НА СЛЕГЕ
Снег переливисто блестел на солнце, горя и играя разноцветными огоньками, звучно хрустел и скрипел под ногами. Его было так много, глаза так слепило от его первозданности и чистоты, что глядеть на него было невозможно, текли слезы. От этого снег горел и переливался еще больше. Каждый шаг в сторону с утоптанной за зиму тропинки сулил моментальное проваливание по колено, а то и по пояс в сугроб, выбраться из которого вновь на твердую дорожку, не набив снега в сапоги и в рукавицы, было просто невозможно.
По такому снегу, то и дело оступаясь, пробирался я по легкому морозцу в субботнее утро к себе на дачу. Еще издали я отыскал глазами крышу моего домика и удивился, какая снежная махина сидела на нем. Ведь всего неделю назад такого не было. Когда только успело нанести столько снега?
В умиротворенной тишине мартовского утра был слышен каждый звук, рождаемый природой: попискивание синичек на яблоне соседского сада, вороний карк с опоры линии электропередач, звук циркулярки из глубины сада, приглушенный шум проходящего невдалеке состава, шарканье деревянной лопаты о заледенелые шишки на утоптанной придворовой площадке. Это старается сосед, который здесь днюет и ночует. И если отъезжает в город, то совсем ненадолго – припасы пополнить, себя в порядок привести. Он-то мне и нужен в первую очередь:
–Здравствуй, соседушка! Здравствуй, дорогой! Бог тебе в помощь! Смотри, до земли выскреб ты свою территорию! А надо ли это тебе – раскиснет скоро, и всю грязь будешь в дом таскать…
– Не скоро, не раскиснет…А вот ты со своим снегом поплывешь скоро, это точно! Лодку-то припас ли?– хитро щурится он, опершись руками и подбородком на черенок лопаты. – Заметил, сколько снегу-то привалило?
– Когда только успело…
– Все выходные прошлые мело, да и на неделе еще добавило. Если не чистить, скоро из дома не выберешься…
– Намекаешь, что я сейчас дверь у себя не отчищу? Не открою, думаешь?
– За два счета! Ты не был у себя? Поди, погляди…
– Еще не был. Я сразу к тебе. Слышу, кто-то шаркает спозаранку. Кто еще, думаю, кроме Михалыча, такой у нас трудяга в саду?
– За рамой что ли пришел? Не сделал я, не успел. У тебя ведь не горит?
– Пока не горит, а скоро надо будет.
– Потерпи чуток, сделаю. А может даже и за эти выходные. Ну, чего смотришь? Не веришь, что дел было невпроворот? Ну, ладно… – он повертел головой по сторонам, еще хитрее сощурился и подмигнул мне. Его заговорщицкий и таинственный тон никак не вязался с его развеселым видом: чувствовалось, что его распирает, он хочет чем-то поделиться, и в его глазах бегают лукавые искорки. Лицо его оживилось и, понизив голос, он произнес:
– Начал я мастерить тебе раму еще в прошлую субботу, и хоть других дел хватало, успел бы за два дня, сделал бы к вечеру, кабы не одна штука. Такая, брат, штука вышла, я тебе скажу… Пойдем в дом, услышишь, – и он коротко хохотнул.
– А чего здесь? Кого боимся? Одни, на свежем воздухе…
– На воздухе, так на воздухе…Ну, слушай! Приехал я в субботу рано. Думаю, печь истоплю, сготовлю чего-нибудь и займусь твоей рамой. А погода не спросилась и мои планы немного сбила. Я уже говорил тебе, что весь день валил снег, его и в предыдущие дни подсыпало изрядно. Поэтому первым делом, растопив лежанку, пошел чистить двор, а бруски для рамы поставил посушиться около печи.
Худо-бедно, час провозился со снегом. Но это ладно, час больше – час меньше: дела делаются – печка топится, обед варится. Все, как положено. Скоро можно бы и к столярке приступать. Да вот что дальше произошло, слушай. Дни-то выдались теплые, и объявились по этому случаю в саду, впервые наверное за всю зиму, три закадычных друга…
Он на секунду прервался, как бы перевести дух, поглубже глотнуть воздуха, пошарил в кармане телогрейки, и вот уже на его сложенную лодочкой ладонь стали слетаться одна за другой синички, ловко ухватывая семечки и перелетая на ближайшие ветки деревьев. Взгляд его потеплел, он заулыбался и, казалось, забыл, о чем говорил. Но вот утащено последнее зернышко, он стряхнул мусор с ладони, надел рукавицу, грудью оперся на лопату и продолжил свой сказ.
