Мой дружбан Фёдор. сборник миниатюр

Все, что ниже изложено, записано мною со слов моего товарища Адама,
                о чем  я и уведомляю читателя.


                Федька-политик

Вчера зашел ко мне на дежурство мой старый товарищ и корифан Кручина Федор или по-простому – Федька. Так я называю его, когда мы встречаемся наедине. Принародно он для всех, в том числе и для меня, Федор Сергеевич – человек при должности. Как-никак, а заведующий какой-то службой районной администрации – человек достаточно значительный. Хотя с другой стороны, что-то мне сомнительно, что его служба особо важная. Не чувствуется в нем породистости, присущей настоящему бюрократу. Да и к тому же знаю его я сызмальства. Никакими такими успехами он по жизни никогда не отличался. Вполне может быть, что он всего на всего сторожами, такими как я, заведует. Но дело не в этом, потому что в целом мужик он нормальный.
Так вот, сидим мы, значится, вдвоем в моей сторожке. Я за вверенной мне под охрану территорией наблюдаю, а Федька рядом на топчане устроился и телек смотрит. Сидим, чаек попиваем, про то да се разговоры ведем, расслабляемся, значится. Все было хорошо, пока на экране не появился Познер со своими «Временами». О чем он там перетирал со своими гостями, я не особо-то слушал. А вот Федька, он даже чай отодвинул в сторону, так его этот разговор заинтересовал. Всем телом к экрану потянулся, и глаз с него не спускает, не моргнет даже, так внимательно слушает.
 А тут мне по какой-то надобности, теперь уже и не упомню по какой, пришлось выйти на территорию охраняемого мною объекта. Отсутствовал я недолго, каких-то 10 или 15 минут, не больше. Когда же, завершив обход, я возвратился обратно в сторожку, на экране уже какой-то молодой мужик,  франтоватый такой, базарил о чем-то. Я еще обратил внимание на его бородку, такую… , трудно даже подобрать сравнение, как будто она кем-то нарисована и затем приклеена ему на физиономию. И еще улыбка его мне сильно не понравилась. Понимаете, о чем-то говорит и все лыбится, да как-то снисходительно – мол, так и быть, уж поговорю с вами, телезрителями, потрачу на вас пару минут. Одним словом, вроде бы он нам, россиянам, превеликое одолжение делает. А вот прикид у него был что надо, наверно, от Версачи или как там их кличут.
Но я, собственно говоря, на него внимания особо и не обратил – трындычит себе, да и пусть трындычит. Много их, всех не переслушаешь. А вот кореш мой, Федька, смотрю – он прямо на месте усидеть не может, словно не на топчане моем устроился, а на горячем скакуне. Смешно мне даже стало, что он так на слова этого мужика реагирует, я и говорю ему:
– Ты чего, Федор Сергеевич, ерзаешь? На телеке знакомый твой что ли?
А Федька на меня как зыркнет:
– Знакомый! Грех это!
– Какой еще грех? – удивился я. – Поп что ли?
– Сам ты поп, темнота египетская. Не грех, а Греф – министр все российской экономики.
– Ну, и что с того, что он Греф? Нам крестьянам однохренственно – грех он или Греф. Их там в столице много, и все с языками длинными. Слушать их всех – замучаешься.
– Ну ладно, не мешай, – остановил меня Федька. – Дай послушать.
– Ну и смотри своего Греха, – немного обиделся я. – Тоже мне политик нашелся. Вместо того, чтобы со старым другом стаканчик – другой чайку пропустить, он в ящик пялиться, другого времени не нашел.
Только я этакую пропозицию Федьке выдал, а он вдруг как вскочит с топчана, да как плюнет на мой телевизор, я аж со своим стулом чуть не опрокинулся, благо стенка помешала. А Федька как заорет:
– Вот зараза! Еще и улыбается, м-м…! Это же надо!
– Федор, ты чего? рехнулся, что ли? – прямо-таки испугался я. Думаю, не придется ли скорую вызывать, а вдруг мой друг стародавний спятил. Подумал так, да и вполне вежливо изложил эти свои, вполне обоснованные сомнения, Федьке. А он как вызверится на меня:
– Да поди ты со своей «скорой» знаешь куда?!
Тут уже я не выдержал, говорю ему вежливо, но с чувством:
– Но-но, ты парень полегче на поворотах, а то можешь и по шеям схлопотать. Забыл что ли, как в детстве я тебя уму-разуму учил. Могу напомнить.
А Федор как будто мои слова и не слышал, смотрит в ящик и говорит, наверно, мне:
– Ты знаешь, о чем  этот пророк московский только что вещал?
– Не-а, – честно признался я, – между прочим, и знать не хочу. Чтобы они там не болтали, в конечном счете, один хрен надуют. Ведь в столице собрались парни ушлые – на ходу подметки срезают.
– Во-во, –  немного уже спокойнее согласился Федька, усаживаясь снова на топчан. Они не только способны подметки на ходу срезать, но и лапшу горазды по ушам   развешивать.
– Да что он, этот Греф, такого сказал, что ты на него так окрысился? – не выдержав, поинтересовался я, тоже немного успокаиваясь, поскольку обнаружил, что плевок Федора в телевизор не попал –  вгорячах не рассчитал он траекторию.
Тут Федор Сергеевич и выдал мне речугу – смесь политики и экономики на современную тему:
– Этот московский оракул убеждает, что для стабилизации цен на услуги ЖКХ, следует передать все дела по обслуживанию жилищного сектора частникам, всяким там ООО, создать, так сказать, в этом деле конкуренцию. И этот м… утверждает, что тогда цены остановятся, а качество услуг возрастет. Нет, но это же надо, так нагло, беспардонно врать! Дурит всю страну, да еще с такой пакостной улыбочкой! Конкуренция, мать бы их так! Где она, эта конкуренция в России? Если и есть где, то только среди бандитов. В свое время разные там Гайдары и прочие, когда раздавали  нефтянку частникам, тоже про конкуренцию заливали. И что? есть у нас эта самая конкуренция в бензиновом деле? Как бы не так! Шесть или сколько там олигархов собрались в каком-нибудь Давосе и спокойненько разделили всю Россию между собой на вотчины, для собственного прокормления, так сказать. Держат цены на горючее по сговору, а политики, по крайней мере, таковыми они себя считают, возмущаются – ох да ахи, а сделать ничего не могут, да и не хотят. И знаешь почему?
– Наверно, их всех оптом закупили, – предположил я.
– Думаю, что не без этого, – первый раз согласился со мной Федька, – но главное в другом. Ты, наверно, слышал про ВТО? Так вот, для того, чтобы нас туда пустили, нашим правителям Запад выдвинул обязательное условие – внутренние цены в России на энергоносители должны быть свободными и определяться мировым рынком. Это требуется для того, чтобы товары, которые производятся у нас не имели фору при ценообразовании перед заграничными. Мол, требуются равные условия при конкуренции на мировом рынке.
– Так вроде бы и правильно, – попытался проявить свой интеллект я.
– Правильно, говоришь? – с ехидцей переспросил Федька. – А знаешь, какую долю в себестоимости наших товаров будут занимать затраты, определяемые суровостью климата России? Это ты учитываешь?
– Нда-а? – почесал затылок я, – и что из этого следует?
– А то, что для кокурентноспособности наших товаров, нам придется уменьшать издержки на его производстве лишь одним способом – за счет уменьшения заработной платы рабочим. Понял? Если в Америке на единицу продукции рабочему платят, допустим, 1000 долларов, то у нас, чтобы цена на аналогичный товар была приблизительно такой же, работяга должен получать всего лишь 100 долларов. Вот где зарыта собака. А они – цены на бензин внутри России должны быть такие же, как и в штатах! На свой заработок американец способен купить этого бензина в десять, двадцать раз больше, чем наш россиянин. А цены на энергоносители определяют и цены на все остальное. Это тебе понятно?
– Ну а что здесь непонятного? – буркнул я, немного ошарашенный такой пламенной речью товарища.
– Так вот, стремление наших «политиков» вступить в ВТО я считаю предательством по отношению к своему народу. Мы на сегодняшний день производим только один конкурентноспособный товар – сырье. Во всем остальном мы заведомо в проигрышном положении. Нам нужны производства, которые не так сильно зависят от условий климата, напичканные наукоемкими технологиями. И сегодня доллары, которые к нам за нефть валом валят, нужно не олигархам отдавать на дворцы и футбольные клубы, не проедать в виде весьма сомнительной монетизации льгот, а вкладывать в науку, в  использовании ее самых современных открытий на производстве. Вот  единственный путь для нас. А они – ВТО, ВТО, болтуны безответственные. Там в Москве, по-моему, все повально заболели одной, никак неподдающейся лечению болезнью.
– Какой еще болезнью? – поинтересовался я.
– Грефоманией! вот какой, – рубанул воздух рукой Федька.
– Федор, может довольно? – попытался урезонить я друга. – Тебе вообще-то телевизор смотреть вредно – вполне можешь психом стать.
– Да ладно тебе, психом, – не согласился со мной товарищ. Но по его лицу я заметил, что он немного смущен своей несдержанностью.
– Ты знаешь, Адам, ну не могу я спокойно смотреть на такое непотребство, – немного помолчав, продолжил он. – Врут все, врут самым бессовестнейшим образом, особенно депутаты. Врут, да еще и грозят, мол, впереди нас ожидает самое сложное. Гнать бы их оттуда поганой метлой, так ведь новые будут ничуть не лучше. Хоть тресни, а ничего с этим не поделаешь. Ты знаешь, мне иной раз кажется, что там, в Москве всеми делами заправляет один всероссийский Рыжий.
– Чубайс, что ли? – проявил догадливость я.
– Он самый. И знаешь, почему я пришел к такому заключению?
– Ну!
– Помнишь, когда на него покушение недавно устроили, а я так думаю, что это была всего-навсего спланированная пиаракция, так вот на следующий день всем хорошо известный Грызлов, председатель нашей думы, второе лицо в государстве, обнародовал на всю страну – Чубайс для него и таких как он — святой, ни больше и ни меньше.
– Святой? – удивился я, – откуда ты это взял.
– Да, да! Святой! Грызлов так и сказал – покушение на Чубайса является кощунством. Вся Россия слышала. Ну а, как все известно, кощунствовать – это значит оскорблять нечто святое. Верно?
– Вроде бы так, – неуверенно согласился я.
– Эх, Адам, Адам, – вздохнул Федька, – у тебя же столько времени. Ты слушай, смотри и думай. Скоро ведь снова будут выборы. Соображать же надо, кого выбирать будешь.
– Да ну ее к хреновой бабушке, эту политику, – отмахнулся я. – И без нее тошно.
– Вот-вот, из-за таких как ты, всякие там Чубайсы в Москве и правят бал до сих пор.
На такой ноте и завершилась наша встреча. Чаю больше не оставалось, по телеку погнали всякую шоу-муть, погода на улице стала портиться, и, простившись, Федор ушел домой. Оставшись один, я задумался: – «Чего он так переживает с этим телевизором? Ну, молотят мужики языками, да и пусть себе молотят. Они же больше ничего другого делать не умеют. Хлебушка да еще с масельцем как-то добывать им также требуется. А вообще-то, Федор, наверно, в чем-то прав. Не для того отец с матерью каждого из нас головой награждали, чтобы мы только на ней шапки таскали. Нужно хоть изредка использовать ее и по прямому назначению – помыслить над жизнью своею, да заодно и товарищей своих».

