Нынешний июль обещал стать достойным преемником июня и окончательно убить всякую надежду на приход жаркой сухой погоды.
«Скоро лето, не пропустите этот день».
Фраза, ставшая почти девизом сезона отпусков в средней полосе России, крутилась в голове Петра, словно пёстрая дочкина юла.
Капли, молотившиеся о лобовое стекло, слились в плотную водяную завесу, и «дворники» мчавшегося автомобиля справлялись с ней с видимым усилием.
В небе тяжело громыхнуло, и горизонт окрасился ослепительно-белым.
Пётр сбросил скорость до восьмидесяти, чертыхнулся: ему и впрямь лучше было бы переночевать у родителей. Уговаривала же мать. Путь неблизкий, пилить не в соседний город, а через целую область. Да, если бы не отец, Пётр так бы и сделал. Вот только хотелось побыстрее оказаться… Хотя нет, враньё. Не «оказаться», а «убраться» – подальше от отцовских нравоучений.
Пётр поморщился. Сегодня папаша разошёлся не на шутку. Проехался по обоим бракам сына. Посетовал, что давно не видел Илюшу, хотя в прошлый раз внук своим поведением совсем не порадовал.
«Впрочем, чего ждать от ребёнка, если у него мать – легкомысленная истеричка? Всё-таки, Пётр, не перенял ты от меня умения разбираться в людях. А уж о женщинах я и вовсе молчу. Между прочим, мог бы прислушаться тогда к моему совету».
С умилением рассматривал фотографии Кати, заметив в конце, что и второй брак подкачал: внучка пошла в материнскую породу.
«Жаль, что природа порой ошибается. Ну да ладно, девочке главное стать привлекательной. Н-да, такие гены остались невостребованными…»
На последнюю колкость, хоть и сдобренную улыбкой, Пётр, не сдержавшись, заметил, что отцу не повезло не только с внуками, но и с сыном, поэтому всё закономерно.
Мать, разумеется, расстроилась и даже прикрикнула на отца, мол, измучил уже своим критиканством, на себя бы посмотрел, генофонд ходячий.
Вот так, слово за слово, вполне себе тёплая поначалу встреча с близкими превратилась в знакомую пытку.
«Какое счастье, что мы живём в разных городах, – Пётр с раздражением распахнул дверь родительского подъезда. – Нет, какое счастье, что я уже взрослый, самостоятельный человек. И в кого превратился мой отец? Ведь был же когда-то нормальным мужиком».
Свет фар с трудом продирался сквозь тугие потоки. Дорога наполнилась водой, и испещрившие асфальт ямки стали опасно незаметны.
Пётр не любил этот участок пути и не доверял ему. Сколько бы ни пытались ремонтировать здесь дорогу, всякий раз она быстро возвращалась к прежнему состоянию.
Автомобиль тряхнуло, и стрелка с «восьмидесяти» плавно переместилась на «сорок».
Нужно где-то переждать чёртов ливень, иначе ещё пара таких потряхиваний – и с подвеской можно будет попрощаться. Но не в машине же торчать. Эдак мышцы от долгого сидения судорогой сведёт. Доползти бы до ближайшей автозаправки. Там наверняка кафе есть придорожное. В нём и пересидеть непогоду. Правда, до заправки пилить и пилить.
Сквозь тусклый свет фар бледным наброском прорисовывалась залитая водой пустынная дорога. И это хорошо, что пустынная. Не хватало только столкнуться с каким-нибудь бедолагой. Главное, обойти коварные ямки. Если автомобиль поломается, помощи ждать будет не от кого, а коротать ночь под всё более усиливающимся ливнем не хотелось ничуть.
Перед глазами тут же предстала нерадостная картинка: внезапно позабытое водителями шоссе, одинокий исхлёстанный жёсткими струями «фольксваген» и сгущающаяся ночь.
Пётр поёжился. И правда, хоть бы огонёк какой промелькнул в придорожном домишке. На душе сразу стало бы спокойнее оттого, что ливень не всевластен и где-то тепло, сухо, пахнет вкусной едой и, возможно, потрескивают поленья в камине. Хотя романтизм это всё глупый, неизжитые детские представления о вожделенном уюте для измученного странствиями путника. Наверное, отец в чём-то прав: его сын так и не стал взрослым.
Часы показали двадцать два сорок восемь.
Два часа пути пролетели вмиг.
Пётр слегка напрягся: приближался крутой поворот.
Но что это? В нескольких метрах от опасной развилки вечерняя чернота вспыхнула золотистыми светлячками.
Что за чудеса? Ещё сегодняшним утром на этом месте виднелись лишь плотные невысокие ёлки, а тут на тебе – огоньки, кажется, три или четыре в ряд.
Дом? Возможно, хотя это и выглядело подозрительно.
Но память – штука шаловливая, словно капризная весёлая девчонка, а значит, и полагаться на неё можно не всегда.
Пётр пригляделся. Прямо к дому от шоссе ответвлялась неширокая дорога.
Машина плавно подъехала к невысоким резным воротам.
Из окон ладно срубленного одноэтажного дома лился уютный жёлтый свет.
Пётр осторожно покинул приветливое автомобильное нутро и тут же вымок до нитки.
Такой ливень не может длиться долго, решил Пётр. Часа вполне хватит, чтобы потом снова пуститься в путь. Заодно горячим чёрным чаем неплохо взбодриться.
Над входом в дом висела массивная табличка, на которой было крупно вырезано: «Трактир «Млечный Путь». И ниже – «Где час, там и два».
А что, промелькнула мысль, отличное название. Действительно, трактир словно с неба свалился. То ли на час, то ли на два.
