Шёл по пляжу. Тепло, солнечно, пахнет чем-то незнакомым, но приятным. Ещё больше приятным оттого, что незнакомым. Запустил руки в песок, шёл и слушал как хрустально звенят крупицы, сочась сквозь пальцы. Тело как из жвачки. Вытянул руки, и они подобно двум змеям нырнули в песочную глубину. Вынырнули, с наслаждением наблюдал, как опадают налипшие песчинки.
Океан всего в нескольких шагах. Разбиваясь о дно, волны катились к ногам, лизали ступни, словно пристыженные подданные своему повелителю. Над лагуной кружило несколько чаек. По очереди то и дело ныряли в глубины.
Не песок и не тепло, не океан и не солнце были главным. Свобода и сила, могущество. Прыгнул, и в солнечных лучах тело разбилось на миллионы капель, рухнул в воду. На мгновение, прежде чем собраться вновь, ощутил себя океаном. Обнимал весь мир, то сжимая, то разжимая могучие объятия. Чувствуя податливость материков, копошение людей на нём...
Сидит на скамейке парка, жует бутерброд с ветчиной. Моросит противный ноябрьский дождь. Рискует простыть, но продолжает неторопливо есть свой бутерброд, рассматривает редких людей и ощущает лысиной биение холодных капель. Доедает, кончиками пальцев вытягивает из кармана предусмотрительно приготовленную салфетку, тщательно вытирает рот и руки. Сминает салфетку и убирает в карман, чтобы на выходе выбросить в урну. Смотрит на часы. Десять минут до окончания обеденного перерыва. Медленно, тяжело дыша, встаёт и направляется в сторону высотки, виднеющейся над деревьями.
Казалось, повсюду разлился огонь. Огнём стала земля, приказывая двигаться, ни секунды не стоять на месте. Огнём стала кровь в жилах, мышцы, поводя невидимыми оскаленными мордами и ища выхода свирепой силы. Огнём стали латы, превратившие его в живой снаряд безжалостности, ярости. Огнём стал скакун: коленями чувствовал жар его стремительно несущегося тела, видел вырывающийся при каждом всхрапе клубы пара из напряженно работающей коптильни его лёгких. Глаза неотрывно следят за мятущейся впереди чёрной тварью. Раз. Поднимает копьё над головой. Чувствует, как оно, алкающее крови, вибрирует в руке. Два. Замах. Существо перед ним резко останавливается, взрывая когтистыми лапами чёрную землю. Изворачивается омерзительной чёрной тушей и смотрит. Точно в глаза. Нет в нём ни страха, ни мольбы. Кажется, он видит искру понимания, но это ничего не меняет. Маховик отмеряет тройку, воздух стремительно рассекает ослепляющая полоса, швыряет тварь на несколько шагов вперёд.
Приблизившись, заметил, что она ещё жива. Часто вздымается грудь, сучит лапами, пытаясь ползти, осознанно или нет. Спешился, подошёл, взялся за древко. Остывало. Всё остывало. Льдом стали латы, тяжёлые и холодные, студящие распалённое тело. Конь позади ещё перебирает ногами, но уже успокаивается. Уже окоченело, окаменело. Оставил копье торчать...
Всё время останавливается перед входом в высотку. Задирает голову на короткой шее и смотрит на исполина перед собой. Мимо течёт людской поток — кажется булыжником посреди ручья. Затем опускает голову и, глядя себе под ноги, заходит в здание.
В лифте занимает большую часть места крохотной кабинки. Если и едет — чувствует себя не в своей тарелке. Прижатые к стенкам, кажется, они смотрят на него с ненавистью. Как решето от всех их взглядов. Пальцы нервно теребят ручку портфеля, мучительно считает натужно переваливающиеся через секунды этажи.
Всё-таки чаще предпочитает лестницу. И начальство — рекомендовало. Туманными фразами и ужимками, впитавшими намёк и угрозу. Взбирается словно губка — внутренние резервуары устремились через поры наружу. Хоть ванну набирай. Долго ещё сидит, уставясь в мерцающий экран и пытаясь отдышаться и остыть. От дыхания весь отдел дрожит, кондиционеры не справляются с вонью.
Бывает, и вовсе до обеда не приступает к работе. Никто ему не возражает. Бывает, поработает час-другой. Что-то получается. В обед — неизменно в парк. Любит смотреть на гуляющих с детьми мамочек. Представляет бог весть что.
Медлительный, тяжёлый. Кожа на голове собирается в складки, когда о чём-то напряжённо думает. Пыхтит при этом. Смешно смотреть. Толку всё равно никакого — самые низкие показатели в отделе. Непонятно, зачем до сих пор держат. Говорят, кто-то из родственников в руководстве.
Поднимается на лифте. Сегодня повезло — едет один. Чуть легче, как будто день обещает быть хорошим. Держит портфель перед собой и, улыбаясь, смотрит на зажигающиеся на табло номера этажей. Всполохи городских огней, на водяном матрасе материков. Вздымаются и опадают. Как будто дыхание. Проводит пальцами, и краска остаётся на пальцах. Растирает один о другой. Маслянистая, пахнет чем-то приятным. Рисует на дверце очертания котёнка. Хорошо получается.
Двери открываются, убирая с лица улыбку. Боком вываливается из кабинки. Раньше посмеивались в сторонку, теперь, видно, привыкли. Неуверенно, как в первый день, проходит на своё место, с опаской поглядывая на сотрудников. Никто не замечает. На прошлой неделе наклеили на спину листок с обидным — напрягся, готовый к отпору. Ни для кого не существует, и проходит к своему месту. Грузно опускается в кресло. Третье за полугодие. Включает монитор и, как и каждый день, вспоминает, как услышал, ещё в самом начале, кто-то сказал, обсуждая в курилке: «что-то вроде компьютерного гения». Больше не говорили, но до сих пор греет душу. Прячет улыбку за широкой спиной.
Сегодня работа идёт. Несколько раз подходит начальник и, кажется, смотрит одобрительно. Вся информация мира ему подвластна. Пальцы стремительно порхают по клавишам, вводя значения, слова. Считает в уме, и ответы сами устремляются в сознание. Бывало и такое, не раз, и длилось предательски недолго, но ничто не омрачает настроя. И улыбается, глядя на него, одна из сотрудниц, но не отрывает глаз от монитора. Слышит восхищённый шепоток вокруг, но не осматривается, чтобы убедиться правда или кажется, лишь ещё больше распаляется, раскрывается навстречу вливающемуся потоку силы и уверенности.
Мир снова — пластилин в руках. Медленно, работая сильными пальцами, разминает его. Время усмирено, затихло на поводке, и можно не торопиться. Придать именно ту форму, какую давно хотел увидеть. Теперь он может это сделать. Что-то незначительное, даже несущественное, изменилось в нём, и теперь он ясно чувствует — он может это сделать.
Масса в руке стала мягкой и податливой, но он всё равно раскатывает её между ладоней в длинную колбаску, затем сгибает, сминает и снова начинает мять. Он будет напоминать прежний, решает он, но и отличаться. Где-то — в мелочах, где-то — разительно. В том, что касается лично его — разительно. Он не осознает это как оформившуюся мысль, решение, но что-то уже витает в воздухе такое, что предвещает. Пока что он скатывает из пластилина шарик...