20.04.2005 г.

               
                О нашем  доме

Очередные наши посиделки в моей сторожке подходили к концу: на столе царил хаос и лишь зеркально-чистый чайник, почти полный кипятка, гордо отсвечивал среди пустых тарелок и еще более пустых стаканов. Казалось, мы с Федором уже переговорили обо всем: и о надвигающихся внеочередных выборах мэра города, и о пакостной весне, которая нынче никак не может утвердиться, и о скандальном поведении политика местного масштаба, принимавшего в бассейне под присмотром видеокамеры  водные процедуры с девчонками, и о многом другом.
– Слушай, Федор, – обратился я к своему корешу, совсем уже нацелившемуся подняться из-за стола, – как ты думаешь, к нам облако от исландского вулкана долетит или нет?
– К нам? – Федор озадаченно глянул на меня. – Да не в жизнь. Где эта Исландия, а где мы? – и он сделал рукою широкий жест, как бы задавая тем самым масштаб измерений пространства, отделяющего наш город от далекой Исландии.
– Ну, мы от них не так уж и далеко, если учесть, что коптит он здорово и, главное, высоко. Я в какой-то книжке читал, что когда взорвался вулкан Кракатау, так взрывная волна оббежала вокруг шарика дважды. А это ведь совсем не пять или шесть тысяч километров, которые отделяют нас от Исландии.
– Так там же был взрыв целого острова, а здесь что? Попыхтит да перестанет.
– А если не перестанет? Ведь пишут, что прошлое извержение длилось два года.
– Тогда европейским авиалиниям будет кирдык! – рубанул рукою воздух Федор.
– Нас, думаешь, не достанет?
– Не достанет? – ухмыльнулся Федор. – Всем хватит. Все мы в одной лодке. Понимаешь? Все! Цари природы! Тьфу на нас! Возомнили о себе. Тут только один маленький вулканчик чуть-чуть попыхтел, и у нас уже почти хаос. А если что-нибудь посерьезнее? Допустим, с десяток таких вулканчиков да одновременно? Что будет? Про самолеты придется забыть раз и навсегда, но это мелочь. Поезда, пароходы и машины останутся, только и с них проку уже не будет.
– Это почему? Им же пепел не угрожает. У них воздух в двигатели проходит через фильтры.
– Ага, через фильтры, это точно. Только что они возить будут? Снег?
– Причем здесь снег?
– А при том, что на земле начнется новый ледниковый период! Понял?
– Так уж и ледниковый? – усомнился я.
– А ты как думал? Прошлый раз неандертальцы тоже, наверно, думали, сидя в своих пещерах, как ты, пока их льдом не завалило. Вулканическая пыль, если ее много и она надолго повиснет в атмосфере, снизит температуру на поверхности земли градусов на пять-шесть.
– А может на все десять? – подсказал я, желая сбить с Федора его менторский апломб.
– Может и на десять, – нисколько не обратив внимания на мою иронию, согласился Федор. – Хоть пять, хоть десять – результат будет один и тот же. Всем нам придется бежать поближе к экватору и подыхать там с голоду. Вот там мы воочию и увидим, какие мы цари природы.
– Ну, ладно тебе каркать, – остановил я словесное извержение Федора. – С чего бы это  стольким вулканам враз просыпаться? Для этого надо какое-то космическое вмешательство, что бы нашу Землю-матушку хорошенько тряхануло.
– В принципе да, – согласился товарищ, – хотя не исключено, что, выкачивая нефть и газ из недр планеты, мы как раз сами и спровоцируем подобный  катаклизм. Да и хрен с ним, с этим катаклизмом, мы и без него умудримся загнать себя или на экватор, или в какие-нибудь пещеры.
– Это почему? – поинтересовался я.
– А потому, что не бережем природу, мать нашу. Гадим на нее, как только можем. Один пластик чего стоит. Сегодня куда не пойди, повсюду эту пакость встретишь: бутылки, пакеты пленки. И ведь эту заразу никакие микробы не грызут. Будет лежать десятки лет, и ни черта с ней не сделается. Выйди сегодня на берег любого водоема вблизи города, посмотри что там делается.
– Что ходить? видел и так. Ты знаешь, ко мне недавно Витек заходил, ты его должен помнить.
– Какой Витек? – напряг лицо Федор.
– Да Палухин Витька, ты же с ним в одном классе года три учился.
– А-а, ну да. Помню.
– Так вот он в прошлом году ездил на Байкал, дикарем. И ты знаешь, что его больше всего потрясло?
– Ну, ясное дело, природа. Там же виды афигенные.
– Как бы не так. Замусоренные берега священного моря его потрясли, а не виды. Говорит, такой контраст, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Синее море, полный штиль, на небе горы белых облаков, вода невероятно прозрачная и тут же среди скал настоящие свалки. Жуть, да и только.
– Нда-а, паршиво, конечно. Мусорить – это мы могем, а вот убирать за собой…
– Ты знаешь, Федор, я вот до чего додумался: наших людей надо воспитывать или рублем, или палкой через лоб, иначе никак.
– Такой номер, вряд ли пройдет, – покачал головой Федька. – Палок на всех не хватит, да и рубликов у народа не густо. Надо начинать сверху.
– Это как? – не понял я.
– А вот так, – снова энергично рубанул воздух рукою приятель. – Сделать экономически невыгодным оставлять мусор на природе. Понимаешь?
– Нет, – добросовестно признался я в своей экономической безграмотности.
– Тогда слушай. Вот почему на наших свалках нет места определенной стеклотаре? Ну, в смысле бутылкам определенного вида. Одних бутылок – хоть завались, а вот другого вида не сыскать днем с огнем.
– Ну и чего же здесь мудреного? Бичи бутылки собирают, и сдают на приемные пункты.
– Правильно, – похвалил мою сообразительность Федька. – Если в городе есть предприятие, которое использует повторно стеклотару, то она ни на каких свалках не валяется. Следовательно, нужно в первую очередь государству унифицировать подобную тару, сократить существующее многообразие размеров, фасонов и так далее, чтобы существующие разливочные линии могли вторично использовать любую посудину. А во-вторых, поднять цену на многооборотную тару раз в десять, чтобы городским санитарам было выгодно ее собирать, а населению было невыгодно ее выбрасывать. И самое главное, нужно затратить бюджетные деньги, если потребуется, много денег, но разработать нечто взамен пластика. Делать эти чертовы бутылки и пакеты из такого материала, который бы разлагался в почве через месяц-два. А на нынешнюю тару ввести на пару лет нечто, типа моратория, а затем и полный ее запрет, с изъятием из оборота за счет коммерсантов.
– Ну, Федор, ты голова! – выразил я свое восхищение товарищу. – Тебя бы на место премьера всея Руси.
– А я в принципе и не против, – с присущей ему скромностью согласился Федор.
– А почему же тогда хотя бы на место мэра города не претендуешь?
– Ну, ты же знаешь, что я взятки никогда не брал и даже не представляю, как это делается. А внедряться в эту систему и не знать чего-то основополагающего – долго не продержишься. Бороться с коррупцией снизу – дело дохлое. Вот с поста премьера – это иной коленкор.