В тесном коридоре было полутемно и тихо. Пахнущие сосной стены слабо освещались лучами, струящимися из-под неплотно прикрытой двери, ведущей, очевидно, в обеденный зал.
Но не успел Пётр протянуть руку, как дверь распахнулась, и на порог выкатился замотанный в шерстяные тряпки шар.
– Добрый вечер, добрый вечер! Проходите, проходите, ждём-с! – восторженно завопил шар, и на Петра снизу вверх глянула красноносая и хитроглазая физиономия. – Рады, рады. Как добрались?
– Вымок, – несколько обескураженный бурной встречей, выговорил Пётр. И, помедлив доли секунды, в унисон шерстяному повторялке добавил: – Вымок.
– Сейчас обсохнете, обсохнете, – казалось, человечек подпрыгивал на месте. – Вот сюда, сюда. Ниже, ниже голову. У нас, как в настоящей деревенской избе, вход невысок, чтобы тепло не пропадало.
Перед Петром предстал внушительных размеров обеденный зал. С потолка, украшенного массивной люстрой, стекал неяркий свет. Пустые столики скучали, укутавшись в мягкие одеяния бордовых скатертей. Тяжёлые шторы приглушали шум льющейся за окнами воды. В огромном камине приветственно плясали рыжие языки пламени.
– Человеческих сердец тепло, человеческих душ, – продолжал верещать шерстяной. – Самое верное, надёжное, ласковое тепло. Долгоиграющее, болеутоляющее, страсти умаляющее. Ни дождь перед ним силы не имеет, ни град, ни снегопад, ни ливень, ни камни с неба, ни…
– Простите, – кашлянув, перебил шерстяного Пётр, – у вас чай есть?
– А-а! Шутить изволите? – хихикнув, шерстяной подмигнул Петру и погрозил коротким сосискообразным пальцем.
– Уже понимаю, есть.
– Да что ты понимаешь, несуразный мой? – снова восторженно завопил человечек, неожиданно переходя на «ты». – Какой чай, в ливень-то? Ливень нужно пережидать основательно, под водочку. Или начнём с настоечки? У меня отличная, на дубе выдержанная.
Поперхнувшийся возмущением от беспардонного «несуразный», Пётр кашлянул и произнёс как можно суше:
– Водка отменяется. Я за рулем. Час у вас посижу и поеду дальше.
Шерстяной повернулся всем корпусом к гостю и замер, нацепив на физиономию маску изумления.
– Ты вывеску видел?
– Видел.
– Какой делаем вывод?
– Пьём чай и смотрим телевизор. Хотя телевизора, кажется, нет.
– Не угадал. Спокойно расслабляемся сколько душе угодно, ибо шоссейные полканы уже дрыхнут. И долетишь потом, куда тебе надо, вмиг. Думаешь, почему это славное заведение называется «Млечный Путь»? Его ещё папаша мой открыл, царствие ему небесное, – грустно вздохнул шерстяной. – Хороший был человек, мудрый. Так вот, дело не в любви к созвездиям. Просто батя мой гнал отличный первач, и дымок от него шёл… ну словно тот самый белёсый след на небе. А телевизора у нас и правда нет. Вместо него я тебя буду развлекать. Вот, садись сюда, сейчас меню принесу.
– Мне чая. С лимоном.
Человечек посерьёзнел и вытащил из шерстяных складок блокнот в кожаной обложке.
«Это бабские на нём платки, что ли? – с неудовольствием отметил мысленно Пётр. – Надеюсь, моли в них нет».
– Итак, принимаю заказ, – торжественно провозгласил человечек, раскрывая блокнот и принимаясь старательно что-то в нём выводить. – Одна порция чая. Пор-ци-я. Ча-я. Чая. С сахаром?
– С сахаром. А вы кто, официант?
– С са-ха-ром. Я хозяин этого притона. Тьфу, приюта. С лимоном?
– С лимоном.
– С ли-мо… Чёрного?
– Чёрного. С кипятком, чашкой и ложкой. Чайной, – теряя терпение, завёлся Пётр.
Человечек воззрился на гостя с нескрываемым восторгом и зашвырнул блокнот куда-то далеко за левое плечо.
– Ой, и нравишься ты мне, дорогой мой человек. Как тебя зовут?
– Пётр.
– Отличное имя. Ну что, Петруша, отпразднуем встречу?
– Можно не фамильярничать? – насупился Пётр.
– А я и не называю тебя по фамилии, Петро. Я тебе, Петруня, предлагаю за знакомство выпить. У меня, Петрик, такие запасы, такие изыски… Только смотри не проболтайся, лады?
– А от кого скрывать-то надо?
– От хозяйки. Ты её увидишь, она у меня… – человечек расплылся в масляной улыбке.
Тоска кислым леденцом свела скулы. Пётр представил сразу две ужасные вещи – второй шерстяной комок и окончательно бессмысленную бессонную ночь.
– А что скис сразу? Да ты не бойся, она сильно ругаться не будет, по крайней мере, при тебе. Значит, к водке предлагаю солёных огурцов и холодную телятину. Что будешь к наливке?
– Водку, – хмуро ответил Пётр, поняв бездонную безнадёжность любого спора на тему меню.
– Молодец! – расцвёл человечек. – А к пиву?
– Водку.
– Ай люблю! Да мы с тобой, Петруччо…
– Давайте не будем коверкать моё имя.
– Имя? – насупился шерстяной. – Не нравишься ты мне больше, Петя. Уж больно петушишься. То по фамилии тебя не называй, то имя не так произношу. А вот не заслужил ты ещё имени своего, понял? Человек с именем – это большой человек, а ты так себе, судя по виду. Как твоё отчество? Чего глазами хлопаешь? Да, буду звать по батюшке. А может, и не буду. Морда у тебя какая-то неприятная. То ли интеллигентская, то ли ты в завязке. Не люблю таких. И встречу с тобой праздновать не хочу. Не хочу!
