МОИ ЛЮБИМЫЕ СТЕРВЫ, или ИЗ РУК В РУКИ
Когда говорят, что в жизни женщины мужчина играет важную роль, наверное, это правда. Однако в моей жизни важную роль всегда играли женщины. Мужчины им в подметки не годятся. Или я таких мужчин пока не встретила. Значит, с мужчинами у меня еще все впереди. Надеюсь. А пока о женщинах.
Еще одна расхожая фраза: «Мужчина называет стервой ту женщину, которую не удалось сделать дурой». Не знаю, называл ли меня кто-нибудь стервой кроме моего отца, но я себя считаю умной дурой. Горе от ума. Когда многое знаешь, видишь и понимаешь, уже не размениваешься по мелочам. И женщин, которых я люблю, трудно назвать дурами. Самодурки? Это да. Стервы? Очень может быть. Не из тех, что пропагандируют в глянцевых журналах, не гламурные охотницы за мужьями. Нет. Настоящие породистые стервы. Умные, талантливые, знающие себе цену. И характер у них не сахар.За это я их и люблю.
Я могла бы назвать стервами многих своих учителей, своих преподов из иняза. Как сказал один проректор «Иняз – это серпентарий». Однако мне в нем было достаточно комфортно и хорошо. Там, где не хватало солнца, лампочки пригревали. Да и с моими змеями-одногруппницами, а вернее Тигрицами и Котами, нашелся общий язык. Нас, испанцев, было мало. Все на виду. Все друг друга знали. Штучный товар. И преподаватели наши основные всего человек десять, с первого и по пятый курс рядом. Наши. Свои. Каста. Они передавали нас из рук в руки, спорили о наших оценках, воевали с нами и за нас.
Скажите, а кто-нибудь из вас помнит руки своего преподавателя? Я помню. Руки Инны Петровны Богач. Она вела у нас историю испанской литературы. До истории испанского языка она, к сожалению, не дожила. А на литературе мы иногда подремывали. Нам поставили лекции в какой-то очень неудобной для занятий аудитории с большими креслами. И первой парой под истории Сида и доньи Химены, под испанский романсеро и рыцарские романы глаза сами слипались. Инна Петровна сердилась, но не слишком. Вот ее я стервой назвать не могу. Хотя я ее еще плохо знала. Слишком мало она успела у нас провести. Может, и натолкнулась бы на ее характер. А так…
А так я уже и не помню, почему я была расстроена, мне было плохо. Причин на третьем курсе у меня хватало. Только проходя мимо, Инна Петровна сжала мою руку и сказала: «Не переживайте, Света, все пройдет». У нее была сухая, крепкая, очень горячая рука. И мне стало легче. Я не помню причину огорчения, но помню руку, которая мне помогла. До сих пор. Спустя почти двадцать лет.
За то семинары были в очень холодных аудиториях. Деревянные рамы плохо закрывались. Мы очень мерзли в Ташкентском варианте архитектуры: стекла, стекла, стекла. А у нас Сибирь. И за окном минус тридцать. Мерзли не только мы. Мерзли птицы. Они залетали к нам погреться. Вот и во время семинара какая-то синица залетела в аудиторию. Инна Петровна стала кормить ее булочкой. Мы все посмеялись. А кто-то сказал: «Плохая примета. Птицы в дом залетают к смерти». Все опять засмеялись: «Какая смерть! На улице мороз, а окно открыто». Через неделю Инна Петровна умерла. Она повторила судьбу своего мужа, известного лингвиста-румыниста, специалиста по румынскому и молдавскому языкам. У него стало плохо с сердцем в Москве в командировке. Он упал прямо на станции метро. А люди еще не сразу остановились и помогли. Когда остановились, было поздно. Инна Петровна успела дойти до турникета в холле нашего института. Сердце.
Сын не продолжил традицию родителей и распродал их библиотеку. Некоторые книги по испанской грамматике у меня от нее. От Инны Петровны. И хотя я как преподаватель тоже бываю стервой и беспощадной к прогульщикам, я помню, что иногда нужно остановиться и заглянуть в глаза студента. Может, кому-то именно в такой момент важна фраза: «И это пройдет!» Спасибо Инне Петровне!
А на первый курс я попала к Ольге Петровне Стреж. Кстати, благодаря ей появился Игорь Стриж из моего «Слияния двух лун в созвездии Орла». Стреж и Стриж. Созвучно?