               

                Своя рубашка

Я уже неоднократно излагал мысли своего корифана-Федора по разным вопросам жизни и политики. В конечном счете, постоянно контактируя с ним, я почувствовал, что пора и мне самому испробовать себя в политическом жанре. А что? Не Боги и Белковские политические горшки обжигают! Чтобы не размениваться на мелочи, я решил сразу ухватить быка за рога и взяться за вещь достаточно серьезную – марксистко-ленинскую философию и политэкономию. Что из этого получилось, пусть судит читатель, если таковой будет.
Многие из марксистов-ленинцев рассуждая о причинах исчезновения с политической карты мира Советского Союза, допускают, на мой взгляд, преднамеренное замалчивание самой основополагающей из причин крушения советского государства. И не потому, что она была запрятана где-то в глубинах марксистской идеологии, нет. Она всегда лежала на самой поверхности жизни человеческой, и не заметить ее можно лишь преднамеренно, дабы и тенью сомнения не разрушать сам идеологический фундамент, на котором хотели воздвигнуть светлое коммунистическое будущее.
Фундаментальной истиной, от которой, ничтоже сумняшися, отреклись коммунисты и, тем самым обрекли на неуспех дело строительства светлого будущего, является если и не частная собственность как таковая, то уж точно праматерь ее, своя рубашка, которая, как вы помните, всегда ближе к телу. И никогда, ни в какие времена, никому не удавалось убедить другого человека на достаточно продолжительный промежуток времени, в том, что общественная рубашка ему ближе. Законом «своей рубашки» руководствуется все живое на земле, потому что это закон жизни как таковой. Даже на уровне простейших организмов, он действует с жестокой неумолимостью – нарушилась рубашка-оболочка, и наступает гибель организма. Рубашка человека несколько видоизменилась, обросла ракушками частной собственности, но функция ее осталась прежней – защита владельца от превратностей жизни.
Человек живет и становится человеком в обществе себе подобных, в обществе людей, но умирает он в одиночестве, несмотря ни на что. И в этот момент от предсмертного холода его защищает лишь его собственная рубашка, которую он кроил для себя всю свою сознательную жизнь и которая служит своеобразным оправданием этой самой жизни. Лишь она первична, и лишь она определяет приоритет ценностей для каждого из нас. А он таков: пища и пара для продления рода, безопасность и лишь потом все прочие порождения человеческого разума. Можно, разумеется, ради свободы пожертвовать жизнью, но это частный случай, исключение, а не фундаментальный закон бытия. Пища и подсознательная необходимость оставить после себя потомство во все времена подвигали человека на действие, заставляли его первенствовать во всем, где только возможно. Первый успевал всегда захватить лучший кусок пищи. Первый имел больший выбор для создания семейной пары. Это закон развития живых организмов на земле и его никто не в силах отменить, разве что господь Бог.
Жажда первенства заставляла людей распускать павлиний хвост своей благополучности и силы, привлекая к себе благосклонность лиц противоположного пола. Мессии и извращенцы не в счет. Успех – это самая главная мотивация любого действия человека, в том числе и его труда. Нет мотивации – человек будет находиться в состоянии покоя, подобно сытому коту, греющемуся на солнышке.
Вот в этом-то и таилась главная мина, взорвавшая СССР. Недостаточная мотивация труда и только. Нарушилась прямая связь между трудом и вознаграждением, потому что между ними встряла идеологическая прослойка партийной бюрократии. Вместо адекватного вознаграждения за лучший результат труда, увеличивали нормы, поднимая подобным образом производительность труда по стране в целом. Стахановых прославляли только в газетах, а товарищи по работе смотрели на них косо – зачем стремиться сделать чего-то больше, если знаешь, что завтра пересмотрят нормы в сторону увеличения? Именно по этой причине в экономическом соревновании СССР не мог победить по определению. Жизнеутверждающий лозунг – «Побеждает сильнейший», которым пользуется рыночная экономика, был неосмотрительно заменен на прекрасный, идеализированный, но далеко не всегда соответствующий действительности, лозунг – «Человек человеку брат». Но человеческую сущность заклинаниями не переделаешь, и жажда успеха любой ценой, умноженная на зависть к обитателям забугорья, породила в стране Советов партийных ренегатов в политбюро ЦК КПСС, которые пробрались к вершинам власти с единственной целью – заполучить для себя самую шикарную рубашку, прикрывая истинные свои цели словесной мишурой. А уж потом, когда обезглавленное государства стало распадаться, почуяв его кровь, на первый план вырвались пираньи-предприниматели, большинство из которых первоначально имели или партийный, или комсомольский билет, и занимали они при том далеко не рядовые посты в этих организациях. Вот такова история.

                февраль 2006 г.