Заработался. Очнулся, когда все уже ушли и техничка тронула его плечо. Вздрогнул, остановился, недоуменно огляделся. Куда-то всё мгновенно испарилось. Буркнув ей благодарность, он заторопился домой, что с его комплекцией выглядело несколько комично. Но об этом не думал. Казалось, что он кого-то подвёл одним тем, что заработался. Но кого и почему — объяснить бы не смог. Груз вины — вот он ощущался отчётливо.
Спускался по лестнице, зачем-то свернул на одном из этажей и заплутал в узких, по всей видимости технических, коридорах. Приходилось раздвигать стены руками — до того было тесно. Таким образом оказался на лестнице, на противоположной стороне. Гудящую электричеством тишину нарушал цокот лёгких женских каблучков. Посмотрел в пролёт. Снизу никого. Задрал голову и увидел тонкую изящную ручку, чёрный волнистый локон, кусочек подола. Словно почувствовав его, она остановилась и тоже заглянула в пролёт. Встретились глазами. Улыбнулась. Затем продолжила спуск.
Он остолбенел и продолжал смотреть вверх. Стало душно, но расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки не осмелился, боясь потревожить зыбкое марево сладостного видения. Как будто ему всё привиделось.
Но вот она перед ним. В деловом костюме, миниатюрная, даже крохотная. В глазах смех. Смеётся над ним, как и все они. Запунцовел. Остановилась в шаге от него. Спокойно ждала чего-то, пока он бесстыдно пялился. Затем попросила дать пройти. Прекрасней голоса он ещё не слышал. Втянул живот, сжался, насколько мог, и она боком протиснулась мимо. Спускаясь, весело помахала ему. Он долго смотрел в пролёт, наблюдая за её спуском. Она несколько раза поднимала голову и, видя его, её глаза снова смеялись. Он не знал, что и думать.
Потом его положили в стеклянный гроб, наполненный мокрым песком, и долго везли, петляя по узким тёмным улочкам. Очень скоро стал задыхаться, бил руками и коленями по стеклу, но оно было слишком прочным. Кричал, глотая песок, но никто не реагировал на его крики. Перед глазами плясали разноцветные фигуры, будто он попал на какой-то языческий ритуал. Он давно должен был задохнуться, но на протяжении всего пути пребывал в состоянии острой недостаточности, балансировал на грани. Песок забился в каждое отверстие и наполнил его изнутри. Раздул до невиданных размеров, пока его тело не распёрло гроб, порвав стеклянные стенки как бумагу. Он упал на асфальт, несколько раз перекатился и затих...
Дома долго возился у плиты, готовя ужин, но, съев первую ложку, потерял аппетит. Вывалил содержимое тарелки обратно на сковороду, оставил посуду в раковине и отправился смотреть телевизор. По телевизору показывали её глаза. Играла тихая печальная музыка, а её глаза смеялись, беззастенчиво рассматривая его через стекло экрана. Странно, ему не было обидно, что она смеётся, глядя на него. Обычно это его задевало, но не теперь. Только голова заболела от долго разглядывания её голубовато-зелёных зрачков. От попыток поймать мгновение, когда она моргала, чтобы увидеть ресницы и нежную кожу век. Хотелось сходить в магазин, чтобы купить устройство, позволяющее записывать телепередачи. Тогда бы он смог оставить её глаза закрытыми и прикоснуться к векам. Ощутить тепло, упругую напряжённую твёрдость.
Сходил в ванную, умылся. Долго стоял и смотрел в зеркало, как стекают по лицу капли. На обратном пути в комнату, услышал в подъезде её смех. Остановился, прислушался. Когда звук повторился, он открыл дверь, вышел из квартиры и поднялся на этаж выше. Потом только понял, что это разговаривали двое молодых людей. Всё-таки поднялся посмотреть, не она ли. Совсем молодые, наверное ещё школьники. Два парня и девушка. Секунд двадцать разглядывали друг друга, и он спустился обратно. Услышал, как они прыснули со смеху, но оборачиваться не стал. Расстроился, что не она. Но и легче стало.
Хотя часы и показывали рано, на улице было по-зимнему темно, поэтому, чтобы не мучиться вращающимися вокруг неё мыслями, он решил лечь спать. Принял душ, почистил зубы. Как никогда чувствовал отвращение к своему телу. Сминал пальцами тугой живот, словно собирался разодрать его ногтями. Потом злость сменила апатия, похожая на смирение. Лёг, и темноту наполнило его шумное дыхание.
Кажется, он ненадолго уснул. Открыв глаза, увидел перед собой её лицо, слабо светящееся серебряным. Парит над ним в нескольких сантиметрах. Развеваются, словно в воде, невесомые прозрачные одежды. Улыбается. Протягивает к нему ладонь и легко, нежнее лепестка, прикасается к его лицу. Медленно, плавя кожу до кости, проводит к подбородку. Потом на мгновение отпускает, но тут же приподнимает его подбородок указательным пальцем. Он затаил дыхание, но долгое время ничего не происходит, они смотрят так друг на друга — её лицо застыло улыбающейся маской. Наконец, почуяв неладное, он с трудом отводит глаза. Её одежды опали, палец холодный, лицо и глаза одного и того же, серебристого цвета. Он шумно сглатывает, кадык тяжело поднимается и опускается, норовя проткнуть кожу. Здесь он просыпается.
Приподнялся на локте и посмотрел на стоявшие рядом электронные часы. Красные цифры резанули глаза. Два часа до срабатывания будильника. Откинулся на подушку и некоторое время лежал, глядя в потолок. В сердце засела сладкая заноза, но отчего-то ему было страшно. Помотал головой, пытаясь вытрясти её, но, видимо, она поселилась там надолго. Так до утра и пролежал, представляя, как они будут жить вместе. Лежал, покачиваясь, на спокойной тёплой воде, а небо показывало.
Напрасно он искал её последующие дни. Постеснялся спросить в отделе кадров, где она работает. Так и дрейфовал с месяц, замурованный в льдину, по бескрайним монотонным просторам, сквозь призму, сковавшую его, наблюдая слабое биение обыденной жизни. Бывало, солнце не без труда пробьётся через окутавшую всё серую хмарь, выхватит робкими лучами что-то незначительное, вызвав в нём улыбку или краткое чувство радости, но вскоре всё опять заволакивало. Первое время ещё представлял, ещё мечтал о ней, и фантазии были яркие, красочные, тёплые и живые, и не повторялся больше тот странный сон и хуже ничего не снилось. Но потом воспоминания истёрлись, голову изнутри будто обложили ватой, стало скучно жить, хоть и спокойней. На медосмотре врач сказала, что это полезно для его сердца, но он ей не поверил.
Зима выдалась холодной. Снега почти не было. Город был похож на заиндевевший труп, припорошенный белой пылью, пеплом. В парке он больше не обедал. Попробовал питаться в окрестных кафе и ресторанчиках, пока не нашёл самый для него подходящий. Было там место в дальнем углу, и если оно пустовало — обедал. Если было занято, то обходился без еды. За обедом в основном сидел, погружённый в себя, не замечая ни людей, ни вкуса еды, ни играющей фоном музыки. Иногда рисовал, но было слишком темно, и он не видел, что рисует. Как-то раз вошла женщина, чем-то неуловимо напоминающая её. Может, просто показалось, что напоминает, не был уверен. Попытался нарисовать её, но бросил, не окончив: понял, что не получалось. В основном же рисовал абстракцию и сюрреалистических животных. Видел в них сходство с собой, вроде бы и напоминающим человека, но в то же время и отличающегося. Но из-за темноты получалось плохо, и другой бы не понял.