С этими словами человечек отвернулся от Петра и засеменил куда-то в глубь зала.
– Вы... вы что себе позволяете? – возмутился было Пётр и вдруг осекся.
«Кого-то он мне напоминает? Определённо, есть в нём нечто знакомое, но давно позабытое. Встречались с ним когда-то? Маловероятно. Но эти тряпки…»
И тут произошло странное. Хозяин трактира пару раз подпрыгнул на левой ноге, после чего сменил её на другую ногу, совершив приличный скачок вправо. Проделав несколько прыжков, человечек дёрнулся влево и вновь заскакал на левой ноге, а затем взвился высоко в воздух и шерстяным шаром принялся пружинить от пола.
«Да это же клубок, который отец смастерил для Максика, нашего котёнка, – озарило Петра. – Точно, и цвет один в один – серый, словно запылённый. Максик тогда грыз что попало, когти точил о мебель и носился как угорелый за мухами. Мне тогда лет шесть было. Я привязывал к нитке фантики от конфет и дразнил Максика, но отец сказал, что это слишком просто для котёнка – клочок бумаги, а вот если взять старую варежку, свернуть её в тугой комок, замотать шнурком и привязать к длинной тесьме, дело пойдёт куда веселее. И правда, пошло. Максик клубком катался по полу, облапив варежку, а мы с отцом смеялись. Да, мы с отцом тогда смеялись… А сейчас… Что происходит с ним сейчас? Нудит, ворчит, иронизирует недобро. Старость, что ли, наступает? Но хватит об этом. Значит, меня, словно котёнка, дразнит обычная шерстяная варежка? Стоп! Что за бред! Варежки не умеют разговаривать и…»
– Добрый вечер, – прошелестел над ухом женский голос.
Пётр обернулся.
Ему улыбалась миловидная молодая женщина, высокая и тоненькая, словно ивовый прут. Длинные волосы были заплетены в косу, глаза цвета речной воды ласково смотрели на посетителя.
– Что будете заказывать?
– Я… А вы кто?
– Хозяйка трактира.
– Так это с вашим мужем мы успели поругаться?
Пётр поискал глазами шерстяного, но того и след простыл.
Вот тебе и кошачий клубок! Но как такое могло привидеться? Хозяйской водки не пробовал, настойки даже не нюхал, с чего бы случиться умопомрачению? А хозяйка и правда ничего, недаром у шерстяного глазёнки блестели.
– Не может быть, – всплеснула руками трактирщица. – Он у меня такой доброжелательный, обходительный, деликатный человек. Наверное, сейчас сидит на кухне, переживает.
«Ага, и горе волшебными каплями лечит, в смысле заливает. Да ты, голубушка, кажется, совсем не знаешь собственного супруга», – мысленно пожалел миловидную Пётр.
– Чая принесите, пожалуйста. С сахаром.
– Ой, вы меня так расстроили, – проигнорировав просьбу, трактирщица опустилась на стул рядом с Петром и вытерла краешком скатерти глаза.
Над столом сгустилась неловкость.
– Я не хотел, простите.
– А, пустое, – махнула рукой миловидная. – Вы же не нарочно. Значит, вам кофе со сливками?
«Они тут все сумасшедшие, – догадался Пётр. – Ну просто образцово шарахнутые».
– Лучше чая с лимоном.
– Да, пожалуй, кофе лучше чая, особенно если корицы добавить и ликёрчику капнуть… – глаза миловидной затянуло романтической дымкой. – А давайте читать стихи. Сегодня погода такая – располагающая к лирике.
– Стихи? Ничего на ум не идёт.
– Тогда начну я, а вы пока повспоминаете.
Трактирщица поднялась со стула, положила на грудь ладонь и нараспев, слегка завывая, продекламировала:
– Жёлто-розовым небо расцвечено,
В сизом облаке роща кленовая.
Я сегодня с печалью замечена
И с тоской, что болотно-зелёная.
Гибкая фигура миловидной плавно покачивалась в такт стиха.
– На постели моей одиночество
В белый шёлк, словно саван, укутано.
Изгнан сон его чёрным пророчеством,
Счастье, мол, твоё будет – минутное.
Талия, эффектно подчёркнутая синим пояском, казалась такой хрупкой, что Пётр невольно поморщился, представив на её плавном изгибе грубые пальцы шерстяного.
– Тенью синей усталость согбенная
Проскользнула в мой дом, непривычная,
Притаилась монашкой смиренною,
Что унынья сестра горемычная.
Длинное коричневое платье, обтекавшее стройное тело, удивительно подчёркивало схожесть силуэта своей хозяйки с веткой ивы.
– Воля связана злой неизбежностью,
Мысли стянуты путами жалости.
А душа просит света и нежности,
Как Икар, рвётся к солнцу и радости.
Дочитав последнюю строку, миловидная выдержала небольшую паузу и только после этого отняла ладонь от груди и вернулась на стул.
– Ну как? – осведомилась трактирщица.
– Интересно, на любителя, – оценил было стих Пётр, но тут же торопливо добавил, побоявшись вызвать сдержанностью отклика неудовольствие хозяйки: – Вы прочитали очень хорошо, проникновенно.
– Мой друг, вы правы! Как же вы правы! Точно – на любителя, ценителя, то бишь знатока. А вас наличие двух сравнений с «что» в одном стихе не смущает? Они не утяжеляют текст? А может, упрощают его? В каком-то смысле шаблонизируют?
– Да вроде нет, – смутился Пётр, не заметивший обозначенной стихотворной особенности, – хотя я в поэзии мало смыслю. А кто автор произведения?