                Федька философ

И вновь после окончания рабочего дня, когда здание нашей конторы или, как теперь говорят по-современному – офиса, опустело, ко мне заглянул мой давний приятель Федор. В этот раз он был как будто немного грустным и приветствовал меня не в своей обычной манере – бодрым восклицанием и крепким рукопожатием, а каким-то вялым голосом промямлил:
«Здравствуй, Адам», после чего, не ожидая ответа, тут же прошел к своему обычному месту.
По-видимому, на работе у него что-то не заладилось, и он был слегка расстроен. Но все равно, я был чертовски рад его появлению, поскольку за время довольно длительного его отсутствия в «приемной» моей сторожки в мире накопилось множество вопросов, которые следовало бы обсудить. Ну, а от кого я еще мог услышать нечто интересное о проблеме, допустим, Балкан? Не от дикторов же радио или телевиденья, жующих одну и ту же жвачку по всем каналам целый день и, по-моему, с одним и тем же выражением лиц. Иное дело Федька. Интересный, скажу я вам, мужик. Ему бы в серьезную политику, а он прозябает в районной администрации на какой-то захудалой должности, да и оттуда, надо полагать, скоро попрут по причине возраста.
– Чего, Федор, нос повесил? – бодро поинтересовался я, присаживаясь за стол напротив него.
– Да так, – каким-то безучастным голосом ответил Федька и полез в карман куртки, извлекая оттуда бутылку, наполненную чем-то темно-красным. – Зажевать-то есть чем? – поинтересовался он, осторожно водружая посудину на стол.
– Ноу проблем, – весело отрапортовал я и тут же открыл холодильник, который начальство велело поставить прямо в нашей сторожке, дабы создать наиболее комфортные условия для МОП. Если кто не знает что такое МОП, то поясняю – это младший обслуживающий персонал. Некоторые конторские остряки за глаза нас кличут просто мопсами, но это не от большого ума, и мы на них не обижаемся. Какой смысл обижаться на клерков, намертво прикрепленных задницами к стульям, словно каторжники на галерах к веслам? Были бы умными, занимали бы должности повыше, и сидели бы в креслах.
– Давай, Адам, испробуем заграничного вина, кажется, французского. Может такое когда-то и Дюма пил. Приобщимся, так сказать, к великим.
– Что-что, а винца можно, – поддержал я инициативу приятеля. – Вот горькую бы не стал – как-никак, а на службе. А от винца только все органы обостряются.
– Какие органы? – иронично улыбнулся Федька.
– Как это, какие? Зрение и слух, – на полном серьезе ответствовал я.
– А-а, – удовлетворился моим ответом приятель и стал разливать по кружкам вишневого цвета жидкость, издающую приятный терпкий аромат. – За встречу! – поднял он свою кружку.
– Будем! – энергично поддержал я товарища.
После повтора на лице Федьки проступило некоторое оживление. Сплин или как там его кличут, ретировался в неизвестном направлении, и с моим приятелем, как мне показалось, вполне можно было разговоры разговаривать на любые темы, чем я и не преминул воспользоваться.
– Ну, как тебе балканская проблема? – задал я первый вопрос. – Независимость Косово это что? фитиль третьей мировой?
– Что? насмотрелся вчера Познера? – снисходительно глянул на меня Федька.
– Было дело, – подтвердил догадку товарища я.
– Смотрел, а ничего не понял, – подытожил он.
– Но-но, ты не очень-то, – хотел было обидеться я.
– Да ладно тебе, – примирительно улыбнулся приятель. – Ты вопрос задал, я тебе отвечаю. Никакой Косово не фитиль. Там Запад как раз и попытался решить проблему самым мирным способом. Ну не смогут сербы и косовары жить вместе. Будет постоянная резня с обеих сторон, потому что все там правы: и албанцы, и сербы. Развести их по разным квартирам – это был единственно приемлемый выход. Был, правда и второй вариант: выселить албанцев на их историческую родину, в Албанию. Но тогда пришлось бы признать, что Милошевич был в свое время прав. А это для Запада неприемлемо. Ведь в таком случае их бомбардировки Сербии ничто иное, как преступление. Судить бы пришлось всяких там Саланов, а не Милошевича. Но они выбрали иное – положили себе в штаны ежа, и пускай теперь радуются. А корень зла, или как ты выразился – зажженный фитиль, в данном случае находится совершенно в ином месте.
– И где же он? – не удержался от вопроса я. – В неопределенности России?
– Глупости. Россия здесь абсолютно не причем. Беда лежит совершенно в иной плоскости, не касаемой межгосударственных отношений.
– В религии что ли? – поинтересовался снова я.
– И в ней тоже, но главная проблема совершенно в ином, в человеческой психологии. Ты, поди, тысячи раз за свою жизнь слышал утверждение, что рыба ищет место, где глубже, а человек – где лучше.
– Ну, – согласился я. – И что из этого следует? При чем здесь фитиль к мировому пожару?
– А при том, дорогой мой товарищ, что именно вот этот поиск человеком места, где жить лучше и приятнее, и является сегодня основной причиной грядущего конфликта планетарного масштаба. И рано или поздно, но странам золотого миллиарда придется признать, что они спороли чушь собачью, признав право каждого человека жить там, где ему больше нравится.
– Ну, ты дорассуждался, Федор. Что же, по-твоему, я должен жить там, где мне прикажут?
– Не нужно утрировать, – остановил меня Федька. – Когда на Земле людей было – раз-два и обчелся, и то желание одних переселиться куда-нибудь в более благоприятные места сопровождалось войнами с другими народами, что и регулировало процессы переселения подобным образом. В наши дни войны вроде бы недопустимы. Вместо того, чтобы обустраивать свою землю где-нибудь в Африке или, допустим, в России, некоторые люди выбирают очень легкий путь – переселяются на Запад, но при этом пытаются сохранить свою культуру, поскольку приспособиться к иной, созданной людьми совершенно иного менталитета, они не способны. И особенно это актуально для представителей третьего мира. Вот здесь-то и тлеет тот фитиль мирового катаклизма, наглядным проявлением которого и стало Косово. Косовары как и сербы всего лишь жертвы ошибочного понимания «великими просветителями-демократами» прав человека на свободный выбор местожительства каждым из землян. Горящие машины и разбитые витрины магазинов в Париже и Бельгии – это всего лишь маленькие цветочки. Ягодки будут, и при том неизбежно будут, потом. Когда человек сдвигается с места, он хочет того или нет, но задевает иную жизнь, а это уже конфликт, и никуда нам от этого не деться.
После столь содержательного монолога возникла необходимость промочить горло, что мы и не преминули сделать. Энергично опорожняя банку с килькой, которую по-прежнему я считаю мировым закусоном, мы некоторое время молчали, обдумывая международные проблемы, от решения которых зависело и наше будущее. Впрочем, лично нас эти проблемы, с учетом нашего возраста, не должны бы волновать. И, тем не менее, обсуждая их, мы где-то в глубине души беспокоились о наших детях и внуках, наверно.
