У меня в спальне на стене висит старинная фотография. Вокруг маленького круглого столика гордо и спокойно сидят Давид Эрлих и его жена, средняя бабушкина сестра тетя Роза. Их гордость, их дети, стоят рядом и смотрят в аппарат: дочери Нина, Нюра и Соня и младший сынок Мося. Этих людей давно нет. Но я всех знала, всех помню.
После революции бабушкины братья и сестры переехали жить в Москву и постоянно общались друг с другом. После смерти их матери Елены центром общения стала моя бабушка. Все приезжали к нам в Большой Каретный, мы с бабушкой вдвоем регулярно всех навещали. Моя мама и обе ее родные сестры общались со своими двоюродными братьями и сестрами тоже, но чаще по телефону. Все работали, жили в разных концах огромной Москвы. Их дети – мои троюродные уже братья и сестры – почти незнакомы друг с другом. Очень обидно!
Из рассказов бабушки я знаю, что тетя Роза до революции жила в Астрахани, где дядя Давид имел небольшой магазин готового платья. Я знала их в послевоенные годы, когда они втроем с внуком занимали две комнаты в общей квартире на втором этаже двухэтажного дома в Малом Власьевском переулке на Арбате.
Помню большие напольные часы и кадку с фикусом. Помню фаршированную рыбу и струдель, которые к еврейским праздникам прекрасно готовила тетя Роза. В те годы дядя Давид был уже на пенсии, а до того работал товароведом на какой-то фабрике готового платья. Думая сейчас о дяде Давиде, я не могу припомнить его рассказывающим что-либо. Мне кажется, на людях он больше молчал. А говорила, смеялась и плакала тетя Роза, и когда она плакала, плакала и моя бабушка Еня, а за компанию и я. Почему – скажу ниже.
На той моей фотографии тете Розе лет сорок. Сохранилась и ее детская фотография вместе с моей бабушкой. Бабушка совсем девочка, а тетя Роза – девушка, тоненькая и стройная. Я же помню симпатичную добрую старушку, высокую и хромую. У нее не разгибалось одно колено, и она ходила опираясь на палку. Говорили, что во время родов она перенесла травму колена. Врачи положили ногу в гипс. В результате красивая молодая женщина стала калекой. Муж очень переживал и повез ее в Германию, в Баден-Баден. Тамошние врачи хватились за головы, поражаясь безграмотности русского хирурга, но сделать уже ничего не смогли.
Однако тетя Роза плакала не из-за своей ноги. Она плакала из-за младшей дочери Сони, выплакала целые моря слез.
В нашей семье на эту тему старались не говорить, боялись упоминать даже имя тети Сони. Все подробности ее жизни я узнала уже после 1953 года, после смерти Сталина. Тогда же впервые и увидела ее. На той семейной фотографии она сидит крайняя справа, около брата Моси. Ее нельзя было назвать красивой – ее немного портил нос. Он был чуть длиннее, чем хотелось бы. Но даже тогда, в пятидесятые годы, после всего пережитого, она была очень интересной женщиной: живые темные глаза, прекрасная фигура и масса женственности. Поражало, что она смогла сохранить все это после многих лет лагерей и ссылки.
А дело было так. Соня вышла замуж за молодого инженера Анатолия Шугома. У них родилась дочка. И вот однажды Соню увидел приехавший в Москву в командировку с Дальнего Востока крупный хозяйственный работник Анатолий Французов. Соня бросила мужа и, взяв с собой дочь, уехала с ним во Владивосток.Там она жила как королева. У нее было все, о чем может мечтать женщина: любовь, достаток, интересная жизнь. Правда ее маленькая дочка тяжело заболела и умерла. Но 8 ноября 1934 года родился сын-«октябренок». Его назвали Феликсом в честь Дзержинского. Все счастье Сони окончилось в 1937 году. Французова арестовали и расстреляли. Соню как жену врага народа арестовали тоже. Трехлетнего сына сдали в детский дом.