– Я, – трактирщица скромно потупилась, не забыв стыдливо порозоветь. – Написалось как-то под вечер.
– По-моему, у вас отлично получилось. Настроение создалось соответствующее?
– Пожалуй, погода. Было пасмурно и прохладно. Моросил мелкий дождь. Такой, знаете, тусклый, словно пыль, только не дорожная, а водяная. И ужасно захотелось романтики, страстей, даже небольшого трагизма. Вот и сочинила себе на радость. Излила эмоции. Хотя в семейной жизни, поверьте, благополучна. Но даже счастливой женщине иногда требуются небольшие сердечные всплески, пусть и придуманные. Да и место здесь такое – думается легко, мечтается. Ведь почему наш трактир называется «Млечный Путь»? Это его ещё батюшка мой так поименовал. Просто атмосфера здесь уникальная – мистически завораживающая, гипнотизирующая, уводящая в микрокосм наших желаний и фантазий, словно по звёздной дорожке. И время летит незаметно. Иногда так задумаюсь, что счёт времени потеряю. Хочу всего лишь несколько строк выдумать, часок поразмышлять, но какое там…
– Где час, там и два? – вспомнил о вывеске Пётр.
– Именно. Я когда-нибудь обязательно сочиню о трактире стихотворение. Вот, например…
Молодая женщина закрыла глаза и замолчала. Пётр забеспокоился даже, не заснула ли она.
– И ливень поливает «Млечный Путь», – изрекла после продолжительной паузы трактирщица. – Мы встретимся ещё когда-нибудь. Хм, ливень поливает… Вот я думаю, хорошо ли это: ливень – поливает.
– Так если погода такая…
– Да нет же, – досадливо нахмурилась миловидная. – Поливающий ливень, кажется, из той же серии, что и масло масляное. Да, над стихом надо будет хорошенько поработать. Теперь, кстати, ваша очередь читать.
– Простите, но я слишком погрузился в ваше произведение, ничего не успел вспомнить, а писательским даром не наделён.
– Совсем ничего не вспомнилось? – огорчилась трактирщица.
– Мгм… дайте подумать…
Память дразнила, подсовывая знакомые строчки вроде «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду», но дальше пары рифм дело не шло.
– Не могу, – мотнул наконец головой Пётр. – Обрывки какие-то всплывают.
– Жаль. Но я вас спасу.
Засунув руку в карман платья, трактирщица, словно фокусник, вытащила из него неожиданно увесистый потрёпанный томик.
– Вот, – миловидная протянула Петру книгу, – можете воспользоваться.
И подпёрла кулачками разрумянившееся лицо, изображая заинтересованность и нетерпение.
Поблагодарив хозяйку трактира вслух, а мысленно чертыхнувшись, Пётр раскрыл томик где-то посередине и с чувством начал:
– Салат греческий. Помидоры, перец болгарский… Ой, что-то я не то открыл. Здесь явно пахнет не поэзией, а меню.
– Как это не то? – округлила глаза трактирщица. – Как нет поэзии? Неужели вы не слышите музыку, спрятанную в этих словах? Вас не трогает их глубокая лиричность и безыскусная простота? Знаете, я безумно разочарована. Думала, встретила человека, близкого по духу, но, кажется, переоценила вас. Извините.
Насупив тонкие брови, молодая женщина решительно поднялась из-за стола.
Впрочем, после выходки шерстяного Пётр готов был уже ничему не удивляться.
– Простите, если я задел ваши чувства.
– Более гибким надо быть, молодой человек, – отрезала трактирщица, повернувшись к посетителю узкой спиной.
«Сейчас жди муженька, – с тоской подумал Пётр. – Прибежит и устроит мне выволочку за жену. Нет, пока не поздно, нужно возвращаться в машину».
Однако осуществить нехитрый план ему не удалось: поскользнувшись на деревянном полу так, словно тот был щедро натёрт мылом, миловидная чиркнула в воздухе длинными ногами и шлёпнулась прямо на колени гостя.
Огонь в камине иронично пыхнул облаком золотистых искр.
Пётр инстинктивно подхватил трепещущее женское тело – и прижал к себе самодельную ивовую удочку, замотанную посередине синей тряпицей.
«Откуда это взялось? – закружились в бешеном вихре мысли. – И почему пропала трактирщица? Обратилась в прут? Бред какой-то».
Пётр повертел в руках удочку, внимательно осмотрел леску и крючок, потрогал пальцем грузило.
«А ведь, кажется, я это уже видел когда-то. И синяя тряпка повязана наверняка неслучайно».
Пётр осторожно потянул за тряпицу.
Тонкая коричневая кожица оказалась испещрённой вырезанными буквами.
«Петька – клёвый рыбак!» – гласила неровная надпись.
«Ну да, точно! – ахнул Пётр. – Это же отец мне удочку сделал, а потом слова на ней вырезал, после того как мы с ним на озере двое суток проторчали. Рыбы тогда наловили прилично, правда, от комаров настрадались. Я мучался, но терпел, хоть и мал был: рыбачить мне нравилось, да и ныть казалось стыдно. И на исходе наших страданий отец решил меня таким образом поощрить. Помню, я был страшно горд: звание рыбака заслужил. Даже надпись носовым платком повязал, ну вроде как чтобы буквы не повредить ненароком. Хотя глупость какая – не повредить буквы. Дети и правда иногда такие действия совершают странные с точки зрения взрослых. Интересно, а где та удочка? Наверняка не сохранилась. А может, до сих пор пылится в кладовке».
Пётр бережно провёл рукой по гладкой коре.
«Неплохую удочку отец смастерил. Чувствуется, с душой к делу подошёл. Старался для сына».