После непродолжительного молчания, вызванного понятными обстоятельствами в виде скудной закуси, наш разговор неожиданно переключился на совсем заумные сферы, где Федька мог блеснуть своими познаниями в теологии и философии. В данном случае мне не оставалось ничего иного, как слушать, состроив на лице глубокомысленную мину. А началось все с того, что, уронив хвост кильки на колени, я помянул черта, прибавив к нему пару увесистых слов.
– Не поминай нечисть на ночь глядя, а то она будет тут как тут, – засмеялся над моей словесной эскападой Федька. – Смотри, испортит тебе дежурство.
– Да не верю я в эти библейские байки, – отмахнулся я от товарища. – Если бы Бог существовал, то разве он допустил бы, чтобы сильный обижал слабого, а клятвопреступник становился хранителем закона?
– Эх ты! Темнота египетская, – снова намекнул Федька на мой среднеобразовательный уровень. Я собирался обидеться по серьезному, но не успел. Федька устремив взгляд в небеса, то есть потолок сторожки, начал излагать мне сущность своей религиозной доктрины.
– Ты знаешь, Адам, – заговорил он, и в его голосе мне послышалось нечто такое, что я решил погодить со своими обидами. – Вот ты говоришь, что не веришь в существование Бога, а зря. Без Бога не было бы и человека.
– Да слышал я эту библейскую хренотень о сотворении мира, слышал. Чепуха все это.
– А ты еще раз послушай, может что-нибудь новое услышишь, – предложил мне мой собеседник, опуская свой взор с потолка сторожки на стол, где еще в бутылке немного оставалось красной влаги.
– Что, причастимся? – решил проявить догадливость я.
– Обожди, успеется, – остановил он меня. – Ты, как и большинство людей на земле, неверно понимаешь слова о сотворении Богом человека. Истина в том, что вера в Бога сделала человекообразное существо человеком. Вера сотворила нас. Без нее мы бы и оставались кровожадными существами, пожирающими друг друга. Вера дала нам законы общежития, благодаря которым мы стали сегодня тем, чем мы есть. И суть не важно, в какого Бога кто верит. Главное, что во всех верованиях Бог есть законодатель для народа, его справедливый Отец, пекущейся о нравственности своего народа. Вот в этом смысле Бог и сотворил человека. А то, что одни народы верят в Иегову, другие в Христа, третьи в Аллаха, так это частности, зависящие от менталитета народов. Бог един для всех людей, но люди разные – в этом вся суть различия религий.
– Все это интересно, – вставил свои три гроша в разговор и я, – а как дела в этом плане обстоят у индусов и китайцев? Там, по-моему, с Богом все далеко не так просто, как ты обрисовал.
– У них, на мой взгляд, все то же самое. Только под понятием Бога они подразумевают Закон, которому следует все живое. Я ведь тебе говорю, что не понимание сущности Бога главное, а вера в него. Первое, может быть, нам и не дано понять, как не дано нам поднять самих себя за волосы. На эту тему уже имеется превеликое множество разных спекуляций, плодящих скорее безверие, чем проясняющих суть вопроса. А вот вопросы веры – это для человека вещь жизненнонеобходимая. Без веры нет и человека, а есть нечто иное, сеющее вокруг себя гибель и разрушение ради сиюминутного и зачастую ложного. Беда мира сегодняшнего в том, что вера не устояла против соблазнов времени. Христианство как таковое стало приспосабливаться к веяньем времени, и с каждым днем утрачивает свою основную роль, роль хранителя законов человеческих. Корыстолюбцы, представители всеядного Молоха-Рынка с жадностью крыс выгрызают в нем дыры, сквозь которые животная сущность человека прорывается в мир, становясь определяющей силой в отношениях между человеками, между народами. Не лучшим образом обстоят дела и с другими религиями, в том числе и с иудейской. На мой взгляд, на сегодняшний день лишь ислам наиболее успешно сопротивляется развращению человеков, превращению их в существа безнравственные, что рано или поздно приведет к самоуничтожению человечества. Много зла таит в себе и формализм в вере. Когда я вижу на экране, как наши бывшие высокопоставленные партийные деятели КПСС крестят лбы в церкви, отдавая дань моде, ничего иного, кроме горечи сожаления на душе у меня не остается. Они с легкостью предали идеалы коммунизма, прекрасной, хоть и несбыточной мечты униженных и угнетенных, с такой же легкостью завтра они предадут церковь снова. Не зря говорится: предав единожды – предаст и еще раз. Это люди без веры, а значит и без совести, которая является проявлением нравственных устоев человека.
–Так что? По-твоему и правда – Библия написана под диктовку Господа нашего? – спросил я, с саркастической, надо полагать, улыбкой на лице.
– Эх! Адам, Адам. Не зря говорится, что многие глаза имеют, а не видят. Ты как раз из их числа. Откровение потому и называется Откровением, что заповеди Его, – и Федька воздел палец к потолку сторожки, – открылись немногим людям и запечатлелись в их душах. А уж потом все это было записано на папирусах или пергаментах.
– Или на глиняных табличках, – подсказал я, еле сдерживаясь, что бы не рассмеяться..
– Может и на табличках, – согласился Федор, не обращая внимания на мое ерничанье. – Главное, что в библейских текстах закреплена извечная мудрость, дающая нам возможность оставаться людьми, не уподобляться собакам, грызущимся друг с другом из-за кости.
– Да, Федор, высоко тебя занесло! Как будто и не видишь что творится на Земле – прервал я разглагольствование своего товарища. – Тебе бы с амвона вещать, а ты в каком-то захудалом кабинетешке прозябаешь. Давай-ка, лучше, причастимся да поговорим о чем-нибудь хорошем. А то от твоих проповедей и апокалипсических пророчеств мне становится как-то не по себе. А у меня еще вся ночь впереди.
На этот раз никаких возражений со стороны Федора не последовало, и мы с удовольствием запили горечь от предчувствия будущих бедствий народов красным вином, немного терпким, но приятным, веселящим душу и тело. Поговорив еще немного о том, о сем, мы с приятелем расстались: он побрел домой, а я остался бодрствовать на своем посту по охране вверенного мне имущества от расхитителей любой собственности.
Одиночество, как известно, располагает к полету мысли, и я почти до самого утра обдумывал слова товарища, забираясь в горние сферы и низвергаясь оттуда в свою сторожку, когда шаги запоздалого прохожего нарушали ночную тишину. К утру, устав  тщетных усилий разрешить для себя основной вопрос бытия, я с сожалением повертел в руках пустую бутылку из-под французского вина. Будь она хотя бы наполовину полной, думаю, истина бы открылась мне. Но, увы! Она была пуста. Оставалось выбросить ее, а вместе с ней и результаты моего ночного бдения, в контейнер для мусора, что я не преминул исполнить.