В один из таких обедов, в кафе вошла и она в окружении двух подруг. Чем-то внутри понимал, что рано или поздно это должно было произойти. Он оторвался от чашки кофе и не сразу понял, что это она. Просто девушка привлекла его внимание. Но вот присмотрелся, но вот узнал. Всё вокруг тут же увлажнилось, запульсировало. Биение настолько громкое, что он не слышал своих мыслей. Оцепенев, не моргая, пристально следил за ней. Всё равно в мире больше никого не осталось. Ни на грамм не изменилась, только одежда другая. Идёт ей ещё больше. Румянец, оставленный морозом, на щеках. Переговаривается с подругами, шутят, смеются. Делают заказ, оживлённо разговаривают, дожидаясь его. Нет дела ни до остальных людей в кафе, ни до работы, ни до целого мира. Ни до него. Он смотрит, как она ест. Глаз не отрывает от её алых губ, от щёчек. Но встать не решается. Бессильно вцепился в прутья клетки, напрасно понукая себя действовать. Следит за тем, как они расплачиваются и уходят. Через минуту встаёт, расплачивается сам, покидает кафе и идёт следом. Держится на почтительном расстоянии.
Неслышно парит над ними в холодном воздухе, благо они не обращают внимания ни на что, творящееся вокруг. Могли бы увидеть тень его крыльев, если бы было солнечно, но теперь тени слились с окружением, и он в безопасности. Кружит и кружит над ними, пока дожидаются зелёного огня светофора. Она должна быть его, решает он, не сводя с неё взгляда.
Он следует за ней до лифта. В пустой кабинке только они трое, он вполне мог бы проехаться с ними и узнать, где она работает. Застыл в нерешительности перед открытыми дверьми, смотрит на неё, но перед ним зеркало, прозрачное с одной стороны, и она его не замечает. Двери закрываются, и лифт возносит её наверх. Ему хочется уничтожить собственное тело.
И без того короткие, дни сузились до размеров обеденного перерыва. Того исключительного обеденного перерыва, когда она приходила в кафе с подругами. Никогда одна, что создавало ему дополнительные трудности. Когда они уходили, он неизменно следовал за ними, но слежка постоянно обрывалась у лифта. Никак не мог придумать, как узнать, на каком этаже она останавливается. Бежать наперегонки с лифтом, на каждом этаже сверяясь с индикатором над его дверьми, не было смысла. Не с его телом.
Впрочем, он знал, что её офис располагается на одном из этажей выше, чем его отдел. Значит, её рабочее место было на одном из четырнадцати этажей, что немного сужало круг возможных вариантов. Тогда он начал выходить из кафе раньше них, едва ли не бегом добирался до офисного здания, поднимался на лифте на один из возможных этажей и притаившись где-нибудь, выжидал. Притворялся, что поглощен изучением каких-то бумаг или чтением газеты. Если до конца обеденного перерыва она не выходила из лифта, этаж отпадал. Он всегда задерживался на пять-десять минут, чтобы исключить возможность того, что она просто опаздывает. В эти дни сам он всегда опаздывал и притворялся запыхавшимся, чтобы снять с себя какие бы то ни было подозрения. Никто ему ничего не говорил.
Он действовал терпеливо, никуда не торопясь. Наслаждался тем, что делает, тем, как он всё замечательно сообразил и придумал. В конце января узнал нужный этаж, и там, в один из дней, как бы случайно, наконец встретил её один на один.
Это случилось в коридоре. Он шёл, устремив глаза в бумаги, а сам мельком смотрел на неё. Она шла ему навстречу, сияющая и тёплая. За это время ему стало казаться, что он знает её всю свою жизнь. Что они — одно. Но вот она уже почти прошла мимо, вот уже он срывается в бездну, глядя в её улыбающееся лицо, как приведение глядит в лицо скорбящей по нему вдовы. Здесь она подняла на него взгляд. Секунда недоумения, после которого — узнавание. Могучий воздушный поток бросает его вверх, туда где солнце, с его теплом и радостью.
Он успел лишь кивнуть в знак приветствия, она улыбнулась, и они разошлись. Хоть он и не так представлял себе эту встречу, ощущение счастья подхватило его и понесло вперёд. Мало того, что она обратила на него внимание, она его помнит. Помнит! После стольких дней блуждания по тёмным кишкам подземных пещер он смог наконец выбраться на поверхность. И то, что открылось, было прекрасно.
На следующий день курьером отправил ей самый дорогой букет. Не знал, какие цветы ей нравятся, и потому не стал оригинальничать. Подарил красные розы. Жаль, не видел её реакцию. Хотел пойти посмотреть откуда-нибудь из укромного местечка или издалека, но так и не решился.
Ночью, лёжа без сна, представлял, как расширились от удивления её глаза, как чаще начала вздыматься грудь, тёплой радостью накачивая тело. Легко подхватываю её на руки, кружу, не отрываясь от счастливого улыбающегося лица. Она смотрит на меня таким покорным и благодарным взглядом. Казалось бы, что ещё может быть нужно?
Подарил ей ещё два букета, по-прежнему не зная, как реагирует. Возможно, она обсуждала это с подругами в кафе, но со своего места я не мог слышать, о чём они говорят. Узнав, где она работает, всё равно продолжал следовать за ней после обеденного перерыва. Сама мысль, что может быть иначе, казалась странной. Хотел быть рядом. На всякий случай. Мало ли. Встречи позволял себе реже, старался соблюдать осторожность, чтобы не подумала, что я какой-нибудь извращенец.
Обдумал, насколько мог предугадать, все возможные варианты нашего первого разговора. Старался подобрать соответствующую линию поведения, но никакого конкретного и чёткого решения так и не сложилось — фантазия подхватывала и уносила в волшебную страну. Не то чтобы я был против.
Я подумывал подкопить денег, чтобы мы смогли жить в собственном доме. Всегда хотел что-то вроде этого. В идеале, конечно, жить где-нибудь вдали от шума городов, но понимаю, что трудно так, в наше-то время. Да и будь она со мной, и обращать на внешнюю суету сам прекратишь ведь. Там будет тепло, большую часть года солнечно. Прекрасный вид из окна. Воздух. Море в нескольких минутах ходьбы. Рука об руку мы гуляем с ней вечером, наблюдая, как солнце тонет в воде, прибой лениво лижет босые ноги, она оживлённо мне что-нибудь рассказывает, активно жестикулируя свободной рукой. Наверное, увидь я это со стороны, не узнал бы себя. Для меня ничего не стоит сбросить вес, нарастить мышц. Если она того пожелает. Впрочем, уверен, я понравлюсь ей такой, какой есть. Она не из тех, кто за внешним не может разглядеть внутреннего. Она уже понимает меня, пусть даже и не может сформулировать. Это видно, когда мы встречаемся взглядами. Это видно по её улыбкам, которые она мне дарит. Бьюсь об заклад, это не то, чем разбрасываются направо и налево.
