выпил. И чтобы отвлечься, понимаешь, потянуло рисовать. И понимаешь, вдруг пошло. Да как пошло! Чтобы не отрываться, я дал соседу денег, и тот купил мне сумку водки. Так что, понимаешь, я и пил, и рисовал. Сколько дней, не знаю. Вот, портрет готов, и водяра кончилась тоже.
- А ел что, - спросил Сергей.
- Не помню.
- Ладно. Женя звони в скорую. Скажи там, что это я вызываю. А ты оденься. Сможешь сам?
- Попробую, - хрипло ответил Валерий.
Пока Валера одевался, Сергей стоял перед портретом пораженный. Он спросил Женю, про безобразный коричневый с желтым сверток. Женя пересказала все, что услышала от бывшего мужа. Валерий из спальни слабым голосом присоединился к беседе и, пересыпая речь словом «понимаешь», объяснил, что, как увидел, что он нарисовал, так сразу попытался замазать это пятно. Но не мог, совершенно не мог. И закончил лицемерной фразой о том, что вот что делает с человеком водка.
Женя ждала конца операции в отдельной палате, куда Сергей определил пациента. Валеру привезли еще под действием наркоза. Он был уложен на высоко подложенные подушки и постепенно приходил в сознание.
- Ну как, больно?
- О. – У мужика даже не было сил, чтобы ответить.
- Должно немного поболеть, - успокоила Женя. – Сейчас Сергей придет и все тебе объяснит.
- Ладно, - прошептал белый, как бумага, Валера, - Потерплю.
Вошел Сергей и заявил, что спасла его Женя. Еще немного, и все. Перитонит сделал бы свое дело. Ну и аппендикс был. Никогда он таких не видел. И тут же осведомился, не хотят ли они взглянуть. Он специально оставил удаленный аппендикс для демонстрации. Женя сразу же изъявила желание взглянуть, и Сергей направился в операционную.
Когда Сергей вошел, держа полиэтиленовый мешок с аппендиксом, Женя сидела на стуле у двери. Сергей прошел и, вначале, показал мешок Валере, держа его в руке на уровне пояса. Валера, бледный как мел, рассматривал содержимое пакета темно-коричневого цвета с желтыми прожилками. Лицо Валеры было искажено болью. Вдруг сзади Сергея, от двери, раздался необычно низкий, хриплый и напряженный голос Жени:
- Боже мой, боже мой, это же его автопортрет.
И тут эта женщина, этот несгибаемый врач, этот циник обмякла и повалилась на пол в глубоком обмороке.