                02.03.08


                Федька и кризис

– Сегодняшний кризис в масштабах России это что? – резкий, крутой перелом или затруднительное положение? – таким вопросом встретил я очередное появление в сторожке моего корифана Федора.
– Ты чего это? – отшатнулся от меня он. – Уже успел в самом начале дежурства принять на грудь?
– Никак нет! – по-военному отчеканил я. – Это я просто сразу, чтобы не забыть, сформулировал тебе понятие кризиса из словаря Ожегова. А то все талдычат про кризис, а что это такое, никто не говорит. Вот я и зашел к одному умному товарищу, он у нас истопником в кочегарке работает, так он мне и разъяснил, с чем эту хренотень едят.
– Ишь ты! – удивился Федор, – проходя мимо меня к своему обычному при наших посиделках месту и доставая из кармана пальто стеклотару. – Правильно он тебе разъяснил. Там еще, правда, про капиталистическое перепроизводство говорится, но это не про нас.
– Ты давай не умничай, а говори по существу заданного тебе вопроса, – продолжил я, доставая из потаенного уголка шкафчика подходящую для такого случая посуду.
– Нет, парень, так дело не пойдет, – засмеялся приятель, снимая пальто и усаживаясь поудобнее. – Ты, как хороший хозяин, что должен сделать, если к тебе пришел гость? Напоить и накормить его, а уж потом приставать со всякими такими разговорами. Понятно?
– За этим дело не станет, – согласился я с абсолютно справедливым замечанием товарища.
После повтора, когда на душе, несмотря на мировой кризис, стало несколько спокойнее, Федор взял поводья разговора в свои руки:
– Вот скажи мне Адам – начал он беседу, предполагая во мне благодарного слушателя, – ты давно на экране видел господина Кудрина?
– А хрен его знает, – пожал плечами я. По-моему по телеящику только эстрадную шушеру показывают.
– Вот-вот, – подхватил Федор, – ни одного серьезного политика или экономического обозревателя не видно. Все затаились. Даже в программах «Вести» экономику сегодня обсуждают какие-то девчушки. Да и не обсуждают, а констатируют, словно сообщают нам метеопрогноз. Академики и прочие зубры как в рот воды набрали. Куда подевались все эти Ясины, Павловские, Грефы, Кудрины, Гайдары и Абалкины? Что-то они разом соскочили с экранов телевизоров. Или их велели туда не пущать? И что с нашей, так широко разрекламированной, подушкой безопасности?
– Да ладно, Федор, о чем гутарить? Они, словно напакостившие коты, хвосты поджали и под скамейки попрятались. Ты же сам как-то говорил, что негоже печь пироги сапожнику, а сапоги стряпать пирожнику. А у нас в масштабах страны именно такое и творится.
– Это, Адам, не я говорил, – рассмеялся Федор, – Это прапрадедушка Крылов. Мне чужих лавров не приписывай.
– Ну, пусть Крылов. От этого суть дела не меняется. Хреново, когда государством начинают править завлабы и прочая мелкотравчатая публика. От их правления простому народу и государству в целом светят кранты. Пока смикитят что да как, империалистическая акула нас и схавает со всеми потрохами. Горбач вон науправлял. Его Рейган как малого ребенка вокруг пальца обвел.
– Тише, тише, Адам. Ты так сильно не расходись, – попридержал мой праведный гнев приятель. – Чего это с тобой? Ты же вроде бы никогда особо политикой не интересовался. А тут вдруг поперло из тебя. Неужто кризис по башке трахнул?
– Да иди ты, – отмахнулся я от товарища. – Лично мне этот кризис до лампочки. А вот сын у меня копил деньги на машину. Хотелось ему японку приобрести. Так на тебе, мало того, что какую-то хренотень с пошлинами устроили, так они еще и в кошелек к нему полезли. Было у него какая-то сотня тысяч с небольшим наших деревянных, а тут доллар попер вверх. Вот и получается, что вместо сотни у него уже осталось всего ничего. Цены то вместе с долларом вверх полезли. А эти аналитики хреновы по ящику все талдычили: наш рубль крепкий и будет дальше крепчать. Что инфляция у нас всего лишь 13 процентов. Храните деньги в рублях. Схоронили, а не сохранили рубли наши.
– Да, Адам, – грустно улыбнулся Федька, – у нас так всегда. Хотят как лучше, а получается – хуже некуда. Даже олигархов подушка безопасности не спасла. Сколько денег в фондовый рынок не закачали, а эффекта нуль.
– Слушай, Федор, ну объясни мне хоть ты. На кой ляс нам, простым россиянам, этот фондовый рынок? Ну, подвизаются на нем финансовый спекулянты всех мастей, да и хрен с ними. Они же ничего не производят, а только и делают, что покупают да перепродают акции и всякие там фьючерсы. Ведь все это, как я понимаю, абсолютно никакого отношения к реальному производству не имеет. Они рискуют своими деньгами, ну и на здоровье. Зачем государству их спасать?
– Это Адам очень сложный вопрос. Дело в том, что без денег производство функционировать не может. А на фондовом рынке спекуляциями занимались не только мелочь пузатая, но и крупнейшие банки. Банк прогорел, нет денег ни для кого, в том числе и для заводов и фабрик. Без оборотных средств им хана. Даже готовую продукцию со склада не вывезешь. И чем дальше, тем глубже засасывает трясина финансового неблагополучия. В конечном счете, и ваша лавочка закроется, хотя к фондовому рынку она, как я понимаю, никакого отношения не имеет. А в результате ты вполне можешь оказаться в числе безработных. Это, надеюсь, понятно? Вот и пришлось государству закачивать туда громадные деньжищи. Правда, не знаю, куда в конечном счете они подевались, коль наш фондовый рынок как опустился ниже плинтуса, так в таком состоянии и остается до сих пор. А потом не забывай, что акции предприятий в таких случаях вполне легально по заниженной цене могут уплыть к конкурентам. А те преспокойно обанкротят наше предприятие, уничтожат его со всеми вытекающими из этого факта последствиями для работников.
– Чертова коляска! И на кой хрен нам нужно было встревать в эту круговерть? Ведь раньше никаких кризисов у нас не было. Каждый знал, что и как у него будет в ближайшем будущем. А теперь?
– Всякая палка о двух концах, – грустно улыбнулся Федор. – Если бы наши правители жили своей головой, брали с запада только самое лучшее, не копировали их непотребство на российскую государственность, не врали народу и самим себе, то все могло быть иначе, и этот кризис проскочил бы мимо. Разве ты не помнишь, как Кудрин боролся с инфляцией и закачивал наши деньги в чужую экономику, а наш же Газпром ходил к ним за границу, с протянутой рукой и просил кредиты? Они давали нам кредиты нашими же деньгами, только проценты оставались у них, а могли бы оставаться у нас, в России. А потом, разве наши финансовые гении из Минфина не предвидели этого? Если нет, то они далеко не гении, а просто сапожники за кондитерским столом. Им, видите ли, было куда важнее спасать всяких там Старчаков и прочих своих коллег, чем беспокоиться о финансовом благополучии страны.
– Как думаешь, Федор, что же дальше будет?
– Как всегда. Обуют простой народ. Ведь сам посуди, если у нас у ста миллионов граждан России имеется в заначке хотя бы по одной тысяче рубликов, то это уже сто миллиардная возможность поправить финансы государства, если обесценить рубль до копейки, что Центробанк сегодня и делает. В 2008 году устроили трескотню с повышением зарплаты нам, бюджетникам. Фактически же фонд зарплаты не изменился. Мол, повышение зарплаты должно быть за счет сокращения численности. Это раз. А теперь, в связи с удорожанием доллара и евро, рубль дешевеет прямо на глазах, следовательно инфляция будет не менее 50 процентов к маю месяцу. Это я тебе точно говорю. А к концу 2009 она составит все 100 процентов и даже больше. Это два. И главное, все это делается под лозунгом повышения конкурентноспособности наших товаропроизводителей. Заботливые отцы народа. А товар-то наш на международном рынке только нефть, газ, лес и металл. Все. Какая там к черту конкуренция? Поднимется с колен мировая промышленность – поднимется и спрос на нефть и цена на нее. А нет, так, можно сказать, и задаром никому эта нефть не нужна. По себестоимости ее добычи мы все равно южным странам уступаем, и никуда от этого нам не уйти. Или может быть наш автоваз вступит в конкурентную борьбу с «Крейслером» или «Тайотой»? Как бы ни так. Кишка тонка. И ты знаешь, Адам, на мой взгляд, вся это шумиха, газовое противостояние с Украиной затеяно лишь по одной причине: этим спектаклем небезуспешно пытаются отвлечь внимание населения от полного провала экономической политики правительства последних 15 лет. Все разговоры об инновационном развитии экономики – это только словесная дымовая завеса. В этом направлении не сделано фактически ничего. Самым наглядным примером тому ивановская глобальная навигационная система. Спутники-то запустили, а вот где обещанные навигаторы? В продаже их днем с огнем не сыщешь. Чтобы их выпускать, нужно много чего сделать в электронной промышленности, а там, по-видимому, дела далеко не блестящи. Вот и оказалось, что Иванов поспешил прокукарекать, а солнце-то не всходит до сих пор. Давай, Адам, разливай, а то от этих разговоров волком хочется завыть.
– А ты что так расстроился? – в свою очередь удивился я.
– Страну жалко, – коротко бросил Федор и опрокинул содержимое рюмки по назначению. – Понимаешь? Думал, что хоть мои дети нормально заживут. А теперь все, труба. Вчера старший сын остался без работы. Где теперь ему устроится, не могу себе представить. И жена у него сидит как на иголках, не сегодня, так завтра может попасть под сокращение. Вот тут и планируй будущее, спокойную старость, будь она неладна.
– Да, хреновато, – посочувствовал я товарищу. – А у самого, у тебя-то как? На пенсию еще не выпроваживают?
– Пока нет, но это сегодня. А что будет завтра, даже нашему мэру неизвестно.
На такой, далеко не оптимистической ноте, и закончились наши посиделки 17 января 2009 года. Проводив товарища, я долго еще думал про политику и экономику вместе взятые. В результате пришел к одному очень простому выводу: пора менять лошадей, потому что наша переправа с вчерашнего дня в день будущий может затянуться еще на многие годы. Ведь не просто сапожнику постичь искусство пирожника и научаться выпекать съедобные пирожные вместо сапог всмятку. А готовых пирожников в Москве вроде бы и нет. По крайней мере, это утверждает практика нашей кризисной российской действительности. Весь вопрос в том, где их взять, этих пирожников, чтобы и дело разумели и честные были. Жириновского что ли попросить поискать?