– Так вот, значит, заявились сразу все трое неразлучных друзей: Аверьян Иваныч, Филипп Петрович и Борис Захарыч. Как сговорились! А может и на самом деле сговорились – кто их разберет? Дело в том, что не ехали-не ехали, а тут – сразу все в одно время и, заметь, Сергеич, каждый захватил с собой по "шкалику". Много-то они сейчас не пьют: не мужики уж и не парни, прошло их время…
Чищу я снег, слышу: гогот неподалеку – Аверьян Иваныч на крылечко с Филиппом заходят – радостные, возбужденные… Минут десять не прошло – Борис Захарыч – туда же. Ну, думаю, не случайно это, чего-то старики "соображают".
Ушел я на какое-то время домой. Пошевелил угольки в печке, попробовал, уварился ли суп, приготовил бруски, инструмент. Да уж и строгать начал, только слышу на улице громкие голоса. Выглянул за занавесочку: бог ты мой! Друзья-то уж на улицу высыпались! .Верно я сказал, не оговорился – не вышли, а высыпались: Аверьян Иваныч пересчитал все ступеньки крутого крыльца – как пить дать! И не может он никак подняться со снега. Хохочут и гогочут. Один другого поднимает – оба падают! Все извалялись в снегу, шумят, как дети на горке. Борис Захарыч-то похитрее оказался – потихоньку – потихоньку, и был таков! А эти два друга повозились-повозились на улице, и снова в дом. Сколько уж у них было и чего они привезли с собой – не знаю, только примерно через час они были хороши. Видел бы ты, Сергеич, как горланили они фронтовые песни – во всем саду наверно было слышно. Вот тут и приспел ко мне старший наш начальник, когда я, пообедав, за твою раму принялся. "Пойдем, говорит, Михайлыч, поможешь "бойцов" ко мне отвести. Сморило их, замерзнут ведь в нетопленой избе. Свои-то печи протопить они не умудрились, как и снег от крыльца отгрести".
– Некогда им было, Сергеич, – тронул он меня рукавицей. – "Бойцы" вспоминали минувшие дни, – и хохотнул. –Умора! Как же, повод – три месяца не виделись! Раньше-то, летом, и не было слышно ни одного: и участки их рядом, и видишь их спины за широкими спинами жен на картофельных полях мелькают. Так, перекинутся приветствием да парой слов за весь день, а тут дорвались до свободы – никакого пригляду, сами себе хозяева.
Пошел я, делать нечего, не откажешься помочь "перекантовать" тепленьких в надежное место. Ты бы посмотрел, Сергеич, что было!Уж пришлось с ними повозиться, пока до дома дотащили. Как слепые кутята: то один в сугроб завалится, то другой. Смех да грех!
Вроде взрослые, жизнью ученые, большими людьми были – как уж тут не рассчитать норму-то? От чего уж их развезло – не знаю!
Разместили их с комфортом – одного в закутке за печкой, второго с другой ее стороны – на топчане. Тепло их быстро сморило, не успели головы приклонить, а смачный сап наполнил председателеву избушку.
–Вот ты смеешься, а нам было не до смеху. Потаскай-ка два куля кило по восемьдесят каждый да еще по снежной целине! Это сейчас на неделе пробили трактором главную-то дорогу. И это еще не все приключение – все впереди, умрешь со смеху…
Надо было набраться терпения, он так заинтриговал меня таинственной концовкой субботнего дня, и я, отказавшись от его очередного приглашения в дом на чай, нетерпеливо перебил:
– Ну, и что дальше? Не томи ты душу!
А его всего просто распирало от гордости, что он так живо захватил меня своим рассказом. Рот его растягивался в улыбке, ему самому не терпелось огорошить меня неожиданной концовкой. И с трудом сдерживая в себе мальчишеский задор, он продолжил:
– Вот и посуди, Сергеич, мог ли я тебе сделать в субботу раму, если весь день, как на ножах: то здесь, то там?!
– При чем здесь весь день-то?
– Да ты еще не знаешь конца. Подожди, наберись терпения, выслушай.
– Ну?!
– Вернулся я к себе, думаю: надо с рамой продолжить. Но пока то, да сё – начальник снова стучит в окно. Выходи, говорит, Михалыч, опять твоя помощь требуется. Никого, говорит, в этот день и час в саду трезвомыслящих людей, кроме нас с тобой, нет, а со старичками надо определяться да что-то делать. Их и в доме не оставишь без присмотра – сам-то я в город сегодня должен уехать, и на мороз их не выгонишь.