У меня была очень слабая подготовка по испанскому языку. Я из обычной школы, и у нас в самое голодное время ушли все учителя иностранного языка горничными в гостиницы. У меня в городской школе почти три года не было испанского языка. Что уж говорить о деревне и тогда, и, увы, сейчас. Я попала в группу к лицеистам, к тем, кто уже бывал в Испании и по-испански болтал. Еще и пневмонию на остановках из-за перебоев с транспортом заработала. Плюс два месяца к основному отставанию. И с Ольгой Петровной мы тогда схватились. Она меня пыталась выдавить и отправить в академический отпуск. А я не сдавалась. Я зубрила, зубрила, зубрила. Мне было очень трудно. Но чем сильнее на меня давили, тем больше я сопротивлялась. Это как из мягкой и податливой мокрой бумаги возникает под прессом и клеем прочное, крепкое папье-маше, которым и убить потом можно. Я выдержала и ушла в другую группу на втором курсе. Однако я благодарна Ольге Петровне за то, что она никогда не снижала требований ко мне.
С Ольгой Петровной, хоть это и странно, у нас сложились очень теплые отношения чуть позже. На старших курсах. Она умеет быть любой. Она может быть мягкой и склонной к доверительному общению, может быть жесткой и непреклонной, может быть злой и язвительной. Я видела ее разной. Я натыкалась на все углы ее характера. И я ее люблю. Многие девчонки открывали ей свои личные отношения, и она их презирала. Многие лебезили, и она их не уважала. Я не открывала и не лебезила, но она иногда была открыта со мной. Я помню и смерть ее мамы, и рассказы о том, что она очень любит своего младшего сына и заранее ненавидит свою будущую невестку.
Почему была открыта со мной? Может, случайность. Может, потому что мы в душе землячки. Ее мама из Горячинска или Гремячинска. Моя бабушка Агния из тех же краев. Вольная бурятская земля. Хотя, что во мне, что в Ольге Петровне нет ничего от бурят. Русские. Она блондинка с большими голубыми глазами и когда-то толстой, длинной русой косой. Косу обрезала в Никарагуа. Было слишком жарко. С тех пор волосы не отращивала.
У Ольги Петровны я научилась разбавлять скучную грамматику байками из своих столкновений с испанцами или латиноамериканцами, научилась запоминать по именам всех своих студентов. Я не помню фамилии. Я помню имена. А еще у Ольги Петровны очень теплые руки.
На втором курсе наша третья, сборная группа попала к двум преподавателям. Имя первой я упоминать не буду. У нас с ней звезды не сошлись. Знаю, что кто-то ее любит и ценит, но не наша группа. Полгода мы писали все контрольные на «двойки», читали учебник без особых комментариев и слышали: «Ничего, само собою сложится!» У нас не складывалось.
Второй преподаватель – единственный мужчина и как нам тогда казалось – зверь. Валерий Степанович Гайдук. Вояка тот еще! У него мы тоже из «двоек» не вылезали. Он научил нас зубрить. Это благодаря ему я выучила наизусть тексты про бурильные установки. Ох, как потом удивляла своими знаниями носителей испанского языка.
А еще он научил меня подглядывать и мухлевать! Я плохо видела, а потому подглядывать не могла, и если забывала зазубренное, всё, ступор полный. Зубрежка в иностранном языке нужна, но плачевна этим самым ступором. И однажды он меня обвинил, что я все время подсматриваю. Я сказала: «Я физически не могу этого делать, потому что не вижу!» А он в ответ: «Почему тогда очки не носите?» «Действительно, – подумала я. – Почему?» Я надела очки и стала подглядывать.
Однако я столкнулась с парадоксом. Посторонние считают, что человек в очках плохо видит. Поэтому к нему как к инвалиду относятся. Подглядываний не замечают. Что слепой увидит? Меня в очках даже место уступить в транспорте не просили. А без очков – я первая жертва, хотя рядом будет сидеть парень или мужик. На самом же деле человек в очках видит хорошо! Это без очков он беспомощен. Однако очки как средство маскировки и манипуляции общественным мнением я усвоила. Спасибо Валерию Степановичу!
По окончанию первого семестра стало очевидным, что наша группа не выживет, если не сменить преподавателей. И тогда к нам пришла Татьяна Григорьевна Гоглова. Обнаружив нашу полную безграмотность, она спросила: «Как вам грамматику объясняли?» «Никак! – честно ответили мы. – Нам сказали, что само собою сложится!» «Куда, ё… твою мать, оно у вас сложится?» – выдала тираду наш новый преподаватель. Мы замерли. «Если бы оно у вас само складывалось, то на хрена тогда я вам была бы нужна! – Татьяна Григорьевна обвела нас долгим пристальным взглядом. – Открываем учебники с первой страницы и начинаем!»
За семестр мы прошли с ней программу года, и я навсегда разучилась зубрить. Я вдруг увидела, что грамматика – это схема, структура, это конструктор или система, которая четко работает, если ты соблюдаешь определенные правила, если ты не пытаешься понять систему через знание своего родного языка, а принимаешь новый язык как данность, таким, какой он есть. И какие бы слова ты не вставлял в схему, схема не меняется и работает. Я начала свободно говорить. У меня словно мозги переключило.