                январь 2009 г.

               
                Федька и Сталин

В понедельник, 21 декабря, ближе к вечеру, я брел, не спеша, по улице, обдумывая, как нынче провести самый любимый мною праздник, Новый год. Неожиданно со стороны кто-то меня окликнул:
– Адам, ты куда лыжи навострил?
Я оглянулся – возле входа в продовольственный магазин стоял Федор, с тяжелым пакетом в руках и многообещающей улыбкой на лице.
– Да вот по магазинам решил прошвырнуться, надо же к празднику готовиться.
– К Новому году что ли?
– Ну а какой еще у нас праздник впереди? – пожал плечами я.
– До Нового года еще больше недели, а сегодня 21 декабря. Это тебе ни о чем не
говорит?
– Да вроде бы нет.
– Эх, ты, безпамятный ты человек, – с сожалением констатировал Федор. – Сегодня же день рождения Сталина. Разве это не повод поднять бокал за вождя всех времен и народов?
– Поднять-то можно, но какой же это праздник? О нем по телику такое говорят, что праздновать нужно в марте месяце, когда он умер.
– А у тебя свои мозги-то есть? чтобы послушав телевизионных балоболок, правду от лжи отличить?
– Но-но, ты слова-то подбирай, – возмутился я, – а то ведь не посмотрю, что у тебя морда ширше моей в два раза.
– Да ладно тебе, – примирительно заулыбался Федор. – Пойдем, лучше по стакашку пропустим в память о великом человеке.
Предложение было сделано вовремя, не дав костру обиды испепелить мосты нашей многолетней дружбы.
– Ладно, пошли. Только и сам думай, когда с интеллигентным человеком разговоры разговариваешь. Мало ли что я в кочегарке работаю. С нее до большой политики всего лишь один шаг. Вон Гавел, или как там его правильно, даже президентом стал.
– Все, Адам, понял, исправлюсь, – искренне, как мне показалось, раскаялся Федор.
Поскольку размолвка закончилась примирением, это действительно следовало отметить, и мы, не откладывая дело в долгий ящик, зашли в ближайшее кафе. Когда на столике перед нами появились дежурные блюда забегаловки средней руки, Федька полез в пакет и извлек из него бутылку «Путинки».
– Давай, Адам, за мир и дружбу между народами, – провозгласил он, наполняя рюмки.
Тост оказался политически правильным, и не поддержать его было бы преступлением перед миролюбивой общественностью всех стран и народов. Поскольку все давно известно, каковы должны быть промежутки между первой и второй, мы не стали привносить в это действо ничего нового. Испробовав деликатесы местной кухни, мы с головой окунулись в политические проблемы дня сегодняшнего. Начал разговор, Федор и, разумеется, со дня рождения Иосифа Виссарионовича. Мне оставалось только слушать и мотать себе на ус, в надежде, что, может быть, это все мне и пригодится, если я вздумаю когда-нибудь и правда выставить свою кандидатуру в президенты России.
– Ты знаешь, Адам, вчера по НТВ тамошняя пацанва попыталась устроить публичную порку Зюганову, используя для этого подходящий такому случаю повод – день рождения Сталина.
– Ну и как? Получилось? – поинтересовался я.
– Куда там, – махнул рукой, с зажатой в ней вилкой, Федор. – Смотрел и ржал. Ну, точно стая шавок пыталась покусать слона.
– Что-то не понимаю тебя, – удивился я. – Ты же никогда поклонником Зюганова не был, а тут такой пиетет.
– Да я и сейчас его за стоящего политика не признаю. Но дело не в нем. Тема была такая, что тут поневоле станешь, как на соревновании, за коммунистов болеть.
– Во так? И о чем там треп шел? – проявил заинтересованность я.
– Не треп, а разговор, – поправил меня Федор. – Так вот, нтвэшники пригласили в качестве главного оппонента Зюганову Леонида Парфенова. Помнишь, он раньше обзоры за неделю по этой же программе вел?
– Ну, как же, помню. Грамотный мужик был.
– Грамотный, – язвительно засмеялся Федор. – Он вчера свою грамотность продемонстрировал. Ты понимаешь? когда Зюганов высказал, что Сталин выстроил могучее государство, то Парфенов с этаким детским запалом прямо закричал, мол, а чего же тогда это государство в начале девяностых рассыпалось словно карточный домик?
– Но это же правда, – не понял позиции Федора я.
– Какая, к хрену, правда? – окрысился на меня кореш. – Разве Сталин виноват, что такую страну кремлевская партийная сволота почем зря профукала?! После его смерти там ни одного настоящего, идейного коммуниста не осталось. Карьеристы, приспособленцы и даже прямые враги – вот кто правил Советским Союзом последние три десятка лет. Это они довели страну до ручки.
– А кто же их к власти привел? Троцкий что ли? – не выдержал я. – Троцкистов и прочих, так называемых врагов, Сталин в тридцатых годах подчистую вымел. Так что, остынь. Думаю, что дело здесь совсем в другом.
– В чем же? – уже спокойнее, несколько ошарашенный моей отповедью, поинтересовался Федор.
– Думаю в том, что в Советском Союзе не было открытой конкуренции хотя бы в масштабах одной партии. Когда запретили межфракционную борьбу, тем самым поставили жирный крест и на судьбе самой компартии. При отсутствии здоровой критики, из щелей начинают выбираться кверху всякая нечисть, думающая в первую очередь только о личном благополучии. Я, конечно не политик, но думаю, что сегодня история повторяется, Россия снова наступает на те же грабли, что шарахнули по лбу Советский Союз.
– Ну, ты даешь, парень, – одобрительно покачал головой Федор. – Быть тебе, однако, президентом. Придется в твоей кочегарке организовывать потом музей. Чур, назначишь меня смотрителем. Давай вот за это и выпьем.
– Не возражаю, – с присущей мне скромностью, согласился я с дельным предложением товарища.
После продолжительного молчания, вызванного активным освобождением нами тарелок от их содержимого, разговор переместился в иную плоскость.
– Вчера шокового терапевта страны схоронили, – сказал Федор, откладывая вилку в сторону, вытирая салфеткой рот.
– Да слышал. Представился бедолага, – кивнул головой я. – Молодой же совсем был. Пятьдесят четыре, что ли, ему было?
– Ну да, пятьдесят четыре, – подтвердил Федор. – Лично я его нисколько не жалею, туда ему и дорога. Пацан. Просидел всю жизнь в журнале «Коммунист», хорошо кушал, сладко пил, а сам потихоньку камень за пазухой готовил против советской власти. Хотя обожди, как вчера выяснилось на нтвэшном диспуте, в Советском Союзе никогда советской власти и не было.
– Как это? – не понял я.
– А вот так, не было и все. Это, по-моему, сам Зюганов подтвердил. Была власть партийной номенклатуры, а не советов каких-то. Советы – это просто так, ширма для партийных бонз была.
– Черт его знает, можно, наверно и так рассуждать. Но все же социальная защита населения тогда стояла во главе угла, вместе с оборонкой. Работягу в те времена вот так просто за шкирку, как теперь, с работы не выбрасывали.
– Это точно, потому-то и работали спустя рукава.
– Да брось ты ерунду молоть, – возмутился я. – То, что при советской власти построили, работает до сих пор. Если бы строили, как ты говоришь, спустя рукава, то все давно бы развалилось. А так только умудрились Саяно-Шушенскую ГЭС разрушить, и то потому, что сильно в этом плане постарались.
– Ладно, ладно, не кипятись, – пошел на попятную Федька. – Это я так, к слову сказал.
– К слову, к слову! – вошел в раж я. – Между прочим, лично мне Гайдара жаль. Знаешь, отчего он умер?
– Откуда? Говорили, вроде бы сердце не выдержало.
– Во-во, сердце. Ты знаешь, я как-то недавно видел по телику старые съемки: Гайдар проходит сквозь толпу в какое-то здание, а народ машет руками в его сторону, проклинает его. Если бы не охранники, так и побили бы, наверно. Какое тут сердце выдержит? Разве он хотел этого? Мужик-то совестливый, поди, был. Вот и испепелила его та ненависть.
– Вообще-то, наверно, ты прав, – неожиданно согласился со мной Федор. – Мысль человеческая рано или поздно материализуется. Задумает один человек создать какую-нибудь машину – ничего. А вот если эта мысль овладеет тысячами, машина появиться. Обязательно появиться.
– Ну, ладно. Это уже высокие материи, – подвел черту под обсуждаемым вопросом я.
– Давай по последней, да пойду я, прошвырнусь по магазинам. Надо же какой-то подарок своим к празднику раздобыть.
На том наш разговор в тот раз закончился. Уже вновь шагая по городским улицам, я снова и снова обдумывал неожиданно прозвучавшие в разговоре слова, о материализации человеческой мысли. «В этом что-то есть, – решил я. – Определенно, есть. Если все время думать только о плохом, тебе обязательно будет плохо, потому что из наихудших вариантов будущего, ты невольно выберешь именно худший, для подкрепления, так сказать, своих мыслей реальным примером. Отсюда что? – нужно думать о хорошем. Допустим, о предстоящем новогоднем празднике» С Новым годом вас, дорогие Россияне! Здоровья и Счастья Вам в 2010 году.