Перед глазами мелькнула насмешливая белозубая улыбка. Двухдневная щетина делала отца похожим на настоящего путешественника, а то и на первопроходца-первооткрывателя.
«Для меня он и был настоящим первооткрывателем – целого мира. Как интересно жилось нам друг с другом, как легко. Когда всё изменилось?»
– Дзинь-дзинь! – раздалось откуда-то слева.
Пётр повернул голову и увидел стремительно приближающегося мужчину средних лет. Костюм цвета мокрого асфальта сидел как влитой. На шее незнакомца болтался серый галстук.
– Успел, кажется, да? – быстро проговорил мужчина, и Пётр обнаружил, что костюм на незнакомце насквозь сырой, равно как и волосы, и рубашка, и галстук. – Добрый вечер.
– Добрый. Судя по вашему виду, вы точно успели, по крайней мере, промокнуть, – улыбнулся Пётр.
Ну вот, жизнь потихоньку налаживается. Кажется, в этом сумасшедшем доме он уже не единственный гость. Вот только удочку нужно где-то спрятать. Хоть под стол её засунуть, что ли.
Пётр увидел себя со стороны и чуть не прыснул. А что, неплохая картинка, как раз в духе данного заведения: одинокий посетитель трактира сидит за пустым обеденным столом и держит в руках удочку. Эффектно. Вопрос только, кого он хочет поймать. Наверное, официанта.
Однако прятать оказалось нечего: пока Пётр приветствовал нового гостя, удочка исчезла, словно её никогда и не было. Даже синяя тряпица куда-то пропала.
– Ой, и не говорите, – махнул рукой незнакомец. – Поливает так, что заржаветь можно. Как добрались до нас?
– Более-менее, правда, чуть не смыло с дороги. Удивительно, но сколько раз я ни проезжал мимо этого места, никогда не видел трактира. А вы живёте где-то неподалёку?
– И не просто живу, – промокший чуть ослабил галстук. – Я здесь работаю.
– Ах вот как, – предчувствуя неладное, пробормотал Пётр.
– Ну да. Я хозяин трактира. Простите, что заставил себя ждать. Пару секунд – и приму у вас заказ.
Приехали, грустно констатировал Пётр, ещё один хозяин.
Промокший торопливо вытер руки о скатерть и засунул ладонь в карман.
– А, чёрт!
Длинные пальцы сжимали пропитавшийся водой блокнот.
На столешницу упало несколько тяжёлых капель.
– Ладно, так запомню.
– Может, пригласить официанта?
– Ну что вы! – возмутился промокший. – Я должен лично обслужить дорогого гостя.
Знакомая песня. Что-то подобное ещё шерстяной пел.
– Благодарю, ничего не нужно. Немного посижу, если позволите, и отправлюсь в путь.
– Это невозможно, – заволновался новоявленный хозяин трактира.
– Что, погода настолько ужасна?
– Не в этом смысле. Сделать заказ нужно непременно. Таковы правила моего заведения.
– А их нельзя изменить? – осторожно предложил Пётр.
Вступать в открытую дискуссию с промокшим не хотелось, поскольку любой спор с обитателями трактира казался категорически безнадёжным.
Человек в костюме укоризненно посмотрел на Петра, торопливо снял пиджак и старательно выкрутил плотную ткань, обрушив на дощатые половицы потоки воды.
– Я не представляю, что со мной будет завтра, – подавленно произнёс он куда-то в пол. – Если сейчас не высохну, всё пропало. Вы позволите? – полный мольбы взгляд обратился к гостю, а после перепрыгнул на брюки.
– Конечно, не смущайтесь, – великодушно разрешил Пётр.
Пусть промокший вытворяет, что хочет. Главное, что, судя по его предшественникам, он должен быть безобидным.
Хозяин разделся, последовательно выжимая каждый предмет гардероба, включая носки. Из одежды на промокшем остались только трусы и галстук. Воду из ботинок хозяин трактира аккуратно вылил, присев на корточки и целясь в узкую половую щель.
– Влага убийственна для меня, – пояснил он. – Чувствую, уже завтра утром заскриплю.
– Слабое горло?
– Суставы.
– Плохо дело, – посочувствовал промокшему Пётр. – Уж не артрит ли у вас? Проверьтесь, пока не поздно.
– А вы, наверное, врач?
– Нет, но у меня отец хирург. Вот я и наслушался от него всяких ужасов.
«Да, по ужасам мой папаша спец, умеет прокомпостировать мозги, – мысленно усмехнулся Пётр. – От последней встречи с ним отойти до сих пор не могу».
– Повезло вам с отцом, – промокший шмыгнул носом. – Я своего батю тоже частенько вспоминаю. Это он, между прочим, трактир построил. Сам, собственноручно. Нет, конечно, мужики ему помогали, и я суетился, но серьёзного мне, маленькому пацану, не доверяли. А батя всю душу в трактир вложил. Хотел, чтобы заведение нравилось людям: и поесть вкусно можно было бы, и отдохнуть. Знаете, откуда взялось это название – «Млечный Путь»?
Пётр отрицательно помотал головой, хотя два варианта – шерстяного и миловидной – отлично помнил.
– Вы же представляете себе форму Млечного Пути? Эдакая звёздная воронка. Отец считал, что его трактир символизирует некую точку возврата, место, где непременно захочется оказываться снова и снова. Так и заявлял, что все дороги должны вести не в Рим, а в наш трактир. А вы говорите, давайте правила поменяем.
Промокший сочно чихнул и вытер ладонью покрасневший нос.
– Будьте здоровы, – искренне пожелал очередному хозяину трактира Пётр.
Промокший воззрился на гостя с таким неподражаемым изумлением, что у Петра даже сомнение возникло, не произошла ли ошибка с текстом пожелания.