Несмотря на свою грубоватость, острый язык, взрывной характер и мальчишеский максимализм Татьяна Григорьевна была преподаватель от Бога. Моя группа ее боготворила. Другие боялись. Мы нет. Она была Наша. Чему она меня научила? Многому.
Я оказалась в группе смертников. Выжили только те, кто ходил на занятия. Из нашей группы, наверное, трое. Я старалась не пропускать, а поскольку была самолюбива и любые замечания и плохие оценки принимала за оскорбление, всегда выполняла домашние задания по максимуму. Не идеально. Естественно с ошибками. Замечания отгребала по полной. Но я работала, как и те девчонки, что выжили рядом со мной. Мы были каждый сам за себя. И мы выжили. И я считаю нас кастой и штучным товаром. Я горжусь, что у меня есть они.
Однако однажды я заболела. Меня не было месяц. Я пришла, и у меня никто не спросил справку. Справка была. Но никто не спросил. А когда одной из тех, кого позже отчислили в конце года, Татьяна Григорьевна предъявила претензии за пропуски, прогульщица огрызнулась: «Голубевой тоже вон месяц не было! К ней же Вы не цепляетесь!» Татьяна Григорьевна смерила ее презрительным взглядом с ног до головы и сказала: «Во-первых, отвечайте за себя! Во-вторых, не стучите и не подставляйте других! В-третьих, Голубева свои прогулы заработала и отработала, а что сделали Вы?»
Я навсегда запомнила ее «Не стучите!». Это правило я применяла даже к моим второклашкам. Учителя приучали их жаловаться. В классе всегда находилась девочка, которая с поднятой вверх рукой была готова доложить, что Иванов ткнул ручкой Петрова, а Сидоров стукнул Козлова учебником по голове. Находились даже такие девочки, что составляли отчет своей учительнице начальных классов о том, как другие дети вели себя на моем занятии по иностранному языку. Этакие праведные доносчицы. Я навсегда запретила ябедничать и писать письма учителю. На моем уроке распоряжаюсь я, а Иванов и Петров с ручкой разберутся самостоятельно.
На вступительном экзамене в институт я была в таком стрессе, что почти напрочь его забыла, и вдруг в конце второго курса я вспомнила, кто сидел в экзаменационной комиссии и кто поставил мне оценку «отлично» за мое желание учиться. Татьяна Григорьевна. Мой самый любимый преподаватель. Она была со мной в самом начале. Она позволила мне ступить на тот путь, по которому я иду до сих пор. Она была со мною, когда я пересекала рубеж на защите диплома. Со мною не было моего руководителя, а Татьяна Григорьевна была в комиссии. И это ей я подарила цветы после защиты. И это от нее у меня на любое студенческое: «Я не знал то, о чем Вы сейчас сказали» ответ «А на то здесь и я. Чтобы Вы, наконец, узнали!»
И это от нее отсутствие страха признать перед учеником, что ты чего-то не знаешь. Учитель не должен знать всего и всех существующих слов. Она первая вставала и шла за словарем. Мы вместе находили нужный перевод. И за это мы ее уважали.
И это от нее моя внутренняя убежденность, что как только ты понял работу грамматической схемы, ты постиг язык. Любой. Будь то родной. Будь то иностранный.
У многих девчонок из нашей группы была мечта выпить на Выпускном на брудершафт и выкурить сигаретку с Татьяной Григорьевной. Я не курила, а вот рюмочку с ней я выпила раньше Выпускного, еще на практике, на пятом курсе.
Когда я решила поехать в Челябинск, каждый учитель пытался мне что-то дать и вложить, потому что понимал, каково это быть первопроходцем. Все они, наша кафедра, начинали преподавать студентками. На третьем курсе вели занятия у первокурсников. А на четвертом улетали на Кубу. Они прошли Кубу, Никарагуа, Перу. Они знали, о чем говорили. Они знали, что мне может понадобиться. Я была их засланец на Урал. Они готовили меня для этого. Они подарили мне свободу и знания.
Однако они любили не только меня. Они любили всю нашу группу. По номенклатуре – вторую. В реальности – три плюс два. Потому что моя группа на финише – это слияние третьей и второй. Смертники, которые выжили. И наши преподаватели считали, что мы – результат их работы. Первая элитная лицейская группа утратила свой блеск. А мы? Многие из нас стали преподавателями и учителями. Мы работаем по специальности, той, для которой нас и готовили. Пусть кто-то с английским языком. Однако испанский – это наш костяк, это наш характер, это наша методика, это наша жизнь. И мы умеем возвращать его в свою реальность.
