В одной закисшей деревеньке, а может селе, может и в городе, - неважно, - жил слепой юноша, зарабатывающей на хлеб игрой на скрипке. Возможно он играл на волынке, или даже рожке. Томные еврейские мелодии, грустные, как русская осень, или бравурные шотландские танцы. Неважно.
Тягостен и горек был хлеб молодого человека. Ведь играл он преимущественно в питейных заведениях, домах терпимости, и заводах-гигантах, где народ больше любит Стаса Михайлова, загрубевши душой, и вообще порядочное говно народец.
Но юноша терпеливо пилил на скрипочке и выдувал замысловатые рулады из рожка. Потому что кормил старуху мать со сломанной спиной, пьющего татарина-деда, отсылал деньги до востребования скотине отцу. Ещё были красавица сестра Аглая, безумный брат Парамон и племянники, сиамские близнецы Селивановы.
Несмотря на траты, вязкий пот, мозоли и коросту, Агафон(так звали юношу), отличался приветливым нравом и статью. Чего не хватало ему в жизни, так это хорошей и милой девушки с большим приданым. Желательна была полная грудь, стройный стан и жадные чресла, но так далеко в своих слепых мыслях Агафон не забирался, покраснев на стадии предварительных штучек. Скромен был Агафон. Потому и встретил собаку....
Жулька, так звали приблудную сучку, успешно проживала собачий век, давая под хвоста всем кому не лень, пока не попала под поезд. Гудящим локомотивом ей отрезало руки и ноги, кусок мохнатой головы, вырвало говядины со спины, и купировало хвост, придавши в облик невиданной ранее спеси. Глухо ругаясь на железнодорожную луну от бессилия, она лежала на насыпи, и лишь бредущий во тьме Агафон отозвался.
Возможно, что первой мыслью мальца было употребить животное в пищу, но собрав по кускам весь ростбиф, распихав за пазуху ливер, он почувствовал ответственность за живое пока существо женского полу, хоть и сучьей наружности.
Отбив скрипкой первые нападки Панкрата(соседа по бараку и наперсника тайн), Агафон перевязал раны божьей твари, вылизал языком гной и сукровицу, вставил на место глаза. Аглая выкормила доходягу грудным молоком, ибо недавно опять поросилась старанием Парамона. Молодцы Селивановы взялись качать колыбель, и то слава богу.
Жулька оклемалась, хоть и стала с виду не та, на вид диковата.
Много лет она водила Агафона заправским поводырём по разным шалманам, выбирая с народом посговорчивей и попроще, на что имела несомненное чутью в силу прошлой жизни.
А когда её благодетеля загасил наглухо мрачный шахтёр с портового судна, когда отшумела сорокодневная пьянка, и разбитые похмельем Селивановы похоронили благодетеля в навоз за овином, то бросилась на невзрачный холмик, умоталась в известный лопух, и выгрызла себе благодарное сердце, на прощание облаяв мир горем.
Аглая опять родила, слава богу. Парамон тоже рад, если не спит сидя. Селивановы разучили дивный фокстрот, и выйдут в люди, к тому всё идёт.
Только татарский дед по-прежнему пьёт, скотина.
Да подлюга-отец по почте требует денег.