– Ну как вы можете? – горько произнёс промокший. – Вы… вы бездушный, холодный, чёрствый человек.
– Да что случилось?
– Что случилось? Вас так ждали, так готовились к встрече. Надеялись успеть за час, но, похоже, где час, там и два. Это же уйма времени, а вы… Поменять правила! Нет, подумать только, что вы предлагаете!
– По-моему, ничего страшного, – сдержанно возразил Пётр. – Но раз считаете мои слова оскорбительными, приношу свои извинения. И если вам будет угодно…
– Мне будет угодно, чтобы вы наконец-то научились держать равновесие, – сухо подытожил промокший. – Равновесие, равновесие и ещё раз равновесие. Это не так уж и сложно, как кажется на первый взгляд.
Пётр едва открыл рот, чтобы уточнить, что подразумевается под равновесием, как по залу разлилось недавнее «дзинь».
Галстук промокшего распался на две полоски, словно кто-то невидимый разрезал его ножницами, после чего обе половины разлетелись в противоположные стороны, свернулись в трубочки и поднялись параллельно полу.
«Да это же велосипедный руль!» – охнул от удивления Пётр.
Нимало не заинтересовавшись произведённым на посетителя впечатлением, хозяин трактира резко отвернулся от дорогого гостя и пошёл прочь, всё более и более прибавляя шаг, пока не сорвался на бег.
Влажные следы на полу слились в длинную тёмную дорожку, и оставшийся в одиночестве Пётр с изумлением наблюдал, как вместо человека по залу торопился, позвякивая, детский велосипед.
«Ба, моё сокровище! – удивлённо ахнул Пётр. – Мне тогда пять лет исполнялось, и я чуть не обалдел от счастья, когда мы с отцом пришли за ним в магазин. А потом были синяки и ссадины, пока я учился кататься, и слова отца, мол, главное – держать равновесие. Как же он радовался тогда вместе со мной, с каким плохо скрываемым ликованием наблюдал за моими успехами. И в его сдержанных похвалах звучала тихая гордость за сына. Почему теперь он лишь упрямо ворчит?»
– Отдыхаете?
Голос, бесцеремонно прервавший размышления Петра, принадлежал пожилой женщине, одетой в белый костюм, смахивающий на странную униформу. Плотная блуза с жабо обтягивала мощный торс, ноги были скрыты длинной юбкой в мелкую складку. И если бы не подозрительные бурые пятна, давно высохшие и предательски выдававшие в незнакомке страшную неряху, Пётр подумал бы, что имеет дело с классическим синим чулком. Правда, в белом одеянии.
На седой макушке угрожающе торчал залихватский пучок. Взгляд за огромными линзами роговых очков изучал Петра так внимательно, словно толстуха, уподобившись компьютерной программе, проверяла гостя на наличие вредоносных вирусов.
– Отдыхаю, – приветливо подтвердил Пётр.
– Ну-ну, – обиженно поджала губы женщина. – Надеюсь, помните народную мудрость, что делу время, а потехе час?
«Ну наконец-то хоть кто-то здесь мне не рад», – не без странного удовольствия отметил Пётр.
А вслух произнёс:
– Как гласит трактирная мудрость, где час, там и два. Или мне уже пора?
Незнакомка пренебрежительно фыркнула и, сложив руки на груди, немедленно превратилась в нелепую пародию на Наполеона:
– Сидите, чего уж. Раз попали сюда, вас обслужат по полной.
Судя по грозно-потешному облику сине-белого чулка, сервис в исполнении толстухи обещал стать столь же неоднозначным, а потому требовал уточнения.
– А что входит в обслуживание?
– Господи, на мою голову… – прошипела незнакомка, закатив глаза к потолку. И неожиданно злобно добавила: – Заказ делайте.
– А вы повар? Наверное, очень устали? Не буду вас беспокоить. Давайте я тихонько посижу, пока ливень не прекратится, а потом уйду.
– Вот паршивец, – лицо раскрасневшейся от возмущения толстухи стало походить на спелую вишню, посаженную на белый крем жабо. – Какая я тебе повариха? Я хозяйка трактира, понял? Хо-зяй-ка!
– Ах, ну да, конечно, как же может быть иначе, – пробормотал Пётр. – Вот только паршивцем вы меня зря назвали. Кажется, мы впервые видим друг друга, и не думаю, что я когда-то чем-то вас обидел. Но если я так уж вам неприятен, могу встать и уйти. Может, уже и дождь кончился.
Пётр поднялся со стула.
– Сидеть! – рявкнула трактирщица. – Каков хитрец! Нет уж, голубчик, так просто не отделаешься. Говоришь, совсем не помнишь меня?
Судя по творившемуся в трактире, толстуха тоже имела отношение к прошлому как Петра, так и его отца. Вот только никого столь агрессивного и неприятного вспомнить не получалось.
Воспитательница в детском саду? Нет, та была милой молодой хохотушкой. Первая учительница? Строгая дама в возрасте ничуть не походила на эту озлобленную неопрятную особу. Кто-то из школьных педагогов? Тоже мимо. Соседка по подъезду? Такие не встречались. Знакомая отца? Его коллега?
– Прелестно, – подбоченилась толстуха. – Впрочем, я ничуть не удивлена. Человеческая память – вещь изумительная. Что доставляет мало-мальский дискомфорт, срочно удаляется из головы за ненадобностью.
– Вы о чём?
– О том, что ты мне жизнь сломал, подлец, – жабо трактирщицы ощетинилось тугими складками, бесчисленные сборки юбки угрожающе раздулись. – Я должна была блистать, получать заслуженные комплименты, проживать яркие, незабываемые моменты… – под линзами очков пролегли мокрые дорожки. Толстуха всхлипнула, но усилием воли сдержала рыдание, и щёки мгновенно высохли. – А ты уничтожил всё одним неосторожным движением.