Вернувшись с пляжа, я кладу её на кровать, склоняюсь над ней, целую. Мы целуемся, пока она стягивает с меня одежду, её движения нетерпеливы и несколько грубы, но это я подумаю позже, а сейчас я полностью поглощен её восхитительными губами. На мир опускается мрак, прогоняя дневной зной, и ночная прохлада тщетно пытается остудить наш пыл. Ночь превращается в танец смятых простыней под музыку вздохов и стонов, срывающихся на крик. И закончив, мы лежим, отдыхаем, её головка покоится на моей груди, и моя рука по-хозяйски, с сытой ленцой теребит её волосы. Мы разговариваем обо всём на свете, но не заканчиваем и одной темы, когда снова бросаемся в объятия. Обессиленные, взявшие на сегодня друг от друга всё, что могли, мы разъединяемся лишь под утро. Меня переполняет безграничная нежность и благодарность за подаренное наслаждение. Иногда я больше не могу на неё смотреть.
Мы вместе ходим на работу, вместе уходим. Никаких больше смешков за спиной, обидных записок, подначиваний. Иногда даже ловлю на себе уважительные, порой завистливые взгляды.
Обедам в одиночестве в парке тоже пришёл конец. Мы ходим в кафе, в котором я провёл столько часов, безмолвно наблюдая за ней из тёмного уголка. Впрочем, он тоже остался в прошлом.
Как легко жизнь может бесповоротно измениться.
-Знаешь, я ведь сразу понял, что так всё и будет. Что мы будем вместе, что будем счастливы. - Она улыбается, слушая меня. Голова покоится на плече, палец блуждает по груди, вокруг сосков.
-Наверное, у тебя уже тогда созрел план, как...совратить меня? - Смеётся, сверкая глазками.
-О да, коварнейший из планов, каких только знала человеческая история! У тебя не было шансов!
-Я почти уверена, - она медленно приподнимается и лёгкими, почти невесомыми прикосновениями целует меня вокруг губ, в щёки, подбородок, - что в этом доме есть тайная комната, в которой ты мечтал меня заточить и держать — может, даже на цепи, или прикованной к батарее, или ещё что-нибудь в таком духе — и никогда не отпускать от себя. В случае, если бы я тебя не полюбила. Где-нибудь глубоко в подвале.
-Есть тайная комната за ванной, - смеюсь, - но я не могу отвести тебя туда: там до сих пор не прибрано со времён прошлой жертвы. Запах, наверное...
-Ах, ты! - Она легко бьёт меня ладонью по груди. - Ты же должен был пытаться заверить меня, что и в мыслях не держал ничего подобного!
-Что поделать, - я развожу руками, - не могу же я тебе врать, - и сжимаю её в объятиях. - Ни о каком похищении и мысли не было: я боялся тебя.
-Боялся? Никогда бы не подумала. Ты был таким уверенным, сильным, когда пригласил меня впервые. Я ещё тогда подумала, что ты из камня, не человек.
-И это при том, как я вёл себя, когда мы впервые встретились? Помнишь, на лестнице?
-На лестнице? Ммм... - она нахмурилась. - Что-то не припоминаю. А когда это было?
-В ноябре. Ты действительно не помнишь? Я ещё пялился на тебя, как школьник, впервые увидевший голую женщину.
-Кажется, вспоминаю... - она рассмеялась. - Только голой я не была. Вроде не была. Не была ведь?
-Ну... - толкает меня, и мы смеемся.
-Всё-таки не такой ты твёрдый, как я представляла, да? - Давит на грудь пальчиками.
-Сила в нашем... — дуэте, скажем так, — отдана тебе.
-Кто же меня защитит? От всяких там насильников, грабителей? - Она притворно расширяет глаза от ужаса. - Неужели ты просто оставишь меня им?.. - Невинно хлопает ресничками.
-Ну с ними то я справлюсь.
-Хоть какое-то утешение, - она откидывается на подушку рядом. Затем поворачивает голову. - Не принесёшь попить?
-Соку?
Кивает. Я встаю, и шлепая босыми ногами по полу, нагой, иду из комнаты. Лёжа, на кровати она причмокивает, и, обернувшись, я вижу её смеющееся лицо.
-Иди-иди, я просто дурачусь.
Стою у холодильника, попивая сок из картонного пакета, и ловлю себя на мысли, что не могу стереть с лица глупую счастливую ухмылку.
-Надеюсь, ты не пьёшь там из коробки? - раздаётся голос из спальной. - А то ведь кому-то не поздоровится. Ты меня знаешь, в гневе я беспощадна!
Не успел я появиться на пороге, как в меня полетела подушка. За ней другая. Увернулся, пытаясь не пролить сок.
-Пил из коробки? Да? Пил? - и, изображая свирепого дознавателя: - Признавайся! По глазам вижу! - Взяла протянутый стакан, и я улёгся рядом.
-Хоть пытай, ничего не скажу. Наверное.
-Ты... не продержишься... и минуты, - в промежутках между глотками, говорит она, щёлкает пальцами. - Всё-о-о мне выложишь. На раз-два.
На какое-то время замолкаем. Я наблюдаю, как она пьёт сок, пока она не выдерживает и, легонько стукнув зубками по стеклу, не начинает безудержно хохотать.
-Что? - улыбаюсь.
-Дырку же прожжёшь!
-Не устаю удивляться, как у тебя получается, что бы ты ни делала, чем бы ни занималась, сохранять своё очарование и красоту.
-Что я могу сказать... годы тренировок, постижения дзен и самоограничений. Сходишь потом со мной в туалет, а то растаю скоро от твоих комплиментов.
-Нет уж, увольте.
-А что? - смеётся. - Я и какаю так же изящно.
-Ага, ага.
-Сомневается ещё. Не любишь меня совсем. Да и когда я тебе врала? Никогда! Ни разу! Вот и сейчас — верь мне.
-Верю. На слово.
-...изящней некуда. По глазам вижу, что сомневаешься.
-Да не буду я смотреть, как ты какаешь!
-А вдруг... - приподнимается на руках, подвигается ко мне и страстным шёпотом на ушко: - Вдруг меня это заводит? М?
Я недоверчиво смотрю на неё, но она не выдерживает, откидывается на подушку и начинает самозабвенно смеяться.
-Поверил!
-Не поверишь тебе...
-Ну ты даёшь!
-Да ну тебя.
-Ну не ворчи. Я же пошутила.
-Вот проживём вместе лет шестьдесят, тогда можешь делать при мне, что захочешь. Когда я буду дряхлый, ни на что не годный старикашка со слуховым аппаратом, тростью и слабоумием. А пока пусть это остаётся за закрытыми дверьми.
-Ути какой серьёзный.
-Да.
-Думаешь, мы не надоедим друг другу гораздо раньше?
-Как я проживу без твоих бесконечных поддевок? Ты что?
-Точно. Не подумала. Моя ошибка.
Тишина. В окно нерешительно заглядывает просыпающееся солнце. Где-то лает собака.
-Скоро идти?
-Часа полтора.
-Посмотри?
Встаю, подхожу к тумбочке с телевизором, где прошлым вечером оставил наручные часы.
-Час сорок.
Она вытягивается на кровати и, прикрыв глаза, с наслаждением тянется.
-Целая жизнь.
Я ложусь рядом, целую её подмышки, но она быстро съёживается, высвобождаясь.
-Щекотно!
-Это тебе за то, что издеваешься надо мной.
-Ты злой!
-Злее не бывает.
Минут с пять проводим в молчании. Она прижимается ко мне, кладёт голову на грудь.
