В ноябре 1941 года прошел слух, что в деревне Вешки* появились немцы. Эта деревня находилась примерно в трех километрах от нас. Наш сосед по дому, всегда молча-ливый дядя Ваня, исчез. Говорили, что он пошел встречать немцев. В Вешках у него была какая-то родня. Как потом рассказывали, в эту деревню заехали три немца на мотоцикле. Проехав по главной улице, они развернулись и больше не появлялись. Все притихли и, как будто замерли. Я хорошо помню это напряженное ожидание неизвестного. Это ощущение чего-то неприятного и тревожного, постоянно окружающего тебя не про-ходило, где бы ты не был, что бы ты не делал. Так продолжалось около недели.(Есть фильм, кажется называется "Горячий снег", примерно, как в том фильме, правда без стрельбы, происходили события)
Я проснулся утром от тишины. Одевшись, вышел за дверь и зажмурился. Кругом все было бело от падавшего всю ночь снега. Было пасмурно и холодно. «Удобства» у нас бы-ли во дворе. Вернувшись в тепло, я увидел бабушку, стоящую у окна, с прижатыми к гру-ди руками, и услышал, как она благословляет кого-то. Я подошел к окну, залез на стул и поглядел на улицу. По обочинам дороги двумя цепочками скользили какие-то белые тени.
На мой вопрос бабушка ответила, что это наши идут, что это солдаты в маскировоч-ных белых халатах, что теперь немцы уже не смогут прийти. Бабушка заставила меня съесть манную кашу, прежде чем разрешила выбежать на улицу.
Это было незабываемое зрелище. Вдоль безлюдной улицы, в тишине, нарушаемой шорохом скользящих в колее лыж, двигались бесконечной цепью фигуры людей. Начало и конец этой цепи таяли в белой дымке. Лица их были скрыты белыми капюшонами, на спинах горбами примостились, под белой тканью, вещевые мешки. Дистанция между ни-ми была метра два. Они скользили, как привидения, не глядя по сторонам, одновременно отталкиваясь, то правой, то левой лыжной палкой. Это зрелище завораживало.
Я стал за-крывать и открывать глаза, глядя на проносящуюся мимо цепочку фигур. У меня получи-лось так, что, когда я открывал глаза, то видел все время, как бы застывшую в одном по-ложении, фигуру. Я стоял и стоял, а они, молча, безостановочно, все скользили и скользили… .
Утром следующего дня я услышал, что это прошла дивизия сибиряков, что теперь они погонят немцев от Москвы.
Вскоре прозвучало непонятное слово – «эвакуация». Какие-то узлы, чемоданы и все время материнское: «сиди здесь, никуда не уходи, держись за меня». иы сели, поднявшись по сходням, на пароход.
Запомнился шлюз. Мама вывела меня на палубу. Огромные, выше трубы парохода, мокрые стены впереди, по бокам и сзади. Пароход на дне этого колодца. Медленно под-нимается вверх. Вот уже вода почти у краев этих стен, и наш пароход возвышается над землей, над лесом и полянами. Впереди стена расходится, и пароход медленно проходит вперед, в следующую клетку. Стена сзади закрывается, как ворота. Наш пароход опуска-ется вниз, снова впереди стена. Открывается воротами, и мы плывем по узкому каналу над лесом, полянами.
Мы покидали Подмосковье в ноябре 1941 года. Детский дом эвакуировали. Маму назначили директором, придали ей в помощь еще одну женщину в качестве кастелянши (сейчас эта должность называется завхоз), поставили этих двух женщин во главе 120 де-тей, в возрасте от 3-х до 14-ти лет, снабдили документами и отправили пароходом за Вол-гу, в деревню Шумково, Рыбнослободского района Татарии.
Волга поразила огромным количеством воды, берега были еле видны. Хмурое небо и большие серые волны. Все было очень интересно.
Все боялись налета. Я уже знал, что это такое. Вокруг было все время ощущение тревожного ожидания. Гадали: доплывем – не доплывем.
Воздушную тревогу объявили днем. Мама, приговаривая, лучше быть на верху, чем утонуть в каюте, поднялась со мной на верхнюю палубу. Мы стояли на корме, перед нами за пулеметом «Максим» лежал красноармеец, широко раскинув ноги в ботинках с обмот-ками. От кормы тянулся толстый трос, заканчивавшийся на носу баржи, по палубе которой ходили и сидели какие- то люди в серо-зеленых шинелях. Мама сказала, что это плен-ные немцы. За баржей шел второй пароход, на верхней палубе которого было расстелено большое белое полотнище с красным крестом. Мама объяснила, что это пароход с ранеными.
Над нами, совсем низко, пронеслись два самолета с черными крестами на крыльях. Недалеко, за баржей, поднялись два здоровенных столба воды, и послышались глухие удары. Оба парохода загудели. Люди на барже забегали и, вдруг, стали ложится на палубе, пока не получилась фигура, похожая на паука с отогнутыми лапками. Тут я услышал, как красноармеец с ненавистью произнес: «Сволочи, свастику выложили. Ну, ничего гады, если в нас кинут, всех порешу!»
Самолеты снова с воем прошли низко над нами, и, казалось, ушли. Я глядел им в след. Они развернулись и стали снова приближаться. Я слышал, как мама говорит, что не должны они бомбить, что на нашем пароходе дети и женщины, на другом раненые. Я ви-дел, как от первого самолета отделилась черная большая капля. Она упала в центр красного креста, и на ее месте взметнулось пламя, какие-то обломки с грохотом полетели высоко вверх. Через мгновение раздался страшный многоголосый крик.
Пароход горел. Мать развернула меня, спрятала мою голову к себе в колени и, закрывая мои уши ладонями, приговаривала: «не смотри, не слушай». Я все равно слышал этот многоголосый непрекращающийся крик. Еще я слышал, как красноармеец кричал: «Сволочи! Звери! Много непо-нятных слов». Мы спустились вниз. На нашем пароходе тоже кричали и плакали, проклиная фашистов.
На всю жизнь в памяти осталась картина черно-красного куста растущего на белом и многоголосый крик ужаса и боли.