Неделю назад я прыгала по дому, пела и танцевала со свечами, когда на мой балкон в открытую форточку залетела синица. Она кружилась и тоже танцевала,как я. Я сначала смеялась, а потом остановилась. Плохая примета. Смерть. Синица ловко вылетела в форточку, а у меня остался горький осадок на душе. Я погасила свечи.
Смерть. Это еще один учитель в моей жизни. Я сейчас веду с ней странный диалог. Очень странный. Первый урок был от Солнечной девочки. Я не успела ей сказать: «Я тебя люблю!» Второй – от Игоря Юраша, каскадера и парашютиста. Результат? «Слияние двух лун в созвездии Орла». Третий урок – от Михаила Горшенёва.
Третий урок. Очень интересный. Рок. Король и шут. Кукрыниксы. Все это пришло ко мне во время темной ночи. В конце весны и лета, когда я утратила радость. Как ни странно, но достаточно мрачные песни позволили увидеть свет, позволили смириться с положением Маяка и его обреченностью. Рок позволил мне смириться с тем, что я Смертница. Судя по текстам песен Горшенёв – Маяк. Он для меня Свой. И вдруг я узнаю о его смерти. Я плакала. Я не могла успокоиться. Я ничего не знала ни об этом человеке, ни о его творчестве, ни о его группах. Я не фанат. Я просто знала, что ушел Свой. И вот уже октябрь и прощальный концерт «Короля и Шута». Я в толпе фанатов, орущих: «Миха жив!» И вдруг внутри меня раздался голос: «Нет! Не-е-е-ет!»
Мы привыкли считать нашу жизнь единственной возможностью присутствовать на Земле. Мы признаем только эту материальную жизнь. Мы привязаны к нашим родным и близким, и когда они покидают нас, преступив черту смерти, мы не хотим смириться. Мы держим их. Мы плачем, мы развешиваем их фотографии. Мы не хотим удалять их профили в социальных сетях. Мы делаем вид, что они живы. Мы упиваемся своим горем, не понимая, а каково им, тем, кто ушел.
Смерть отделяет душу, отделяет энергию от знакомой нам материальной оболочки. Душа получает свободу. А мы привязываем ее к материальному. Мы не даем ей уйти туда, где Свет и Любовь. Прощальные концерты. Плакаты. Мелькающая в сети фотография. Вы уверены, что душа хочет оставаться в теле, которое мертво? Вы уверены, что эту энергию нужно гонять по электрическим проводам? Вы уверены, что эту энергию нужно заставлять вибрировать в зале, заполненном толпой не очень трезвых людей?
Да, наши любимые живы. Но они живы не так, как нам хотелось бы. Проявите уважение к смерти. Позвольте близким оставить вас с радостью. И, возможно, они вернутся. А иначе мы их держим. Мы не даем им уйти, а, значит, лишаем возможности возродиться. Поэтому плачьте, пока плачется. Они будут плакать рядом с вами. А потом засмейтесь. Проводите их. Отпустите. И улыбнитесь. Обязательно улыбнитесь. Потому что тогда они действительно поймут, что вы верите в то, что они живы. Тогда, когда вы говорите: «Иди с Богом!», Вы передаете их из своих рук в руки Бога. Вы доверяете. Вы уважаете решение своих близких покинуть вас. Это их право. Уважайте Смерть.
Я понимаю это теперь. Я знаю, что смерть может в любой момент пересечь границы моего дома. И синица неспроста танцевала на моем балконе. Смерть пересекла границы моей души. Вчера я узнала, что Татьяна Григорьевна Гоглова покинула нас в 66 лет. Она ушла. Еще один Маяк в моей жизни.
Она никогда не была замужем. У нее нет детей. Мы все ее дети. Мы – ее ученики. Но она жила одна. И проводить ее могут только коллеги и мы. После смерти человек особенно беззащитен. Он не нужен ни государству, ни даже вузу, где проработал десятки лет. Он нужен только людям, которые его любили и могут устроить достойные проводы. Обычно это родные. Но многочисленные братья опередили сестру. Они ушли раньше. Проводы организуют коллеги, наша кафедра испанского языка. Наша кафедра, которая Своих не бросает и не предает. И плачем пока тоже мы, ученики. Но знаете, почему я счастлива? Потому что я говорила ей «Спасибо!» за знания, за все, что она нам дала, при жизни. Мне не будет горько, что слова благодарности я не успела ей сказать. Я успела. И я обязательно приду сказать ей «До свидания!» Потому что она уйдет в руки Бога. И пусть будет светел ее путь.
Она не была ангелом. Резкая. Взрывная. Самолюбивая. Гордая. Уверенная в своих знаниях и в себе. Не всякий мужчина мог бы быть рядом с ней. Настоящая стерва. Моя любимая Стерва.