1
Трюм сотрясает новый удар, паром дает крен и автомобиль, набирая скорость, катится вниз, как с горы, прямо в открытый лац-порт...
- Господи Иисусе!- в ужасе замирает Сашка, вцепившись в руль "Жука", но вместо тысячи тонн забортной воды, что должна вот-вот хлынуть в трюм, нутро парома заливает яркий свет, а его "Жук" вылетает в блистающий огромный, как вход в космос, мир, наполненный плеском соленой воды и криками чаек…
Он видит: залив, весь в насечке золотых бликов и бриг, выходящий из гавани в море. Его
паруса ходят углами, будто заблудились."Но они не заблудились!- радуется Сашка избавлению. - Паруса ловят ветер!"
Он давит на газ и летит вслед за парусником, бегущим в сияющую и влекущую океанскую даль, но вдруг кругом все темнеет, и внезапный шквал сотрясает автомобиль, швыряет его вниз,в воду. Над головой Сашки обнажается заляпанное буро-зелеными пятнами водорослей днище корабля, в диком ракурсе, немыслимо высоко, выскакивают мачты и, откачнувшись, валятся, падают на него, а его куда-то несет, тащит в холод, по грудь, по горло...
– Отец! – хрипит Сашка, дергая заклинившую дверцу.
И просыпается от собственного крика.
………………………………………………………………..
За окнами автомобиля брезжит хмурый рассвет. Ветер порывами швыряет в лобовое стекло желтые листья. Сашка с трудом распрямляет затекшую спину. Горько усмехается,растирая под пледом затекшие ноги: будь у него лимузин, как у Джона Леннона, с креслом, трансформирующимся в кровать, с холодильником и телевизором, жить было бы можно, да и то - в теплой стране. И от мысли, что зимой, в машине, ему хана, ярость, позор, сознание своей униженности захлестывают его, тащат в пучину отчаяния и безнадеги…
Открыв окно, он закуривает. В салон вползает едкий туман. Слышно, как в берег залива шлепают волны. Холодно, зябко. И мысли Сашки вновь возвращаются к зиме, убийце бездомных, и что надо сваливать, пока не выпал снег, но ехать – реально некуда.
Спасибо Борьке Чанову! - вновь и вновь возвращается он памятью в прошлое. Что бы с ним стало, если бы Борька не предложил забрать у него старенький«Фольксваген», будто сошедший с обложки битловской «Эбби роуд». Борька, друг детства, думал, что избавился от рухляди, занимавшей его сарай. Да и Сашка понимал, что восстановить автомобиль – все равно, что починить бабушкино пальто, которое начало рассыпаться, да и реставрация будет стоить не дешево. Но деньги были. Недаром он вкалывал в море два года кряду. И Сашка загорелся. Решил сделать отцу подарок. Короче, на жесткой сцепке притащил «Фольксваген» в тюнинг-центр к одному умельцу-предпринимателю Юрию Чумакову. У этого парня был небольшой склад запасных деталей, которые чаще всего бывают нужны. И он восстановил Жука. Но работы с ним было много, ремонт оказался сложный и объемный. Машина была поражена ржавчиной. Нужно было ремонтировать кузов, механику, передний мост, двигатель. Сашка сам шлифовал ее бока, перебирал мотор, до винтика. И машина поехала…
– И будет ездить, десять лет и пятнадцать, – радовался Юрий как ребенок, хлопнув пробкой от шампанского. – Тут ведь как? Можно металликом красить и лишний хром добавлять. Но самоделка не прибавит авторитета реставратору. Машина, Саня, должна стать такой, какой сошла много лет назад с конвейера или стапеля. Оригинальной! За твоего Жука!..
Юрий взял за реставрацию по-божески, хотя стоила она гораздо дороже. Предлагал работу в тюнинг-центре. Но Сашка отказался: «Домой, домой!». Вот обрадуется батя, когда он нагрянет к нему нежданно-негаданно!
И он поехал домой
За рулем Сашка вспоминал свое детство, маму...