-Ты же понимаешь, что все эти мои издёвки не со зла? Что это один из способов показать, что ты мне не безразличен? Иногда просто не могу этого сделать иначе. Понимаешь?
-Умом — понимаю.
-Прости.
-Да всё в порядке. Я знаю, что ты не хотела обидеть.
-Но ты обиделся?
-Нет.
-Правда?
-Да.
-Чем докажешь?
-Предлагай.
-Ну...ты готовишь нам завтрак?
-Да что ж за день такой сегодня!..
Она смеется.
-Сам сказал.
-И в кого ты такая коварная только?
-Тебе лучше даже не знать.
-Хуже Гитлера, ей богу.
-Ты даже не представляешь насколько.
-Тебе не кажется, что ты меня эксплуатируешь?!
-Дай подумать, - изображает роденовского мыслителя, насколько это позволяет поза. - Нет, нисколько.
Я нарочито шумно вздыхаю.
-Как тяжко жить... - пытаюсь изобразить жалобность на лице.
Она, даже не глядя на меня:
-Зря стараешься. Тебе меня не разжалобить.
-Чёрствая булочка.
-Кремень-баба.
-Что-о-о?! - едва сдерживаю смех, и следующие несколько минут мы проводим, корчась на кровати в обоюдном приступе хохота.
-Как-то само вырвалось... - оправдывается, когда мы немного успокаиваемся.
-Ага, как же....кремень-баба...
-Правда! Почему ты мне никогда не веришь?!
-Тебе?! Может, тебе ещё и в постель завтрак принести?
-Знаешь...а мне нравится твоя идея! Очень даже нравится!
-Чего ещё изволите?
-Блинчиков?
-Не наглей-ка давай!
-Ладно-ладно.
-То-то же.
-Зануда, - ещё и язык показала.
Я пытаюсь встать, чтобы отправиться на кухню, но она не собирается освобождать меня из своих объятий.
-Полежи ещё немножко.
Послушно остаюсь.
-Я так рада, что ты появился в моей жизни.
Я смотрю на неё с недоумением, но она лежит ко мне затылком. Так и не получив моего ответа, она поворачивается и удивлённо смотрит на меня.
-Что?
-С чего ты вдруг стала такой сентиментальной? Всё в порядке?
-Ну...да. Я что, не могу сказать, что ценю твоё присутствие в моей жизни?
-Конечно можешь, но...ты ведь никогда не говорила ничего подобного.
-Сейчас говорю.
-Хорошо. Значит, пришло время.
-Да. Пришло время.
-Проблемы на работе?
-Нет, просто устаю. Сегодня ещё аудит будет. Терпеть не могу.
-Хочешь сходим куда-нибудь вечером?
-В кино?
-Если хочешь.
-Не знаешь, что там сейчас?
-Из мелодрам вроде только «Серые фиалки». Французский, кажется.
-Если я буду жива после сегодняшнего, сходим.
-Если ты умрёшь, я отнесу тебя на руках.
-Так и представляю, как ты таскаешься по улицам с моим трупом на плече.
-Сто пудов никто и внимания не обратит.
-Жалко...
-Почему же?
-Таких психов, как ты, опасно держать среди нормальных людей, - и заливается своим чистым звонким смехом.
-Вот возьму и отшлёпаю тебя. Всё утро ведь нарываешься.
-О да, отшлёпай меня! Я была такой плохой девочкой!
И оба засмеялись.
-Надо идти готовить. А то опоздаем.
-А сколько сейчас?
-Уже шесть почти.
-Так что же ты тут разлёгся-то?! Марш на кухню!
Проворно вскакиваю, изображаю раболепие.
-Есть, мэм. Чего прикажете мэм?
-И блинчики не забудь!
Я ищу глазами подушки, которыми она недавно кидалась, нахожу и одну за другой бросаю в неё.
-Ах, так! Негодяй! Вот негодяяяй!
-Я тебя не слышу! - кричу ей из кухни.
Приготовил поесть, вместе приняли душ, позавтракали, целую вечность прождал, слоняясь по квартире, пока она одевалась и красилась. Успел постареть и высохнуть, но она всё-таки снизошла появиться, во всём великолепии и блеске своей молодой свежей красоты, и мы пошли на работу.
-Ничего не забыла? - вышли из подъезда, и она взяла меня под руку.
-Каждый день спрашиваешь.
-Просто я бдителен.
-Просто ты зануда.
-А ты капуша.
-А ты зануда.
-А ты капуша.
Некоторое время идём молча.
-Да не волнуйся ты так. Если им что-то не понравится, я на них просто сяду и раздавлю.
-Ты не такой толстый, не наговаривай.
-Может быть, но я их всё равно раздавлю, если они тебе навредят.
Впереди бежала, держа нос в нескольких сантиметров над землёй, собака. Что-то напряжённо вынюхивала.
-Может, нам завести собаку или кошку? - спросил, указав на неё.
-Почему вдруг?
-Я всегда хотел собаку. С детства.
-Я, конечно, не против, но ты же знаешь, что значит для пары завести собаку?
-Что?
-То, что они хотят узнать, смогут ли заботиться о ребёнке.
-Но это же не значит, что мы стопроцентно заведём ребёнка после того, как успешно поживём с собакой какое-то время.
-Ты же говорил, что хочешь детей.
-Я и не говорю, что не хочу. Но вопрос этот не настолько прост, чтобы можно было дать на него однозначный ответ, всего лишь позаботившись какое-то время о собаке.
-Ну да.
-Просто сказала бы, что не хочешь.
-Да нет, я не об этом. Собаку я завести не против.
-А что не так?
-Не думаю, что я хочу детей. Не знаю, сложно сказать однозначно.
-Что тебя смущает?
-Наверное, то, что я не думаю, что могу стать хорошей матерью.
-Глупости. Ты будешь замечательной матерью.
-Откуда тебе знать?
-Один ребёнок у тебя уже есть. Пусть и великовозрастный, и большой.
-Ты всё шутишь, а я серьёзно.
-Ну я же не предлагаю завести ребёнка прямо сегодня.
-А что, если он всё-таки появится? Помимо нашей воли.
-Ты же предохраняешься?
-Да, но ведь стопроцентной гарантии ничто не даёт.
-Ну...видимо, тогда нам придётся как-то с этим жить, смириться и жить.
-Ты бы не отказался от незапланированного ребёнка?
-Вряд ли ребёнка можно «запланировать». Но нет, думаю, не отказался бы. А ты?
-А я не знаю.
-Ничего. У нас полно времени, чтобы всё хорошенько обдумать.
Остановились у светофора. Подошла её коллега по работе, поздоровалась, и они начале трещать о своём. Я почти не слушал, следил за круглым огоньком. Ярко красный, агрессивный. Пульсирует. Вот-вот стекло лопнет, засочится кровь. Выкидыш. Слёзы, боль, пустота, которую нечем заполнить.
В лифте она одёргивает меня, в глазах лёгкое беспокойство. Целует сухими губами в щеку. Машет, прощаясь. Я выхожу на своём этаже, она с подругой едет дальше. Помахивая портфелем, я иду по пустынному коридору. Тихо. Шаги приглушены ковролином. В воздухе ощущается напряжение. И внутри меня тихо. Но — спокойно.
