Глава 1.
Не скажет ввек, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
"Впусти меня! Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!.." Ф. Тютчев
Тёмными, неспешными водами, омывая буйно поросшие берега, течет сквозь бескрайние просторы равнин вольная глубокая
река, принявшая с незапамятных времён славянское прозвище Вёрда.
Старые раскидистые вётлы дарят ей в жаркие дни свою густую прохладу, застилают тяжелыми гривами серебристую гладь. Зазеленеют по лощинам травы, поднимутся по весне в пояс и скроют от людского глаза загадочную жизнь её обитателей. Заклокочут ли из тины простуженно лягушки и начнут перекликаться на разные голоса. Пронесутся ли над густыми зарослями камыша стрекозы, переливаясь на солнце, и зависнут ненадолго в воздухе. Вон стайка мелкой рыбёшки замерла на мгновение у самой поверхности, застыла тёмной полоской, и вдруг стремительно исчезла, напуганная лёгким дыханием ветра. Запела желтогрудая красавица иволга, прячась в листве. Всё интересно девочке. Всё притягивает её неуёмное любопытство. Всему она рада. Прибежит в жаркий полдень, заберётся на облюбованный сук, что склонился над самой рекой, уляжется лицом вниз и слушает, разглядывая.
Из этих же зарослей ей удобно наблюдать, как идут на дойку селянки. Одни ещё спешат к стаду, а другие возвращаются с полными вёдрами парного молока. Шумно приветствуя друг друга, они остановятся ненадолго, посудачат и спешат себе дальше к бесконечным делам их немудрёной крестьянской жизни. Последняя, как повелось, в село возвращалась баба Настя, живущая по соседству. Крупная тучная женщина еле передвигала неимоверно толстые ноги и натужно переваливалась с боку на бок. Тяжело дыша, она несла в руке маленькое ведёрко.
Забавляла малышку старая женщина, одетая в широкую цветастую юбку и в просторную кофту, которая напоминала колокол, прикрывающий большой отвисший живот. Когда она двигалась, живот тоже колыхался в такт её движениям. Всем своим видом баба Настя напоминала плывущий в полуденном мареве огромный корабль, мерно покачивающийся на волнах. Устав, старуха остановилась. Извлекла из широкой юбки большой носовой платок, поднесла его к покрасневшему, лоснящемуся от пота лицу, и смачно тягуче высморкалась. Тихо бормоча себе что-то под нос, также неторопливо сложила его и спрятала в широких складках. Девочка завороженно следила глазами за её неторопливыми движениями.
- Как это у неё так громко получается? – удивлённо думала она.- Как в трубу… Аж боязно...
Из-за пригорка над долом раздался певучий женский голос:
- Данилинаа!..
- Мама! – встрепенулась девочка.
- Данилина, где тыыы..?
Проворной ящеркой соскользнув по стволу, понеслась Данилина на зов, припрыгивая и повторяя:
- Мама…. Мама зовёт…
Дом Данилины находился на краю деревни. Старый, деревянный, огороженный потемневшим от времени забором, стоял он в тени высоких белоствольных берёз. На фоне стволов выделялась крупная цепь качелей с широкой доской вместо сиденья, одиноко, будто с укором, раскачивающихся на ветру. Во дворе рос раскидистый клён, спасавший от дождя, а в летний зной дающий прохладу. За домом тянулся огород, которым семья и кормилась. Данилина любила свой дом. Вечерами, когда все собирались вместе, под его крышей царили любовь, тепло и покой. Детей было много: четыре брата и четыре сестры. Старшие делились своими успехами на работе и в учёбе, рассказывали анекдоты, вспоминали смешные истории, а младшие с восторгом их слушали. После ужина мама читала. «Милицейские будни» в газете были её любимой рубрикой. Отец с младшим братом на руках иногда бросал шутливые фразы, и его суровое лицо светилось улыбкой. Невысокий, темноволосый, с голубыми глазами. Дети побаивались его жёсткого нрава, но всё равно любили. Без гостинцев он никогда не возвращался с работы. А в день получки его ждали особо. Данилине отец покупал её любимый зефир.
- Ну, что, курносенькая? Это тебе, – и он протягивал ей кулёк. – Дождалась?
Глаза девочки восторженно загорались. В эти мгновения для неё не было лучшего человека на свете.
В один из таких вечеров едва не случилась беда… Мать была занята домашними делами, а Данилину подсадили к полугодовалому младшему брату Альке, чтобы он не плакал. Деревянная люлька для малыша, обтянутая плотной холщовой тканью цвета табака, висела на крюке, вбитому в потолок. Отец сел и стал доставать из сумки гостинцы, выкладывая на стол. Данилину зачаровывал этот ритуал. Она с широко распахнутыми глазами и открытым ртом следила за руками отца, извлекающего кульки, и всё ждала своего. На какой-то миг она забыла о малыше. А он, свесившись через край, протянул к отцу свои пухлые ручки и выскользнул из люльки. В последний момент Данилина поймала его ножку в воздухе. Она ухватила её обеими руками, которые предательски задрожали от напряжения. «Только бы не отпустить, - стучало в голове, - Только бы не отпустить его…. Какой же ты тяжёлый, братик!..». Страх сковал её руки железным кольцом. И она дико, по-женски утробно, завыла:
- Мамаа…!!!
Отец подхватил сына у самого пола. А Данилина всё кричала и кричала, и кричала… Мать взяла дочку на руки и крепко прижала к себе. На полу валялся зефир, но Данилина его не видела. Она всё ещё дрожала, прижавшись к матери от ужаса, и всхлипывала. Понимание того, что могло произойти непоправимое, никак не давало ей успокоиться. С того дня Данилину никогда больше не подсаживали к брату.