Так уж устроен наш мир, что мужчину в присутствии женщины, а особенно - любимой женщины, тянет на подвиги. А, если женщина не просто любимая, а горячо любимая, то на героические поступки. Вот только суть этих подвигов зависит от характера мужчины. Фархад, во имя любви, прорубал тоннель в горах; крестоносцы, с именами любимых, освобождали Гроб Господен; ученые делали открытия, художники, писатели, музыканты и прочие артисты создавали шедевры… ну а я, опять же подчеркну – в силу своих способностей – откупорил бутылку красного вина… Зато как откупорил!
Слушайте:
В тот вечер к нам с Ириной зашел Сашка Дьяков, который учился с ней в одной группе и жил в соседней комнате. Зашел так, без дела – посидеть, поговорить. Не помню о чем мы болтали, но, как и положено более-менее молодым людям – о чем-то веселом – потому что помнится, что мы все, трое, громко смеялись, отчего и не услышали стука в дверь.
Когда же стук стал громче и настойчивей, Ирина, как хозяйка комнаты, вскользь произнесла: «войдите» и тут же вернулась к разговору. Живя в общежитии, привыкаешь к тому, что к тебе часто заходят по самым разным причинам – кто-то даже и без повода, просто потому что скучно одному. Обычная общаговская жизнь гудит как улей, поэтому, пообвыкнувшись в такой обстановке, перестаешь не то, что спрашивать, а даже и смотреть на вошедшего.
Но этот вошедший повел себя как-то странно – не по-нашему –войдя, затих и затаился. Не отходя от двери и ничего не говоря, стоял и помалкивал. Это удивило. И мы с Ириной, поскольку сидели к двери лицом, подняли на вошедшего глаза. Оказалось, что это – молодая женщина, примерно, нашего возраста. Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, ничего не говоря, при этом как-то лукаво и задорно посматривая на наш стол (где, кроме чая, ничего не было), но за которым, спиною к двери, сидел Дьяков, воспользовавшийся паузой в разговоре для того чтобы тайно сладко зевнуть, наклонивши голову вниз и прикрывая лицо ладонями.
Мы все еще смотрели на женщину, как она, вдруг неожиданно, то ли вымолвила, а может позвала: «Са-а-а-ш…» Дьяков встрепенулся, вскинул голову и закричав: «Светка-а-а-а!», кинулся ее обнимать.
Оказалось, что это его молодая жена, заревновавшись в родном городе, решила втихаря приехать к мужу, чтобы проверить как он хранит ей верность. Проверка прошла «на ура» поскольку это моя,
а не Сашкина, рука лежала на плече у Ирины и голова Ирины была склонена на мое, а не Сашкино, плечо.
Обрадовавшись неожиданной встрече, он рванул договариваться со своими соседями по комнате, чтобы избавится от них на сегодняшнюю ночь. Вернулся он на удивление быстро, поскольку ему объяснили, что долг платежом красен и неплохо бы ему через недельку на выходные скатать к себе в Вологду, уехавши в четверг, и вернуться не ранее вторника.
Обрадованный таким простым решением, довольно сложной, для общежития, проблемы, он вернулся к нам гордо неся в руке бутылку красного вина.
Вино в то время, благодаря нашему, помеченому Сатаной1, Генсеку Горбачеву, внезапно превратилось в редкость. Я помню, что в 1985 году у нас на Соколе в винном магазине было только омерзительное Советское Шампанское2 по 6 рублей – которое старались не брать – дорого и бестолково, только в случае если уж очень прижмет. Не редкость было увидеть грязных и ободранных, как их тогда называли БОМЖиЗ3, пьющих шампанское из горла.
Ирина порылась в шкафчике и вытащила оттуда четыре стакана и штопор, который отдала мне, отправившись на кухню мыть посуду. Ну уж раз штопор попал в мои руки, то я, естественно, стал открывать бутылку.
Но – не тут-то было!
Иринка вернулась с мытыми стаканами, а я все еще корпел над бутылкой.