В отделе никого. Я прохожу на своё место, сажусь и, поставив портфель на колени, смотрю по сторонам. На часах — уже пора. Однако, пусто. Сверился с календарём — и нет, не праздник и не воскресенье. Подождал ещё немного, но ничего не изменилось. Встал, поставил портфель на кресло и направился обратно в коридор. Тишина кажется неестественной и натянутой, словно все вот-вот выпрыгнут из своих укрытий, то ли чтобы напугать, то ли чтобы поздравить с чем-то.
Стоя в дверях, осматриваю коридор. Ни души. Достал мобильник, позвонил ей. Гудки. Долго не берёт. Страшно. Что, если так и не возьмёт? Давай. Возьми. Ну же.
-Да?
-Дорогая...
-Что случилось?
-У тебя там всё нормально?
-Да вроде да.
-Я сейчас поднимусь, хорошо?
-Ну...ладно. А что произошло? Ты в порядке?
-Да. Объясню всё, когда встретимся.
-Ладно, хорошо. Жду.
-Я сейчас.
Лифт, как назло, тормозит, но всё же срабатывает, дверь закрывается, пол мягко толкает в ноги, и начинается подъём. Плетётся, как черепаха. Переминаюсь с ноги на ноги. Телится. Начинаю расхаживать туда-сюда, насколько это позволяет крохотная кабинка. Ползёт. Подгоняю его словами. Давно должен был доехать, но прежде, чем заподозрить неладное, я даю ему шанс, думая на неполадки или ещё что-нибудь в этом роде. Наконец, остановился. Скрипнув, открылись двери.
Я застыл, недоуменно глядя вперёд. Улица, разбитые, перевёрнутые, выгоревшие автомобили. Поваленные и погнутые фонарные столбы, извивы проводов на земле. Осторожно выглянул, осмотрелся. Никого. Асфальт местами зияет провалами. Частично или полностью разрушенные дома, пустые, накрашенные тенями сажи, глазницы окон. Вышел из лифта. Моросит. Холодно.
Чуть придя в себя, попробовал ей позвонить, но телефон молчал. Выключил, вынул и вставил обратно батарею, включил. Всё равно молчит. Набрал номер полиции. Та же история. Пошёл вперёд, внимательно следя за дорогой. То и дело оглядывался, не увижу ли кого.
Почему-то не было ни страха, ни тем более паники. Удивление — да, удивление было. Если копнуть поглубже, то — даже интересно. Ещё — как будто так всё и должно быть. Даже вполне логичные вопросы, вроде того, как я сюда попал и как отсюда выбираться, пришли в голову гораздо позже.
Потом пошёл снег. Брёл по дороге: руки в карманах, старательно обходил все лужи и ямы. Снежинки таяли, не долетая до земли. Дошёл до крупного перекрёстка. Светофоры, будто сговорившись, мигали с одинаковой частотой, но разными цветами. Машин не было, но где-то гудел клаксон. Звук явно приближался. Стоял, озирался, но долгое время ничего не видел.
Он выехал из-за магазина левее меня. Гудело непрерывно, словно в сигнал что-то упёрли. Медленно минул перекрёсток и поехал себе дальше. Насколько я мог видеть, в салоне никого не было. Не найдя лучших альтернатив, я последовал за автомобилем, благо поспевать не приходилось и хватало моего нормального шага.
Шёл долго, порядком замёрз. Всё думал, как она там. Хотел к ней. Думаю, если бы была возможность отделиться от тела и лететь, я бы давно устремился за ней. А пока лишь тоска и холод вытягивали из меня силы.
Потом запахло гарью. Как только смог разглядеть небо за махинами небоскрёбов, увидел медленно ползущий ввысь столб дыма. Глядя на него, сообразил, что пока был здесь, ни разу не почувствовал дуновение ветра. Что-то подсказывало, что мне туда и надо. Однако, своего странного проводника пока оставлять не решился и продолжал следовать за ним. Думал, что он меня как раз туда и приведёт, но прошло ещё сколько-то времени, и я обнаружил, что дым остался за спиной. Автомобиль же и не думал сворачивать, будто знал только единственное из возможных направлений. Хотелось бы и мне так жить.
Пришлось попетлять по улочкам и дворам, так как прямая дорога оказалась завалена рухнувшим на неё пятиэтажным домом. Место очень напоминало то, в котором провёл детство, но таких по стране много. Обычный двор с прогнившими, покорёженными снарядами для игр, обступившие его со всех сторон громады многоэтажек. Мрачные стражи. Посреди двора горел костёр. Сваленные в кучу автомобильные покрышки. Неподалёку от него располагалась одним углом ушедшая в землю песочница. Я сел на неё, где повыше, принялся ждать чего-то. Смотрел на огонь. Благо из-за безветрия запах жжёной резины ощущался не так сильно. Терпимо.
Долго сидел. Замёрз. Несколько раз вставал размять ноги и немного согреться. Потом опять садился. Думал. Мысли суетились в голове, скакали друг через друга как оголтелые. Вроде и размышляешь, и внутренне кажется, что результативно, а о чём да к чему в итоге пришёл — сказать затрудняешься. Только голова заболела. И так до сумерек, и так до ночи. Всё залило смолой, вырываемой вверх лишь языками пламени. Небольшой круг света вокруг, сидеть внутри которого не позволяет вонь.
Стал клевать носом, когда что-то наконец начало меняться. Потёр глаза, пытаясь осмыслить, что происходит, осмотрелся, насколько это позволяло освещение. Ничего. Потом только заметил, что что-то случилось с самим костром. Встал рядом со своим местом, наблюдал. Старался быть настороже, на случай если произойдёт что-то опасное.
С виду всё выглядело как обычно. Огонь, медленно плавится резина, языки пламени то и дело взлетают вверх. Потом понял, что в определённых местах огонь становится ярче, вырисовывая таким образом очертания. Человекообразная безглавая фигура медленно вырастала из костра. Молниеносное движение — и огненная плеть обвивается вокруг моего запястья, выжигает ткань рукава и кожу. В глазах темнеет, мир начинает задираться вверх, но держит крепко. Терпеливо дожидается, пока не приду в себя. Его тело непрестанно колышется, плывёт. Или это в глазах. Потом понимаю, что боль перестала.
Он тянет меня за руку, и я следую за ним. Идёт совсем как человек, переставляя огненные ноги. Не отпускает, а вырваться сам, чувствую, не смогу. Решаю выждать, хоть и не нахожу веских причин во что бы то ни стало сбежать. Может, он что-то прояснит.
Идём долго, всю ночь. Рассвет без солнца: чёрное небо светлеет до мутно-серого. Ещё идём. Проводник не издаёт ни звука, ни на что не указывает. Еле волочу ноги от усталости, но ему не доставляет хлопот и тащить меня волоком. Идём. Постепенно запах гари усиливается, но сколько не оглядываюсь по сторонам, найти источник не могу. Ясно только, что направляемся мы как раз туда.
Постепенно всё зазеленело, он разогнался, и когда ветер заревел в ушах, земля вздыбилась, по обеим сторонам вставая стенами до небес. Впереди маячил просвет, но проход постепенно сужался. Думаю, выбрались бы, если бы он меня внезапно не бросил. Меня проволокло по земле, обдирая тут и там кожу, потом, как только канитель перед глазами поутихла, приподнялся, поспешил вперед, но ясно было, что не успеть. Позади, вдалеке, виднелся такой же проход, но до него было едва ли не больше. Пошёл вперёд. Правая нога была то ли вывихнута, то ли сломана, и каждый шаг давался с трудом. Пот заливал глаза. Стена под рукой вибрировала, медленно наползая, словно подталкивала идти, но смысла стараться я не видел. Потом упал, но кое-как поднялся, продолжил путь. Снова упал. На этот раз встать не смог. Лежал, глядя на движущиеся в небе тёмно-серые сгустки, пока землю не начало трясти.