...Когда она погибла, – ее сбила спортивная машина, – отец почти перестал говорить. Следствие установило, что владельцем гоночного «Порше» был один крутой бизнесмен из Калининграда. Но в тот день за рулем кабриолета, купленного не для автогонок, а для понтов и комфорта, сидел его сынок Дин. Так его назвали в честь Джеймса Дина, фанаткой которого была жена бизнесмена. По версии следователя водитель заснул, так как тормозной след «Порше» не был обнаружен на трассе. Дина арестовали, предъявив ему обвинения в неумышленном убийстве. Но вскоре отпустили. И он исчез из области.
Еле оправившись после трагедии, отец принялся изучать все, что было связано с автомобилем «Порше». Он был как бы ни в себе. А потом в доме появилась первая моделька. С тех пор он стал коллекционировать старые машины, покупая модели в «журнальных сериях», где они продавались в комплекте с красочным описанием прототипа. Стоили модели от пяти до двадцати баксов. Но Сашка, – он в то время учился в школе, – понимал отца и не смотрел на него, как на чокнутого. В отце всегда была некая особость, которая стала заметна, когда он овдовел. Он был одиноким, его отец. Сашка чувствовал его одиночество даже на расстоянии. И когда потом, взрослым, он вспоминал отца, то память ему выдавала одну и ту же картинку: сгорбившись, у стола, отец дорабатывает модель: подкрашивает дверные ручки, добавляет молдинги из фольги. И улыбается, если получается вполне хороший экземпляр, который не стыдно поставить рядом с моделями современных авто.
А как-то раз в его коллекции поселился «Фантом Пятый», завитушно-цветочный лимузин Джона Леннона, расписанный в психоделической стилистике. И отец разговорился. Рассказал Сашке, как в отрочестве он любил рок, собирал коллекцию виниловых пластинок, клеил на стены постеры с автомобилями, на которых разъезжали поп-звезды. А в юности, будучи студентом, он увлекся собиранием редких книг. Антиквариат стоил недешево. Однажды он отдал стипендию за книгу «Декамерон» Боккаччо, изданную в 1905 году, а потом сидел на воде и хлебе, но считал, что ему повезло, поскольку в книге были прекрасные иллюстрации. Так что летом и зимой он ходил в одном и том же габардиновом костюме, доставшемся ему по наследству от его отца. Но зато его далеко немодный прикид дополняла шляпа наподобие тех шляп, что носили в старые времена католические священники. На него показывали пальцем, его останавливали менты. «Все требовали, чтобы я снял шляпу, но я носил ее даже в морозы!» – рассказывал отец, стараясь рассмешить Сашку. Но Сашке было не смешно – скорее совсем грустно. Винил, книги, а теперь вот модельки, но что толку – своей-то техники у отца никогда не было. Хотя он хорошо водил машину. Шоферил в армии…
– Ничего, батя… Дай срок! – бормотал Сашка, заезжая на паром, идущий на косу, где в небольшом городке возле залива жил отец: – Сделаю в хате ремонт. Куплю лодку. Прорвемся!
И клял себя за то, что давно не писал и не звонил отцу. Но скоро, уже скоро, он подкатит к родимой пятиэтажке: «Это тебе, пап, от Битлз. Будешь ездить в магазин, на рыбалку...».
Подкатил. А в их двушке на первом этаже хозяйничала полнотелая растрепанная тетка с голыми ногами и мокрой тряпкой в руке. Сказала, что она ухаживала за его отцом, когда его разбил паралич. А когда он умер, то она похоронила его, взяв на себя все хлопоты.
– Все, все, как он велел, – трещала тетка, не дав ему опомниться. – И розы положила на могилки. Покойничек так просил, чтоб ему белые. Он белые любил розы-то, а мама ваша – красные...
«Папа умер?! – не верил в реальность происходящего Сашка.
Бросив ему под ноги тряпку, тетка протопала в комнаты. И он услышал до боли знакомый звук выдвигаемого ящика в письменном столе отца. Как бы ни веря в то, что там сейчас не отец, он зашагнул за порог. И увидел кровать отца с пирамидой взбитых подушек, покрытых кисеей. Стеллажи для книг. Пустые. Возле окна, за которым зеленела береза, посаженная Сашкой в детстве, стояла новая инвалидная коляска. «С ручным приводом…», – мимоходом оценил Сашка. Тетка протянула ему синий листок с пришпиленной к нему канцелярской скрепкой желтой бумажкой. Листок оказался свидетельством о смерти. Отец умер от сердечной недостаточности. «Неделю тому!» – ахнул Сашка, страшными усилиями сдерживая слезы…
Тетка сунула ему в руки какие-то бумаги...