– Я? Уничтожил?!
– Да, представь себе, мальчик-паинька, – съехидничала толстуха. – Уничтожил и не подавился. То есть не поперхнулся. Эх, прав был мой отец, когда говорил, что люди ужасающе неаккуратно относятся к окружающим. Именно что неаккуратно! Кстати, – неожиданно смягчила тон трактирщица, – это заведение мой родитель открыл. И название – «Млечный Путь» – его мозгов дело, и подпись про «где час, там и два».
Взгляд толстухи потеплел, и Пётр не преминул сменить тему разговора:
– У вас был очень мудрый отец.
– Да. Мечтатель, умница, учёный, по уши влюблённый в свою астрономию. Небо было его твердью, по которой он ступал легко и уверенно, словно мы по земле, а звёздную карту мой дорогой папочка представлял лучше, чем территорию нашей области. Он и трактир открыл не абы в каком месте, а в наиболее удачном для наблюдения за звёздами. И название выбрал по имени обожаемого небесного детища. А то, над чем ты поиронизировал, мол, в этом трактире можно бездельничать сколько угодно, на самом деле говорит о другом: небо над нашим заведением настолько прекрасно, что любоваться им можно бесконечно. И как бы он гордился мною, насколько был бы счастлив, если бы не ты, маленький безмозглый растяпа!
– А давайте перестанем ёрничать. Раз я в чем-то виноват, готов принести извинения. И будет лучше, если вы расскажете, что произошло.
– Обойдёшься! – грубо бросила трактирщица. – Ещё откровенничать с тобой. Ладно, хватит об этом. Не буду лгать и строить из себя благодушную хозяйку, тем более что я тебе совсем не рада, но правила превыше всего. А потому жду твоего заказа. И не вздумай отнекиваться.
– Хорошо, только сначала попрошу прощения за то, о чём не имею ни малейшего понятия, но что до сих пор причиняет вам боль. Извините меня, пожалуйста. Честно, не хотел, не рассчитывал и не предполагал. Если могу как-то загладить свою вину…
– Да заказывай уже! – рявкнула толстуха.
– Мне стакан чая, пожалуйста. С лимоном и…
– Стакан чая? – побелела трактирщица. – Стакан чая тебе, мерзавец? Да как ты смеешь, как ты…
Поперхнувшись фразой, словно глотком почему-то ненавистного напитка, толстуха вдруг крутанулась вокруг своей оси – легко и быстро, словно огромный белый шар. И ещё раз. И ещё. А потом шар неожиданно подскочил на месте и взорвался, оглушив Петра невыносимо громким шелестящим звуком. Что-то светлое и остроуглое полетело прямо в лицо, и Пётр крепко зажмурился.
«Бежать, нет – нестись отсюда сломя голову! И пусть дождь, пусть снег, пусть камни с неба…»
Когда всё стихло, везде: на полу, на столе, на стульях и даже на коленях Петра – валялись белые бумажные листы, покрытые коричневыми пятнами.
Пётр поднёс один из них к глазам.
«Да это же папина диссертация, та самая, которую я по неосторожности залил чаем. Так вот в чём состояла моя вина. Бедная диссертация, – усмехнулся Пётр, – и бедный отец. Как он тогда расстроился! До защиты оставалось совсем немного, и пришлось срочно перепечатывать всю работу, причём на машинке, потому что компьютеров тогда не было. Не отец этим занимался, конечно, а машинистка, но понервничать бате пришлось ого-го! А ведь он предупреждал меня, чтоб я и близко не подходил к его письменному столу, но меня тянуло к нему, будто намагниченного. Ну как же, мой папа – без пяти минут учёный, а это совсем другой мир, и, значит, стол тоже оттуда. И дёрнуло меня в тот день нависнуть над отцовским плечом с чашкой чая. Сколько мне тогда было? Лет девять, кажется. Пацаны из класса потом удивлялись, почему меня за это не выпороли, но я понимал, что мне просто повезло с отцом. Он лишь посмотрел на меня, и в этом взгляде я прочитал всё, что должен был услышать. И правда, отец ни разу не унизил меня даже словом, не то чтобы руку на меня поднять, только разговаривал, объяснял. Вот и в тот раз он огорчился жутко, рассердился на меня здорово – и тут же простил. Я же видел по глазам, что простил. Простил, потому что любил? А сейчас… Почему сейчас не может многого мне простить?»
– Ух, вечерок сегодня!
Тишина трактира вновь взорвалась, только на сей раз от чьего-то энергичного хлопка в ладоши, и злосчастная диссертация мгновенно исчезла.
– Откуда и куда путь держите? – Петру улыбался невысокий незнакомец в длинном пёстром балахоне.
– Из одного города в другой.
Пётр внезапно ощутил давящую усталость.
– Бывает, – хохотнул пёстрый. – Командировка?
– Почти.
– Понимаю, – удовлетворённо потёр ладони незнакомец. – Что заказывать будете?
– Чай.
– Всё верно, – просиял пёстрый.
– Что верно? – удивился Пётр.
– Всё.
– Почему так думаете?
– Потому что знаю, кто вы.
Быстро оглядевшись, незнакомец перегнулся через стол и горячо прошептал в лицо Петру:
– Вы секретный агент.
«Час от часу…» – мысленно простонал Пётр.
– С чего вдруг?