Я было заикнулся, а он уже мысль мою прочитал: не протрезвели они еще, говорит, наоборот их в тепле разморило. А увозить их в город надо сейчас, посветлу. Дай, Бог, еще час простоит и смеркаться начнет. Может к себе, говорит, их возьмешь? Нет, отвечаю, тоже уезжаю на ночь домой. Вот оно-то и беда, говорит. И оставить негде, и везти их как – надумаешься. Пойдем, вдвоем чего-нибудь придумаем. Вот и скажи мне, Сергеич, мог ли я в такой нервной обстановке сделать тебе хорошую раму? Вот и я говорю, что – нет!
Делать нечего, надо идти выручать! Пошел. Еще раз проверили, действительно ли Борис Захарович уехал домой. Может тоже где ткнулся под яблоней или за сараем. Нет, вроде все в порядке, дом заперт, следы ведут на станцию.
Растолкали мы кое-как этих ребят. Хорошо что одевать их не надо – спали в одежде. Мычат, пытаются чего-то сказать, а не понятно. Ничего, – говорит старшой, – пока мы их до станции доведем, из них весь хмель сам выйдет. А если еще в электричке или в автобусе прокатятся – это зависит от того, что первое под руку подвернется – тем более в норму придут. Так что, давай-ка, говорит, смелее за дело. А какое тут, Сергеич, может быть дело, когда они на ногах еле стоят? Поставишь одного к стенке, поднимаешь другого, а первый уже сел в сугроб. Бились мы, бились, председатель и говорит: "Придумал!"
Смотрю, пошебуршал он немного за сараем и достает жердину метров пять не меньше – настоящая оглобля. Ну, думаю, не лошадьми ли нам придется с ним впрягаться? Нет, взял он эту слегу, попелехтал ее – да, говорит, не тяжелая, в самый раз! Сходил в дом, вынес веревку. Держи, говорит, Михайлыч, этот кол на плече у себя, а другой рукой сзади за локоть вот этого тепленького. Смотрю, он привязывает его к слеге , пропустив ее у него под мышкой. То же самое мы проделали со вторым аксакалом. Взяли крепко мы жердину на плечи – вроде нормально – хлопцы надежно закреплены на стержне, принудительно стоят на ногах, хоть и с закрытыми глазами. Это сначала, успокаивает он меня, а в пути они расчухаются, придут в себя. Это они в тепле разоспались.
Одно плохо: как бы они не стояли на ногах, все равно они висели на жерди, отчего она больно давила на плечи. И это было еще полбеды. Беда, когда мы двинулись, сделали первый шаг. Сергеич!– дальше он не мог говорить – смех, который он сдерживал и которым все время давился, нашел свой выход на простор. Он присел, согнувшись наполовину, как будто у него схватило живот, отбросил лопату и без удержу захохотал, вытирая рукавицей глаза.
Когда мы отсмеялись, он долго пытался придать лицу серьезное выражение, чтобы продолжить свое веселое и одновременно грустное повествование, но это у него сразу не получилось. И только когда он откашлялся и высморкался, отдышался и вытер выступившие слезы,– только тогда я дослушал, чем закончилось необычное приключение, имевшее место в нашем спокойном и благополучном саду.
– Тебе вот смешно, Сергеич, а посмотрел бы я со стороны, как бы ты поволок эти две туши, неспособные по - нормальному переставлять ноги в рыхлом и глубоком снегу.
– Да, со стороны это наверно выглядело очень занимательно, – ответствую я в тон ему. – Наверное, как наскальный рисунок в пещере: первобытные охотники несут на шесте тушу разделанного кабана! Зрелищно и впечатляюще!
– Вот именно – кабана! Двух кабанов тащили мы с нашим председателем из последних сил. Эти кабаны семенили ногами, шарахались из стороны в сторону, оступались и проваливались в сугробах, и вместе с ними расшатывались, качались, оступались и проваливались мы. Со стороны смотреть – мы шли как по палубе пиратского судна во время изрядного шторма – шли, но крепко держались на ногах.
– Да, Михалыч, досталось вам. Это ж какая адская работа по бездорожью протащить более километра двух здоровенных, не помогающих, тормозящих мужиков?
– Не то слово! Больше часа волокли мы их до остановки, а там посадили на автобус до города. Начальник со слегой пошел обратно в сад – печь он оставил незакрытой и незапертой дверь, а я поехал с этими путешественниками развозить их по домам. Благо, что один живет прямо на остановке по ходу автобуса. К нему я и привел их обоих.. В машине в тепле они немного оклемались. Хозяйка первого садовода позвонила сыну второго, чтоб пришел забрать отца.
Так и завершилась эта эпопея. А на другой день я не поехал в сад, приболел после этого случая. Вот и скажи, Сергеич, мог ли я в таких условиях сделать тебе в тот день хорошую раму?!