– Какая дарственная? – не врубался Сашка. – Спасибо, тебе, конечно, что ты ухаживала за моим отцом. Я понимаю, как это тяжело… Но отец, наверно, платил тебе… И я тебе заплачу… Но причем тут дарственная? – заволновался он, пытаясь упорядочить мешанину, происходящую в его мыслях, найти точные, сильные слова, но не находил: – Он, что, мне ничего не оставил? Ни письма, ни записки? О, как! Но пойми же, я его сын! Короче, будь добра, уйди из моего дома!..
И вразвалку, он пошел к отцовой кровати, сел, посидел, затем направился в другую комнату. Диван, застеленный газетами, стоял посередине комнаты, стены здесь были обклеены новыми обоями с розанами. Он смахнул газеты на пол и как бы рухнул на свой диван. Ах, как же он мечтал об этих минутах в море! О доме, где бы никто, ни одна сволочь, не смогла бы достать его. Как же так, папа? Как же так?..
Сашка вскочил. Вернулся в «залу», остановившись у стеллажей, спросил недобро:
– А книги где?
– Мне што, полицию вызвать? – прошипела тетка (именно в этот момент он и назвал ее про себя Крысой, хотя больше она походила на носорога – из-за крупного носа с бородавкой). И взгляд ее говорил: «Я тут полноправная. А ты, извиняюсь, ошибся – гость ты...».
Сашка не знал, что делать? Как поступить? И оставлять все в таком положении тоже не мог…
– А машинки? Где модельки отца?
Он хотел крикнуть, но от горя не смог. Закричала Крыса, уловив нутром свой перевес.
– Не знаю, не ведаю. А вот, где ты был, милок, когда я отца твоего из дерьма вытаскивала! Отец ждал тебя… Всякое думали... Время-то, какое. Людей вон убивают, как мух. Сердешный, даже памятник хотел тебе заказать... Но я отговорила... Не хорони, мол, сына загодя. Может, еще опомнится, непутевый. Я не виноватая, што он оставил мне квартиру. Так-то я квартиру помогла ему приватизировать. Часть денег внесла. А книжки-то… Так я их в кладовке сложила…
И вдруг завыла, запричитала:
– О-о-о, горе ты мое. О-о-о… Пощади бабу сирую… Мне мало осталось, родной. Болею я шибко…
И бах! – упала перед ним на колени, крепко сбитая, по-виду еще не старая, но враз превратившаяся в полоумную старуху: что, мол, с юродивой взять!
«Во актриса!» – удивился Сашка, невольно отступая к выходу. А тетка, продолжая голосить, все ползла к нему, тесня его в прихожую, разве что не билась лбом об пол. «К черту!» – внезапно устал Сашка. Раздавить бы гадину! Но это потом, потом, подумал он. Не надо кричать. Есть правосудие. А если что, он будет судить ее своим судом!
– Говорю, не сделаешь все по совести… – ответишь перед законом! – клятвенно сказал он. – Принеси воды!
Тетка замерла, переваривая его слова, поднялась, одернула юбку. И обтирая руки о фартук, протопала в кухню.
Сашка обвел глазами комнату. Несколько раз взгляд его возвращался к окну, где стояла инвалидная коляска, блестевшая хромом. Коляска беспокоила его. Почему-то хотелось ее потрогать… Появилась Крыса. Сашка взял у нее стакан, выпил воду. И стиснув зубы, вышел вон, почти побежал…
Теперь, вспомнив свое позорное бегство, Сашка мычит от стыда, уронив голову на руль. Ведь, как ни крути, отец подарил квартиру Крысе, а не ему, единственному сыну. Вот что, рвало его душу на куски! Пока он не поговорил с соседкой отца, Татьяной Федоровной. Татьяна Федоровна, дружила с покойной Сашкиной матерью, и не верить ей у Сашки не было оснований. Она-то и рассказала ему, что отец страдал, узнав, что полноправной хозяйкой его квартиры стала опекунша. Расчетливость и «умение жить» в характере отца никогда не присутствовали. А после инсульта глаза его видели плохо, ему подсовывали документы и он подписывал…
– На инвалидах наживаются, – вздыхала Татьяна Федоровна. – Нельзя обижать, ведь все вернется сторицей обидчику…
Сашка пошел к адвокату. Адвокат сказал ему, что оспорить документ в суде будет невозможно. Дарственная подписана. А российские реалии таковы, что дарственная – это практически неоспоримая сделка. Доказывать, что отец был в заблуждении – не реально. Доказывать, что отец был недееспособным в данном случае тоже не реально.
