В один из воскресных дней августа мы с девушкой Юлией лениво брели по солнечной стороне Лиговского проспекта. Ужасно хотелось есть, и, не сговариваясь, мы свернули к летнему кафе. У стойки прочли меню, сделали заказ. Огляделись в поисках свободного столика, но такового не оказалось. Пришлось подсесть к одиноко сидевшей маленькой, седовласой бабульке в белой кофточке, манерно ковыряющей вилкой в салате. Она, взглянув на нас, мило улыбнулась. Но улыбка сразу же сменилась гримасой неодобрения, как только нам принесли харчо в глиняных горшочках и мы с жадностью накинулись на наваристый суп.
— А ведь вы едите невинно убиенное существо, — неожиданно сказала бабуля.
Юлька замерла с поднятой ложкой.
— А разве вы мясо не едите?
— Не ем, и вам, деточка, не советую!
— Ну, уж нет! Мы — мясоеды! – засмеялся я. — А интересно: почему вы мясо не едите?
— Если интересно, то расскажу.
Мы кивком показали, что готовы слушать, а сами преспокойно продолжили поглощать затянутый плёночкой жира, красно-коричневый с белыми зернышками риса и кусочками мяса, пахнущий чесночком, супчик. Старая женщина, устремив взгляд куда-то поверх нас, словно разглядывая там далекое прошлое, негромко заговорила.
— Мне было десять лет, когда началась война. Отец и брат ушли на фронт, а мы с мамой остались ждать их в Ленинграде. Все вокруг думали, что война будет недолгой, и мы скоро победим. Ведь Советский Союз – могучая страна, а Красная армия самая сильная и непобедимая в мире! И даже когда стали поступать сообщения об отступлении, нам и тогда казалось, что немцы еще очень-очень далеко и никогда до нас не дойдут. Мама постоянно внушала мне, что с нами ничего не случится, потому что мы никогда не делали ничего плохого и за это Господь Бог обязательно нас защитит. Но в сентябре немцы уже окружили город, замкнув кольцо блокады, разбомбили Бадаевские склады с продовольствием. И не успели мы опомниться, как наступил голод. В городе ввели карточки, мать-служащая и я - десятилетняя девочка получали одинаковый паёк: по 125 грамм хлеба в день. Это была единственная наша еда. Впрочем, как и у многих- многих других жителей города. Голод усилился с морозами. Сгибаясь под напором колючего ветра, люди еле передвигали ноги, умирая прямо на ходу. Я быстро научилась спокойно перешагивать через трупы, равнодушно обходить полуживых, понимая, что завтра могу оказаться на их месте. Я как то сразу повзрослела, почувствовав ответственность за себя и маму…
Однажды на улице ко мне подошла женщина, спросила, хочу ли я есть?
— Хочу, а что делать?
— Кошек ловить.
Конечно, я понимала, что это значит. Как только начался голод, стали пропадать собаки и коты. В нашем дворе жил пёс Кузя, его все любили… И вот однажды он пропал…Соседи, которые еще недавно ласково трепали его по лобастой голове и угощали вкусненьким, теперь печально сокрушались, что им не достались его мосолки, рассуждали о том, что кому-то крупно повезло, ведь Кузя - большой пёс. Вообще собак истребили быстро, они все были на виду, а вот коты попрятались по подвалам и чердакам. На них шла беспрерывная охота. Поэтому-то я не удивилась предложению незнакомой женщины.
Почему она выбрала именно меня? Не знаю. Возможно, ей не к кому было обратиться, а может я показалась ей не такой истощённой, как другие. Так или иначе, я согласилась. Ведь когда улицы усеяны трупами людей, совсем не до любви к животным.