– С того, – хихикнул пёстрый, – что я человек интересующийся и много чего в жизни повидавший. Одних только голливудских фильмов знаете сколько пересмотрел? А там ведь как? Если человек за столиком в кафе или в ресторане сидит смирно, смотрит по сторонам расслабленно, еду не заказывает, а лишь прикрывается чашкой чая, значит, стопудово работает на спецслужбы. А что такое – нечаянно вступить в диалог с человеком, работающим на спецслужбы? – круглые карие глаза вспыхнули двумя стоваттными лампочками. – Ты и не заметишь, как обнаружишь себя несущимся в крутом автомобиле, выпрыгивающим из горящего катера в океан, вываливающимся из самолёта, причём без парашюта. И ещё, разумеется, предстоит карабканье по фасаду небоскрёба, а сразу вслед за ним – двух-трёхчасовой паркур. О-о-о! – неожиданно завопил пёстрый, колотя ладонями по столу. – Возьмите меня с собой, ну пожалуйста! Движение – моя стихия, полёт – единственно подходящий образ жизни, преодоление расстояний – смысл существования. Мне тесно в четырёх стенах, весь мир – вот моё пристанище!
– Прекратите немедленно! – отпрянул от стола Пётр.
– Я знал, что пробьёт мой час, я верил! И вот это случилось, и вы здесь! – продолжал голосить пёстрый.
– Да вы с ума сошли!
– О нет, я не сумасшедший, – энергично вращая глазами-лампочками, заверил Петра незнакомец. – Я хозяин этого трактира, но готов покинуть его навсегда в обмен на свободу. Понимаете, нас всё время что-то сдерживает, связывает, и мы тратим время – долгие драгоценные годы! – на то, чтобы однажды принять желанное освобождение. Порой и вовсе размениваемся на всякую ерунду. А ерунда она такая – время крадёт безжалостно. Где час, там и два. Всё же прав был мой отец, ой как прав! Недаром он построил трактир, недаром обещал, что заведение станет для меня мостиком в счастливую жизнь! Сынок, говорил он мне, жизнь – это движение, а движение – жизнь. И двигаться надо непременно вперёд и вверх, словно по некоей спирали. Млечный Путь – вот символ жизненного пути. Только вперёд, только вверх – к заветной цели!
«Мы с отцом тоже когда-то так мечтали, – подумалось грустное, – только вперёд, только вверх, навстречу захватывающим приключениям. Однажды под такое настроение даже воздушного змея умудрились смастерить. И пока делали, фантазировали, не отправиться ли в путь прямо на нём. Маму решили оставить дома, но она нисколько не обиделась. Я объяснил ей, что путь предстоит нелёгкий и временами опасный, а папа добавил, что нас же должен кто-то дома ждать. А на деле вышло… Да, а что, действительно, вышло? В дальние края, в смысле в другой город, в другую жизнь, отправился я один, а отец так и остался с матерью – ждать? Только ждать, рассчитывая на редкие звонки и ещё менее частые встречи? А потом ворчать на закрутившегося сына, на самом-то деле мечтая получать подтверждение того, что сильному взрослому мужчине до сих пор необходим и интересен собственный отец? Маскируя колкостями волнение и заботу о любимом человеке?»
Перед глазами появилось недовольное постаревшее лицо, и Петра вдруг накрыло волной позабытой нежности.
«Бедный батя. Эх, если бы оказаться сейчас не в трактире, а у родителей. И чтобы нам стало по-прежнему тепло и уютно друг с другом – настолько, что два часа пролетали бы, как один. И…»
И тут произошло удивительное. Пёстрый, деликатно дожидавшийся, когда на него снова обратят внимание, взмахнул руками, и разноцветный балахон распахнулся, словно занавес. На ярко-жёлтом полотне мелькнули чёрные кругляши глаз, алая дуга улыбки, коричневые стрелки усов и завитки бороды.
«Да это же он, тот самый воздушный змей!» – догадался Пётр.
– Заказ принят, пройдите получить, – пропел откуда-то сверху незнакомый бодрый голос.
– Куда пройти? Что получить? – в замешательстве поднял глаза к потолку Пётр.
Однако объяснений не последовало: едва прозвучав, голос смолк, а пёстрый умудрился улетучиться.
Свет в люстре внезапно стал тускнеть, пока не исчез вовсе. Пламя в камине ярко вспыхнуло и погасло. Только из-под двери в зал пробивалась узенькая бледная полоска.
Пётр поднялся.
«Ну и ладно. Непонятно, что тут происходило, но хотя бы время скоротал. Ого, – глянул на сотовый Пётр, – действительно, скоротал. Правда, почему-то не вперёд, а назад. Сейчас всего лишь двадцать сорок восемь. Примерно в это время я только выезжал от родителей. Видимо, что-то с телефоном случилось. Разберусь с ним дома. Теперь главное, чтобы дождь закончился».
Осторожно лавируя между столиками, Пётр добрался до двери и широко распахнул её.
Маленький коридор пропал, и на пороге дрожала влажная уличная тишина. Ливень прекратился. Автомобиль приветственно поблёскивал мокрыми боками.
Пётр поднял голову.
На тёмном шёлке промытого неба светилась аккуратная звёздная кучка, словно наметённая гигантским веником.
И ливень поливает «Млечный Путь»,
Мы встретимся ещё когда-нибудь, –
всплыли казавшиеся позабытыми строки.
«Непременно встретимся, – улыбнулся Пётр, – как только опять позабуду, почему ворчит мой отец. Я снова загляну в мир моего далёкого детства и повидаюсь с теми, кто хранит память о нашем маленьком счастье. Но сейчас мне пора».
Намереваясь бросить прощальный взгляд на трактир, Пётр обернулся.
В дверном проёме подозрительно знакомого подъезда был отлично виден лестничный пролёт. Истёршиеся ступени вели прямо к двери родительской квартиры.