– Ни одного судебного прецедента, – сказал адвокат. – Если только одариваемая сама не откажется от подарка. Попробую вызвать ее в суд …
Крыса в суд не явилась.
_______
Взяв полотенце, Сашка выбирается из машины. Идет на берег залива, раздевается. Кладет одежду на валун, лежащий на берегу. Махая руками от холода, бежит трусцой по тропинке, засыпанной палыми листьями. И бросается в воду. Вода ледяная. Но в заливе он плавает ежедневно, боясь ослабеть волей и скатиться на дно.
Сашка выходит из воды. Растирается полотенцем. Ему не хочется покидать лес и залив, где он ловил рыбу, собирал грибы, ягоды. Яков Иванович, лесничий, принимал Сашку за отпускника, убежавшего из суеты города на лоно. И когда налетал шквал, добрый старик разрешал ему ставить машину под навес на своем подворье. Сашка помогал ему заготовить на зиму дрова, колол чурбаки, складывал дрова в поленницы. Яков Иванович подкармливал его. Но наступила осень, полетел с деревьев лист, а он все не уезжал в город. Смотреть в глаза Якова Ивановича стало тяжело.
Сашка надевает рубашку, свитер, натягивает джинсы. Некоторое время он стоит на берегу, смотрит на воду, на деревья, прощаясь с милой его душе природой. Рвутся в небо стволы сосен, будто пытаясь узреть лик Бога. Но Бога там нет… Потому что, если бы Он там был… И Сашке впервые хочется, чтобы Он там был. Хотя бы маленький, местный бог, который приехал бы на своей огненной колеснице, и спас бы его, восстановил справедливость. «Плохо без родных, без близких…» – вздыхает он, не зная, как жить дальше. Может, он снова уйдет в море. А, может, погибнет, если станет невмоготу. Но прежде он сведет счеты с той, которая обманом захватила его дом! Сашка знает, что она работает поваром на кухне в местной больнице. Каждый день она ходит с работы через пустырь, прилегающий к заброшенному корпусу санатория, сгибаясь под тяжестью сумки. Там, на пустыре, ее собьет маленькая городская машина с заляпанными номерами.
2
Сашка ставит Жука на углу маленькой площади неподалеку от кладбища и выходит из машины. В его руках два букета из алых и белых роз. Кругом пусто. Только возле арки кладбища, сложенной из красного кирпича, сидит в инвалидной коляске убогая, осыпаемая желто-багряными листьями. Сашка роется в карманах куртки, вытаскивает несколько монет, чтобы подать калеке. Но подойдя к арке, прячет деньги в карман: в коляске – не побирушка, а темноволосая красивая девушка в вязаной белой шапочке читает книгу, опустив нарядные ресницы.
Сашка хочет пройти незамеченным, мысленно пожалев ее. Но девушка поднимает голову. И в ее удлиненных, умных глазах вспыхивает любопытство и страх…
– Привет, – неожиданно для себя хрипло произносит Сашка. – Ну и место же ты нашла для чтения. Что, книжка интересная?
– О, да! – в глазах девушки горит нескрываемый интерес. – Я маму жду…
И смотрит на него такими глазами, будто он зверь лесной. А в следующий миг его грудь и лицо обдает жаром: «Не может быть?». На коленях у девушки лежит книга, раскрытая на старинной иллюстрации к новелле Боккаччо «Алатиэль»!
– Хочешь, я угадаю год издания этой книжки? – спрашивает он, совладав с собой.
– Не нужно, – вспыхивает девушка. – Год ее издания тысяча девятьсот пятый. Это книга вашего отца. Вот экслибрис, – показывает она ему титульный лист.
Да это был книжный знак, знакомый ему с детства: парусник, отплывающий «к новым землям, к новым людям», как пояснял идею экслибриса отец.
– Откуда она у тебя?