Вот тогда-то тетя Роза, обливаясь слезами, начала ходить по большим начальникам и просить разрешения взять внука к себе. Сейчас трудно себе представить, как ей, малограмотной, старой, больной женщине, удалось добиться такого разрешения. Еще более удивительно то, как она смогла добраться до Владивостока. По тем временам это было длинным и непростым путешествием через всю страну. Как она смогла найти ребенка, взять его, довезти до Москвы? Но она, плача, сделала все это. И с тех пор они жили втроем: тетя Роза, дядя Давид – два старых больных человека с крошечными пенсиями – и их внук Феликс.
Я знала Феликса очень хорошо. Он был интересным мальчиком, похожим на мать. Я не думаю, что он очень страдал в детстве. Он был окружен большой любовью бабушки и дедушки, учился в московской школе. Но в юности ему пришлось понять, что он сын «врага народа». Он мечтал о сцене, однако единственным институтом, где приняли его документы, был Станкин. Учиться пришлось на инженера. Тетя Роза плакала, рассказывая моей бабушке об этом.
Однажды летом 1956 года Феликс приехал к нам в подмосковный поселок Кратово, где мы снимали дачу. Пожалуй, тогда впервые он заговорил с мной о том, что мучило его многие годы, о том, что представляет собой наш социалистический строй, во что превратились коммунистические идеалы. Я испугалась этого разговора и не соглашалась с Феликсом. Да, культ Сталина уже был развенчан, но я думала тогда, что он и его соратники виноваты во всем, а коммунизм все равно светлое будущее человечества. Я была дурочкой в то время, сегодня мне стыдно за себя. Но еще долгие годы я верила в коммунистическую идею, сама хотела стать коммунистом и позднее была членом партии. Мне был неприятен разговор с Феликсом. Мне казалось: да, он пострадал, поэтому все видит в черном свете. Он неправ. А Феликс понял, со мной на эти темы говорить нечего. Я его не понимаю, не хочу понимать. Он горько усмехнулся и уехал в Москву, хотя мог бы пожить у нас немного. Больше он к нам не приезжал.
В 60-е годы мы, как и многие старые москвичи, разъехались из центра на окраины-новостройки. Наша семья переехала на проспект Вернадского. Тетя Роза с Соней и Феликсом получили квартиру в Новых Черемушках. Я приехала к ним однажды уже без бабушки. Я тогда так и не смогла узнать, где Феликс работает, чем занимается. Однажды я купила журнал «Советский экран» и нашла там написанную им рецензию, не помню сейчас на какой фильм.
Я писала уже, что его мать Соня была внешне очень интересной женщиной. Еще находясь в лагере, она познакомилась с таким же заключенным, часовщиком по профессии, и вышла за него замуж. После реабилитации в середине 50-х годов она приехала с ним в Москву. После смерти мужа через несколько лет обстоятельства жизни Сони сложились, как в хорошем романе. Однажды в центре Москвы она встретила своего первого мужа Анатолия Шугома. Им было тогда более шестидесяти лет. Встретила, и он бросил семью и вновь на ней женился. Я помню, как в очередной раз приехала к нам тетя Роза, села на стул и заплакала.
– Моя дочь, – сказала она плача, – вышла замуж!
– Которая из дочерей? – удивились мы.
– Соня!
– За кого?
– За Толю Шугома!
– Опять? – глупо спросила моя мама.
– Да!
Счастье «молодоженов» было недолгим. Вскоре Толя умер от инфаркта. Через несколько лет после этого Соня стала работать гувернанткой у внучки какого-то адмирала. Тети Розы уже не было в живых.
Не помню, когда это было, по-моему в конце семидесятых годов, знаю, что Соне тогда исполнилось семьдесят лет, она приехала к нам на дачу в Отдых. Приехала, чтобы проститься. Они с Феликсом уезжали в США. Выглядела она очень хорошо, была энергичной, казалась прямо молодой. Мы удивлялись ее энергии. Тогда мы не понимали, как это можно – навсегда уехать из России. Было грустно. В Америке Соня прожила не больше года. Не помню уже, от кого мы узнали, что она умерла.