Пробка никак не хотела вылезать! Как я ни тянул, как ни покачивал, как ни поворачивал бутылку и штопор – пробка оставалась на своем месте. И все это время Саня, улыбаясь, поглядывал на меня и мои потуги. Его лицо выражало снисходительное умиление неопытностью салаги (я моложе его на 4 года) в деле открывания винных бутылок. Он не торопился показать класс, а ждал, когда я, подчеркнув свое бессилие, сам попрошу его об этом. Но я продолжал упорствовать и, когда уже на моем лбу выступил нешуточный пот, а пробка при этом не сдвинулась ни на йоту, Дьяков, махнув раскрытой ладонью над столом, сказал: «Дай… я… открою!»
Глаза его при этом насмешливо засветились.
Я осторожно передал бутылку и начал разминать уставшие, неразибающиеся пальцы, поэтому проглядел самое интересное (об этом мне впоследствии поведала Ирина) – как изменялось выражение сашкиного лица с радостно-улыбающегося на тупо-нахмуренное. Чем сильнее он тащил пробку, тем смурнее становился.
Пробка не вынималась!
Закончив разминать пальцы, я поднял глаза и увидел потрясающую по силе и красоте картину – трясущиеся от напряга сашкины губы, капли пота на лбу, вздувшиеся жилы на руках и… непоколебимую, как советский герой, пробку.
– Ни хера! Засахарилась! – сказал, с громким выдохом, Саша, поставив бутылку на стол. Его жена, заботливо, собственным платочком, вытерла ему совершенно мокрый лоб и начинающуюся лысину. Сашка устало шлепнулся на стул.
– Давайте ее отмочим – предложила Ирина.
Бутылку перевернули горлом вниз и засунули в стакан с водой, где она безрезультатно мокла минут десять. Безрезультатно потому, что после этого, ни у меня, ни у Сашки, не хватило сил вытянуть пробку.
– Бля! Сказка про репку! – прошипел Дьяков!
Тогда Светка посоветовала нагреть горло, которое расширится и освободит пробку. Ирина взяла кастрюльку и мы отправились на кухню, где на глазах ошарашенных общаговцев стали совать бутылочное горло в кипящую воду. Мы боялись что бутылка лопнет, но она не лопнула, но и пробка не поддалась, продолжая плотно сидеть на своем месте.
Обратно мы возвращались вчетвером, как оплеванные, – во-первых, возможность выпить испарялась с каждой минутой, а во-вторых – теперь вся общага будет потешаться, как два здоровых бугая не смогли открыть бутылку вина.
Вернувшись в комнату Саша смог сказать только одно: «Сука», при этом глядя на бутылку таким взглядом, что, по совести, она должна была бы от него расколоться, но она не раскололась.
Точно – сука.
И тут меня осенило – один в поле не воин! Я схватил бутылку, повернул ее горизонтально и ткнул донышком в сторону Дьякова.
«Тяни… тяни» – завопил я, ухватившись обеими руками за штопор. Мы потянули, каждый в свою сторону…
Хруста я не помню… меня подкосил стул,стоящий за моей спиной. Я зацепился за него, отчего упал на спину, не выпуская из рук штопор, пробку и полгорлышка бутылки. Дьяков же отлетел к двери, успев напоследок придать бутылке вертикальное положение.
По инерции, вино кровавым пятном плеснулось ему в лицо, стекая вниз на рубашку. Светка взвизнула от неожиданности, но, по тому как браво и гордо ее муж ставит откупоренную бутылку на стол, поняла, что это – не кровь.
Пока я поднимался с пола, поддерживаемый Ириной, Санька провел пальцем по излому и сказал:
– Не врет сопромат – ровно под сорок пять градусов сломалась!
Громкий хохот был ему ответом.
1 Некоторые уже не помнят, что у него на плешивой голове, синело огромное родимое пятно в форме растекшегося плевка. Ходил анекдот, что Горбачев лично подписал запрет на поговорку: «Бог шельму метит».
2 До сих пор оставшееся омерзительным. Своими газированными 12 градусами, превращающее голову в пивной котел, не чувствующей уже никакой радости и веселия, а только одну вселенскую тупость.