– Я живу в вашей квартире, – смотрит она на него с мольбой и отчаянием.
– Вот как… – присвистывает Сашка, понимая, что все полетело к дьяволу! Он спалился…
– Так это твою коляску я видел в доме моего отца?
– Да. Но в то время я там не жила… А где же вы были так долго? Почему не приходили? Мы с мамой комнату вам приготовили. Так-то это и ваш дом. Мама плачет… Что все так не по-людски получилось, жалеет вас, – спеша, боясь, что не успеет сказать нужное, выпаливает она, волнуясь.
«Жалеет она, видите ли, – думает Сашка, не зная, что и сказать. – Крысы не плачут. Они подло кидают. А девчонка - красавица, бывает же такое…» – проносится в его голове.
– Мама твоя не пришла в суд. Значит, сдалась. А за комнату спасибо. Почему ты в коляске?
– У меня пересажена почка. Мама мне свою почку отдала…
– Почку? Вот как… А где вы до этого жили?
– В Риге.
– У вас там квартира?
– Была… Но вернулся из Америки прежний владелец дома, где мы жили, и нас выселили…
– А как сюда, на косу?
– Так получилось. Мама поехала в Калининград к своей подруге. Искала работу. Увидела объявление, что нужна сиделка… А я в это время жила в Риге, на съемной квартире… Простите нас, Саша…
Девушка всхлипывает.
– Ну, ну, не надо плакать, – говорит Сашка. – Что ж, пожалуй, я пойду, – решает он уйти, чтобы не встречаться с матерью девушки.
– А вы еще вернетесь?
– Как знать. Может, и не вернусь, – растягивает Сашка обветренные губы в подобие улыбки. – Ясное дело, вам с мамой будет куда лучше, если я исчезну.
– Зачем вы так, – укоризненно говорит она, покраснев. – Вы нам совсем не чужой. Я все ваши фотографии в альбом поместила. Вы столько повидали стран! А Жук это ваше авто?
– Я отцу хотел его подарить.
– Ваш папа был бы рад… Жаль, что он продал свои модельки, когда у него не было денег. Знаете, ведь у него был инсульт, потом инфаркт… И он боялся, что у него отберут квартиру за долги и что вы, Саша, останетесь без угла. Мама сама не ожидала, что он так быстро уйдет, ваш папа… Она и сейчас как бы в шоке. Каждое воскресенье цветы приносит вашим родителям…
– Как тебя зовут?
– Бэла.
– Красивое имя.
– Вообще-то меня Изабеллой зовут…
И смотрит на Сашку теплыми, жалостливыми глазами. Так на него смотрела только мать. Его сердце схватывает острая тоска...
– Это тебе, – кладет он на колени девушки два букета из роз.
– Ой! Спасибо большое!
И Сашку опять обдает жаром.
– До свидания, Бэла.
– До свидания, Саша, – отвечает она и протягивает ему руку.
Сашка пожимает теплую ладонь девушки. «Ну, что, съел, убивец несчастный?» – цедит он сквозь зубы, направляясь к машине. И сплевывает от неприязни к себе. Все, каюк, думает он, садясь в машину, внезапно решив, что жить незачем.
________
Вскоре он едет по шоссе к переправе, но вдруг сворачивает в лес, глушит мотор. Выходит из машины и падает навзничь в траву. Кругом тихо, ни звука, ни даже писка какой-нибудь оставшейся на зимовку пичуги, а на расчистившемся небе ни облачка. Лес застыл. Ничто не шелохнется. Ни лист на дереве. Ни травинка. Только в вышине что-то мелодично позвякивает, будто снасти яхт, стоящих в небесной гавани. И он словно пьянеет от этой тишины, срастаясь с землей, с деревом, с камнем, выглядывающим из травы. И вдруг чувствует себя невыразимо счастливым, глядя на камень, будто упавший с его души. Дыхание у него перехватывает и на глазах выступают слезы – так остро он ощущает переполнившую его радость избавления от чего-то тяжкого, страшного, гадкого.
- Это надо же - Бэла..., шепчет он, думая о девушке в инвалидной коляске,так неожиданно спасшей его от непоправимого. - А ты кто такой?
И ему кажется, будто что-то нереально красивое, но отчужденное и холодное смотрит на него из бездн неба, жалея его, дурака, сострадая ему…