Обжигая, сильными ударами он бил меня по лицу, приводя в чувства. Выждал, пока я окончательно не пойму, где нахожусь, и повёл дальше.
Завесу увидели под вечер. Вдалеке, сливаясь верхней частью с небом, вырастала чёрная стена. Он остановился, обратясь к ней, и, воспользовавшись тем, что его внимание занято не мной, я, сжигая кожу ладоней, оттолкнул его и, вырвавшись, побежал прочь.
Не оглядываясь, было понятно, что он следует за мной. Издавал при этом странный гулкий звук, будто у него в нутре истошно звенел колокольчик. Я оказался в каких-то дворах, потом долго петлял в узких переулках, но становилось темнее, и стало ясно, что, если и выберусь, то только волею случая. Всё это время он, не отставая ни на шаг, следовал за мной. Не знал, в отличие от меня, ни усталости, ни сомнений. Поэтому он появился передо мной спустя всего несколько секунд после того, как, обессиленный, я привалился спиной к старым перекошенным металлическим воротам, наглухо закрывшим мне единственный из возможных путей бегства. Схватил меня за ту же руку, и я явственно почувствовал его бешенство. Пробормотал, задыхаясь, что теперь может делать со мной всё, что хочет: мне, мол, всё равно. Он никак не отреагировал и повёл меня к завесе.
Шли всю ночь. Он освещал собой путь, и постепенно я стал проникаться к нему симпатией. Попытался расспросить, кто он или что, почему мне помогает, что меня ждёт, когда мы дойдём и пойдёт ли он со мной. Он не издал ни звука, не сделал ни жеста. Никогда не чувствовал себя беспомощней.
Наутро, только развиднелось, увидел завесу. Дым, словно запертый в огромном запаянном аквариуме, яростно клубился, разбиваясь о невидимые стены. Проводник стоял, по-прежнему сжимая моё запястье и ждал. Прошло довольно много времени, показавшегося вечностью. Я снова пытался разговорить его, но в итоге пришлось довольствоваться рассматриванием неизменных окрестностей и монотонного движения дыма завесы. Потом в стене открылась доселе невидимая дверь, через которую нас обдало смрадными клубами. Он указывал как раз туда. Разжал свою хватку. Спросил его, что будет, если я не подчинюсь и пойду своей дорогой, на что, разумеется, не получил никакого ответа. Пожав плечами, я зажал нос и, то и дела вытирая слезящиеся от евшего дыма глаза, вошёл внутрь.
Как только оказался внутри, стена за мной снова стала непроницаемой. Некоторое время проводник стоял на том же месте. Потом, словно по нажатию невидимой кнопки, развалился огненными сгустками и начал медленно угасать на земле. Было даже немного жаль.
Пошёл вперед. Вскоре запаса воздуха перестало хватать и пришлось разжать нос. От дыма не продохнуть, глаза, кажется, вытекают вместе со слезами. Закашлялся. Плёлся дальше, закрыв нос сгибом локтя. Не сказать, что легче. Потом показалась человеческая фигура. Или в глазах двоилось. Или галлюцинации. Решил, что всё-таки фигура. Ничего, кроме того, что приближается, сказать не мог, пока не подошёл достаточно близко. Казался спокойным и уверенным. Мелькнула было мысль, что вот сейчас он подойдёт вплотную, занесёт руку над головой и убьёт меня. В ту секунду всё казалось логичным: что столько ради этого одного пройдено и прожито. Но минуло, и, оказавшись вплотную, никто не занёс руку. Это был я. Что-то похожее на экран. Я смотрел на себя с той стороны: спокойный, собранный, решительный, чем-то другой. Не разъедал глаза и не душил дым. Какое-то время стояли, смотрели друг на друга. Потом я повернулся и пошёл прочь.
Вскоре засветился прямоугольник двери. Открыл, пошёл по мокрой улице. Свет фонарей в лужах и на асфальте, слякоть, промозглый ветер. Предчувствие весны. На углу поймал такси, поехал домой. Ничего, кроме усталости.
Утро принесло с собой решение больше не тянуть. Действовать. Принял душ, побрился, позавтракал, тщательно выгладил лучший костюм, надушился дорогим одеколоном, не пробованным ни разу, с тех пор, как подарили несколько лет назад. Почувствовал себя уверенней, вполне способным сделать всё как надо.
По дороге в офис через банкомат снял все имевшиеся на счету деньги. Идя по грязной улице, ловил на себе взгляды, а сам ступал как по огню, боясь испачкать одежду. Выглядел, наверное, как принцесса в свинарнике. В фойе протёр ботинки губкой, осмотрел себя и, вполне удовлетворённый, отправился на лифте наверх.
Бросали удивлённые взгляд. Никаких смешков. Небрежной походкой, запустив руку в карман брюк и внутренне смеясь над ними, прошёл на своё место. Честно отработал до обеда. Откуда только взялись терпение и выдержка.
Затем — торопливым шагом в кафе. Ни крупицы сомнения не возникло в том, что ты придёшь. Извёлся: опаздываешь. Теребил в руках полупустую чашку кофе. Немного пролил на скатерть, но это не имело никакого значения. Долгожданный миг. Со звоном колокольчика всё замирает, я подбираюсь, весь — рвущееся вон сердце. Ты входишь, как всегда с подругами. Было бы наивно думать, что сегодня случится иначе, но всё же надеялся. Ничего, досадное недоразумение, не более. Смотрел на вас из своего угла, дожидаясь, пока сделают заказ. Стучало в висках, заглушая прочие звуки. Ты взяла только кофе.
Встаю, подхожу, останавливаюсь рядом. Вы замечаете меня, прерываете свой разговор. Подруги с интересом рассматривают, а ты ждёшь. Ты узнала, и я знаю это. Я готов кричать от восторга, но одна за другой падают цепи и путы, сковывая, и, стараясь не выдавать бьющего через край волнения и страха, спрашиваю как можно более спокойным голосом, не могу ли я угостить тебя и, конечно же, твоих подруг чем-нибудь.
-Да, - соглашаешься, искренне улыбаясь. - Почему нет? - осматриваешь своих спутниц, ища поддержки. Взглядами показывают, что не против.
Подзываем официанта, вы выбираете, заказываем. Он уходит, я склоняюсь к тебе и спрашиваю, не хотела бы ты со мной прогуляться после работы. Ты смотришь весело, удивлённо, но соглашаешься. Я киваю, довольный. Улыбаюсь. Говорю, что буду дожидаться на входе.
-Хорошо, - кивая, говоришь ты, и я удаляюсь. Ухожу на своё место, чтобы расплатиться. Чувствую себя самым везучим человеком на свете. Будто наконец-то получил то, что давно заслуживал.
-Кто это? - тут же начинаете шептаться.