Младшего сына тети Розы Мосю я часто видела в пятидесятые годы. Он жил в Москве на Пушкинской улице с женой Надей и двумя детьми: сыном Володей, который был немного старше меня, и дочкой Леной, меня моложе. Мося был стенографистом на Съезде ВКП(б) в середине двадцатых годов, там и познакомился со своей будущей женой, тоже стенографисткой. В 1925 году они поженились. Моя тетя Ася отчетливо помнила эту дату. До того она школьницей жила в семье тети Розы. Ей было хорошо жить в этой семье, а после Мосиной свадьбы она вынуждена была уйти жить к дяде Мите, младшему бабушкиному брату, где ей жить стало хуже. Тетя Ася рассказывала, что Мося принимал участие в строительстве Комсомольска-на-Амуре. В пятидесятые годы он работал, кажется, в Министерстве путей сообщения. Больше ничего о нем и его детях я не знаю.
Две старшие дочери тети Розы Нина и Нюра не были москвичками. Нина вместе с семьей жила в Астрахани, где родились все дети тети Розы. Она вышла замуж за зубного врача и имела с ним единственного сына Илью, названного в честь моего дедушки Илюши, которого в семьях бабушкиных братьев и сестер очень любили. Я с Ильей незнакома, да и тетю Нину видела только дважды и оба раза в экстремальных ситуациях.
Первый раз – осенью 1941 года, после того как, оказавшись в начале войны с мамой и бабушкой в Сталинграде, на их родине, нам пришлось бежать в Казахстан, куда мы по предписанию должны были эвакуироваться из Москвы. Это был страшный и долгий путь. О нем я уже рассказывала. Бежали мы через Астрахань и, естественно, остановились на несколько дней у тети Нины. Я плохо помню те дни, мне было всего четыре года. Мне кажется, я запомнила серую улицу, которая пахла рыбой. А может быть, это моя фантазия.
Свою вторую встречу с тетей Ниной я помню очень хорошо. Она произвела на меня ошеломляющее впечатление. То был июнь 1962 года. С первой нашей встречи прошло более двадцати лет. Я жила с моей восьмимесячной дочкой на станции Челюскинская под Москвой, где мы на лето сняли дачу А мои мама, обе тети и мой муж оставались в Москве, где тяжело болела и умирала моя дорогая бабушка. Периодически муж или двоюродный брат навещали нас, привозили продукты, рассказывали новости и уезжали обратно. Однажды приехал брат и сказал, что бабушка умерла. Он обещал посидеть с ребенком, чтобы я смогла поехать в Москву и проститься с ней.
Я безумно любила бабушку, она меня вырастила, она была моим самым большим другом. Всю дорогу до дома в электричке, метро и автобусе я плакала не переставая, зареванная вошла в комнату и в ужасе остановилась. На столе в гробу лежала умершая бабушка, а рядом на стуле сидела бабушка живая. Она была чуть моложе той, в гробу, так же причесана с пучком зашпиленных волос на затылке, с такими же натруженными руками на коленях. Она сидела и тихо плакала.
Я остолбенела, подумала, что схожу с ума с горя. «Иди сюда, Лена! – сказала мама, – Видишь? Это тетя Нина приехала из Астрахани и попала на бабушкины похороны». Так это тетя Нина? Дочь тети Розы? Я и представить себе не могла, чтобы племянница так походила на тетку! Одно лицо, фигура, жесты. Фантастика!
Вторую дочь тети Розы, Нюру, я видела всего один раз, не помню уже при каких обстоятельствах. Знаю о ней немного. Знаю, что жила она в Виннице на Украине, что она – врач-рентгенолог, и что муж ее тоже врач. Знаю, что как врач она была на фронте во время войны, и что есть у нее дочка Ирочка, с которой мы никогда не виделись. Ирочка была одной из причин слез тети Розы, так как в детстве очень страдала головными болями.
Вот и все, что смогла я вспомнить о людях с той старинной фотографии, что висит у меня на стене здесь, в Киле. На этом я и собиралась окончить свой рассказ. Но в 2000 году получаю я письмо с Украины, из Винницы, от какой-то неизвестной мне Костовецкой. Кто это? Читаю: «Уважаемые мои родственники! Это письмо пишет вам дочь Нюры Эрлих (дочери вашей тети Розы). Вас я конечно никогда не видела... От нашей общей родственницы узнала, что вы уехали в Германию, и решила вам написать... Мы ведь с Вами троюродные сестры. Очень буду рада получить от вас письмо». Конечно, я написала письмо в Винницу и сразу позвонила Ирине. Надо было уехать в Германию, чтобы найти свою сестру!