В получасе езды от шумного пыльного города раскинулся пойменный лес, с обширными полянами, затянутыми спорышем, из-под плетёной сети которого изредка достаются шампиньоны. Не редкость здесь безразличные жвачные коровы, ломящиеся сквозь кустарник, порою с натужным мычанием.
Мы вышагиваем в сапогах, вязаных шапках и перчатках, с тупыми ножницами в руках. Двигаемся мягко, звуки наших шагов гасятся порывами прорывающегося с речного простора ветра.
Тем более удивительно, когда из-за поворота просёлочной грунтовки вырастает по левую руку ясеневая роща, высокая и прозрачная, среди тёмного лежалого покрова листвы – вкрапления новых жёлтых листочков – яркие чешуйки поверх годовалого сора. Ветер послушно угасает, пелена туч сравнивается с верхушками деревьев, не пропуская внешние силы.
Строго по пути нашего следования среди тонких молодых стволов что-то завиднелось. Мы продолжаем ступать по природному ковру внутрь продолжительного безмолвия, вглядываясь в темнеющее пятно. Вскоре выясняется: высится над порослью статный карий жеребец и взыскательно смотрит на нас. Непринятый в готическую картину осеннего леса, непостижимо долго он выделяется изваянием, с поставленной вперекрёст стройной передней ногой, в начатом танцевальном «па», да так и незавершённом.
Наконец он теряет к нам интерес, отводит пристальный взгляд и делает несколько гибких шагов в сторону, под его атласной кожей перекатываются безупречные мышцы.
В отдалении обнаруживается группа замерших в разных позах лошадей, расставленная невидимым постановщиком. Все лошади поголовно гнедые, различаются лишь окрасом гривы и роскошного хвоста. Гривы рассыпаются на длинных шеях привольно, бережно расчёсанные, а у одной кобылы необычайно песочная грива заплетена крупной косой. Она и держится примой, чуть в стороне от других, и первой следует за вожаком.
Мы сейчас выпали из игры, бензиновый чад над алтарями прилавков остался в смутном прошлом. И три мусорных бака за углом, для ежедневных причастий. Мы и ясени воспринимаем как большие чёрные ключи, уставленные в землю, как в большой потаённый замок.
Они вложены ровными шеренгами, некогда вблизи была воинская часть, воины высаживали саженцы по приказу, а деревья вымахали в полнеба, и тонкие ноги лошадей сейчас рифмуются со стволами.
Танцевальный рисунок меняется, и, к нашей досаде, преследует определённый хореографический текст. Всё, на что мы можем рассчитывать, это толерантность, с той минуты, как вожак отвернул прочь совершенную голову, мы находимся в стилизованном отчуждении. Мы опасаемся пропустить доступные подробности неожиданного заговора четвероногих, когда они смогут себя выдать каким-то откровенным изгибом шеи, махом чуткого уха или искрою влажного глаза. Через короткое время знаки, которые они могли бы нам подать, исчерпываются.
Лошади одна за другой удаляются, исчезают среди истончённой листвы, вокруг нас опускаются один за другим затворы камеры обскуры. Возможным казалось и понимание, раз уж мы выдвинулись на соискание, но для этого нам пришлось бы поменяться местами, как если бы гончие могли поменяться местами с ланью.
Проще было вообразить наших кобылиц в султанах и парадных попонах, нежели в недавних рассказах сельчан.
Прибегает сосед к мужику и говорит:
- Там в займище твои лошади, а вокруг двенадцать волков, я специально пересчитал.
Мужик осел тут же - хана жеребятам - схватился и побежал.
Лошади стояли, как и построил вожак, малым кругом, но достаточным, чтобы все жеребята оказались внутри. Самец не дрогнул, не сорвался с места, и лошади держались, тряслись крупной дрожью каждая на своём месте. Хищники в стайном количестве, превосходящем малый косяк, не осмелились испытать отчаянную силу копыт.
Нынче мы заплутали, среди сетей и репейных колючек по колено, в арках кустарника и отдельно повисших кронах по плечи: мы миновали обычно это место.
В этой роще из грибов никогда ничего путного не бывало, кроме свинушек, а в этот раз мы настригли целый ворох крепких белых груздей.