Твоего ответа я не слышу, но когда выхожу из кафе, бросаю взгляд назад, и ты мне улыбаешься. Машешь, когда прохожу мимо витрины. Улыбаешься мне всю дорогу обратно, улыбаешься, пока я поднимаюсь на лифте, улыбаясь в пол и сотни раз прокручивая произошедшее в голове. Улыбаешься, глядя с монитора, и я не могу работать. Пытаюсь отвлечься, но ничего не выходит. Твой шёпот в ушах. Фразы обрывочны, но сладость звука пробирает дрожью. Как на иглах — остаток дня.
По окончании смены первый срываюсь с места. Едва ли не бегом — к лифту. Переминаюсь с ноги на ногу, вызывая недоуменные осторожные взгляды какой-то женщины, пока кабина медленно ползёт вниз. К счастью, я не заставил тебя ждать. Ты ещё не пришла. Я стою, распираемый нетерпением, дожидаюсь, как истукан, напротив входа. Зарядил холодный дождь. Капли тяжёлые, и порой кажется, что это град.
Наконец ты выходишь. Увидела меня, машешь, достаёшь зонт, раскрываешь и, легко сбегая по ступенькам, спешишь ко мне. Здороваемся, улыбаясь друг другу. Я беру у тебя зонт, поднимаю над нами. Ты берёшь меня под руку. Как будто мы давно знакомы и так всё и должно быть.
-Как проверка? - спрашиваю.
-Ой, лучше не вспоминать. Выжали и вывернули наизнанку. Но вроде всё в порядке.
-Теперь позади.
-Да, слава богу.
Прижимаю тебя ещё крепче и целую в темя.
-А у тебя что нового?
-Обычный день, ничего такого. В кино-то идём?
-Даже не знаю...погодка...
-Решай, ты у нас главная.
-Пойдём домой?..
-Уверена?
-Я так устала. Хочу принять ванну и поскорей лечь спать.
-Хорошо.
Шли, и ты прижималась ко мне, и не чувствовался холод. Вперемежку с дождём показались хлопья снега.
-Когда уже весна начнётся... - уныло говоришь ты.
-Не хнычь.
-Хорошо. Папуля.
-Просил же не называть меня так.
-Бе-бе-бе.
Ждём, пока загорится зелёный. Ты шутя повисаешь на мне.
-Покатай меня, большая черепаха!
Я легко подхватываю тебя на руки и переношу через дорогу. Ты визжишь, смеёшься, легко колотишь меня по груди.
-Ай! Я же пошутила! Промокнем!
Повозившись, передаю тебе зонт, и так идём. Ты смеёшься, глядя по сторонам. Ловим снисходительные взгляды редких прохожих.
Дождь усилился, ветер вырывает у тебя зонт и уносит, вращая по асфальту. Вынуждены спрятаться под козырьком на крыльце подъезда какого-то дома. Промокшие, озябшие, переминаемся, обняв себя. Но довольные.
-Не самый лучший вечер для прогулки мы выбрали, - утирая нос, говорю я.
-Это точно.
Я обнимаю тебя, пытаясь согреть.
-Можем зайти ко мне, обсушиться. Потом вызвать такси.
Смотришь, решая про себя. Взвешивая все плюсы и минусы. Я, кажется, перестал дышать.
-Ладно. Почему бы и нет? Вы же не маньяк какой-нибудь?
Выдыхаю с облегчением и отвечаю, улыбаясь:
-Нет. Конечно, нет.
Протягиваю тебе руку, ты смотришь на меня, потом всё-таки кладёшь свою ладошку в мою, и мы бежим под дождём. Минуты три шлёпаем по лужам, пока не добираемся до моего подъезда. Насквозь вымокшие, продрогшие. Дрожащими пальцами пытаюсь надавить нужные кнопки кодового замка. Не с первой попытки, но получается. В подъезде тепло, сухо — хорошо. Поднимаемся на нужный этаж. Ты озираешься, рассматривая стены и двери. Ничего не говорим. Терпеливо ждёшь, пока я вожусь с ключами, открываю дверь. Пропускаю тебя вперед. Кажется, совершенно не волнуешься. Захожу следом. В нерешительности мнёшься в коридоре. Пропускаешь меня, я прохожу, достаю тапочки и ставлю перед тобой. Когда ты стягиваешь первую туфлю, я прижимаю тебя к стене и начинаю целовать.
-Какой нетерпеливый!..
Шумное дыхание. Жадно отвечаешь на мой поцелуй.
-Подожди...
Отрываешься, чтобы глотнуть воздуха.
Его рука на шее, поглаживает мочку уха, как ты любишь, соскальзывает на грудь, сжимает. Ты едва слышно стонешь. Она вырывается, царапается, бьёт тебя, кричит. Кажется, стены ватные и звуки гаснут сами собой. Моя рука на её шее, под пальцами бьётся твое сердце. Ты кричишь, чтобы отпустил. Становится жарко, и мы с жадным нетерпением срываем друг с друга одежды. То и дело припадаем губами друг к другу, как томимые жаждой посреди пустыни. Сползает по стене, но рука упирает в подбородок, не даёт. Плачешь. Рука на соске, рука на моём члене. Сдавил сонную артерию. Плачет. Заткнись. Пресекаю твои стоны поцелуем. Бью её. Голова неестественно дёргается, стуча затылком по стене. Медленно укладываю её на пол, ложусь сверху, коленом раздвигая ноги. Не сразу доходит, почему затылок влажный. Смотрим друг на друга. Вздрагиваю. Вскакиваю, отбегаю. Рука в крови. Трясёт.
Она лежит на полу. Рот чуть приоткрыт. Смазанная помада. Невидящие глаза с удивлением рассматривают что-то на стене.
—
-Вы знали этого человека?
-Да.
-Знаете, что с ним случилось?
-Да, нам сообщили.
-Как хорошо Вы его знали?
-Работаем вместе. То есть, работали. Почти не разговаривали. За всё время, наверное, всего парой фраз перекинулись.
-Можете его описать в двух словах?
-Ну...тяжёлый человек.
-Поясните, пожалуйста.
-Ну...тяжёлый не в смысле веса — это-то понятно. Тяжёлый в общении. Не знаю, ладил ли с ним кто-то из отдела вообще. Тяжело было его понять. Мысли у него, наверное, такими же тяжёлыми были.
-Почему Вы так решили?
-Просто создавалось такое впечатление. Мне было трудно смотреть ему в глаза.
-Вы знали этого человека?
-Да, наши рабочие места рядом.
-Вы знаете, что с ним случилось?
-Да.
-Хорошо. Не могли бы Вы описать его в двух словах? Какой он был?
-Замкнутый. Что ещё...умный, вроде как.
-«Вроде как»?
-Да...
-Не могли бы Вы пояснить?
-Видите ли, его взяли на эту должность как высококлассного специалиста в своей области, но за всё время работы он так себя ни в чём не проявил. А мог бы, я думаю, дослужиться до высокой должности.
-Почему, как Вы считаете, этого не произошло?
-Не знаю...может, его это просто не интересовало. Трудно сказать.
-Вы знали этого человека?
-Нет.
-Уверены?
-Уверена.
-Присмотритесь получше, пожалуйста. Не вспоминаете?
-Нет. А в чём дело? Меня в чём-то подозревают?
-Нет, Вас никто ни в чём не подозревает. Мы просто беседуем. Вы в курсе, что произошло с этим человеком?
-Слышала что-то.
-Слышали... И вы не знаете, кто это?
-Говорю же: нет.
-Хорошо. Вы можете быть свободны.