Каждый день, в назначенное время, несмотря на слабость и головокружения, мы с тёткой
отправлялись на поиски. Бродили по бесконечно длинным, пустым улицам, выискивая «кошачьи места», стараясь не столкнуться с конкурентами, вооруженными ножами, топорами, удочками, сачками и всем, с помощью чего можно было поймать и убить несчастных животных. У нас был свой способ. Заметив добычу, я обильно смачивала тряпку валерьянкой и подманивала: "Кис-кис!" Кошки доверчиво бежали на зов и запах; тётка, подкрадываясь сзади, набрасывала сеть, мы наваливались на кошку, и тётка колола её шилом, пока та не переставала орать. Попадались удивительно живучие; женщина уставала колоть и останавливалась передохнуть. Кошка орала, кусалась, царапалась отчаянно пытаясь вырваться, но я крепко её держала… Убив, мы заворачивали труп в тряпку, и шли к тётке домой. В квартиру она меня не впускала, и я ждала на морозе, когда она вынесет завёрнутую в газету, ободранную кошачью голову – мою долю.
Я никогда не думала, что кошачий бульон такой сытный. И, хотя голова без шкуры совсем маленькая, с кулачок, нам удавалось растянуть еду на три дня! Мама затапливала круглую похожую на маленькую бочку печку, ставила сверху кастрюлю с ледяной невской водой, с трудом приносимую ею с реки, опускала в воду кошачью голову, лавровый лист, чеснок, соль… Сначала мы объедали мясо с шеи…, съедали глаза, язык… На следующий день мама разбивала череп, и мы обсасывали каждый кусочек, ничего не пропуская. На третий день хлебали супчик, который был для нас единственной возможностью выжить.
Постепенно у нас дома между оконных рам скопились шесть или семь голов…
Но вот как-то тётенька не пришла, её дверь оказалась опечатанной. Что с ней случилось, я так и не узнала. Она могла погибнуть во время бомбёжки или обстрела, её могли убить из-за мяса, или забрать в НКВД. В те чёрные блокадные дни люди бесследно исчезали тысячами. А без неё я не могла ловить кошек. Да и их уже не осталось…
В начале декабря у мамы украли карточки. Мы продолжали питаться кошачьими головами, пока не съели последнюю… От голода и холода мама слегла, стала ко всему безразличной, даже молиться перестала, просто лежала в тёмной холодной квартире, слушая мерный стук метронома и молчала. Я понимала, что жить ей осталось недолго.
Нас спас случай. В один из налётов авиации в дом попала «зажигалка», едкий дым проник в квартиру. Мама просила меня спуститься в бомбоубежище. Я ответила: "Не пойду – хочу умереть рядом с тобой!"
— Тогда хоть окно раскрой, - попросила она слабым голосом.
Содрав с окна светомаскировочное одеяло, я с трудом открыла первую раму, стала выгребать тряпки, уложенные там для тепла и… о чудо! - обнаружила затерявшийся заледенелый комочек кошачьей головы!
Жизнь продлилась ещё на несколько дней! За это время маме все же удалось добиться отправки в эвакуацию.
После войны мы вернулись в Ленинград. Отец и брат - живые и здоровые уже ждали нас дома. Казалось, что смерть навсегда осталась в страшном прошлом… Но за год она одного за другим забрала всех моих близких. Сначала неожиданно умер брат, потом отец. Последней умерла мама. Ей было всего 46 лет. Я никак не могла понять: за что Бог меня так наказывает? В чём я согрешила? Что и кому я сделала плохого? И тут вдруг я вспомнила убитых и съеденных кошек. Рыжих, чёрных, полосатых, с запекшейся кровью на шеях, жалобно орущих и мяукавших..., вспомнила тот наваристый кошачий супчик …
С тех пор я и перестала есть мясо…
Мне показалось, что становится холодно, стало как-то неуютно. Я посмотрел на Юлю, она сидела бледная с застывшим лицом.
Вдруг откуда-то появился пушистый котяра, противным голосом требовательно мяукая, стал тереться о высохшие ноги старушки. Юля вскочила, бросилась к выходу. Я тоже поднялся.
— Куда вы? — удивилась бабушка.
— Извините, нам пора...
— Вы же ещё не поели.
— Спасибо! Что-то не хочется...
— Тогда можно я мясо котику отдам?
— Да, да… конечно!
Оглянувшись у выхода, я увидел склонившуюся седую голову милой старушки и её жёлтую сухую в тёмных пятнах руку, осторожно протягивающую кусочек мяса пушистому коту: "Кис-кис-кис!"