23.12.09 г.
               
               

                Федька и спорт

Почти целый месяц мой кореш, Федька, не показывался у меня в сторожке. Тревожась – не случилось ли что с ним, я позвонил ему на мобилу, и стал расспрашивать о состоянии его драгоценного здоровья. Но оказалось, что у него с этим делом все в порядке, насколько можно было судить по непродолжительному разговору, прерываемому все время какими-то голосами. В конце-концов я понял, что Федька жив, здоров, а мой звонок оказался несвоевременным, и отвлекал его от каких-то неотложных дел. «Ладно, – подумал я, – освободится, перезвонит». Но Федька так и не позвонил, а вечером того же дня заявился ко мне на дежурство сам.
– Здорово, мопс, – отрывисто бросил он, входя в мое служебное помещение.
– Здорово, бюрократ, – не остался в долгу и я, делая широкий приглашающий жест рукой.
Когда Федор занял свое обычное место за столом, у стенки, мы для усогрева и бодрости духа выпили с ним по стакану крепкого чая, после чего настроение у меня приподнялось до уровня праздника средней руки. Федор же по-прежнему оставался в каком-то мрачном состоянии духа: то ли его мучила головная боль, то ли на службе у него соседнему отделу администрация выделила  премию, а про него почему-то забыли. Одним словом, Федор был как бы в небольшом трауре: глаза исподлобья сердито зыркают, а губы вытянулись в одну полоску, аж побелели, и желваки на скулах туда-сюда перекатываются. Если бы я его не знал, и встретил где-нибудь в уединенном месте, то пришлось бы обходить сторонкой – вдруг ножиком пырнет.
– Ты чего такой сердитый? – недолго думая, спросил я его.
– А чего веселиться, когда в Ванкувере наши так облажались?
– Вот, чудак-человек, нашел чего расстраиваться, – засмеялся я. – Ну, проиграли, да проиграли. Это же спорт. Не повезло в Ванкувере, так повезет в Сочах. И вообще, пусть и в Сочи получится не лучше, ну и что? Земля не так станет вращаться? или небо на землю упадет?
– Эх, Адам-Адам, не фига ты не понимаешь, – тяжело вздохнул Федор. – Дело не в золоте в фигурном там катании или в биатлоне. Дело совсем в ином.
– И в чем же? Разъясни мне, бестолковому.
– В стране, – коротко бросил Федор и замолчал.
Подождав некоторое время – не последует ли продолжение, но так и не дождавшись ничего, я снова спросил:
– Почему в стране, когда это всего лишь спорт? Ну, обыграли нас канадские хоккеисты, ну и что? Мы их тоже не один раз обыгрывали, так что долг платежом красен. Что теперь по этому поводу траур устраивать?
– Если бы только обыграли, нас же словно котят сделали. Думаю, если бы канадцы захотели, они бы нам еще штук пять шайб затолкали. Скорее всего, пожалели.
– Значит, на сегодняшний день их хоккеисты играют намного лучше, чем наши, только и всего.
– Знаешь, Адам, дело здесь совсем не в том, что каждый канадец на голову выше любого нашего хоккеиста. Думаю, что наш Овечкин в мастерстве ничуть не уступит любому канадцу, да и не только Овечкин.
– Что, думаешь, команда не сыграна?
– И это, наверно, есть. Но главное-то в другом.
– В чем же?
– Нашим высокопоставленным спортивным бюрократам было все до лампочки. Они видели свою главную задачу – участвовать в олимпиаде. А победа для них было – дело десятое. Пустить пыль в глаза, пожировать на халяву и тому подобное. И спортсмены все это понимали, чувствовали всей кожей. Отсюда и настроение у  них соответствующее, я бы сказал – подавленное подобным безразличием со стороны чиновников от спорта. Ведь тот же Тягачев и прочие спортивные функционеры в их глазах являлись как бы представителями государственной власти. Понимаешь? Власти! Их же не Петька с Ванькой на эти посты поставили, несмотря на декларируемую выборность. Отсюда понятно, что из этого следует. Одним словом, настроение у многих наших спортсменов было далеко не бойцовским. И если в индивидуальных состязаниях это заметить достаточно сложно, то в хоккее просто бросалось в глаза. Не было у наших хоккеистов настроя на победу, не было. И выглядели они соответственно, какими-то потерянными, что ли.
– Ну, ладно. Пусть бюрократы во всем виноваты, но зачем же такие обобщения – страна виновата?
– А затем, Адам, что спорт – это своеобразная витрина положения дел в стране. Сегодня у нас в России во многих случаях правят бал человечики, но уж никак не люди с большой буквы. А знаешь, чем чревато положение, когда к власти дорывается мелкие душонки?
– Ну и чем? – с удивлением поинтересовался я, не ожидая, что Федор так быстро  перепрыгнет от спорта к политике.
– А тем, что такие люди обязательно ввергнут страну в хаос и кровь. И только на кровавом замесе у власти вновь появиться Человек с большой буквы, способный встряхнуть страну, поставить ее снова на рельсы будущего. Что снова перед нами откроется горизонт будущего – это хорошо. Но кровь! – это страшно. Сколько можно издеваться над людьми? И что мы за такой бестолковый народ? Почему именно мы все время попадаем в какие-то передряги? Живут же вон скандинавы, никого не трогают и их никто. А почему русских жизнь все время месит, словно тесто в кадушке? И так, и этак, перевернет и снова кулаками, кулаками, до кровавых соплей.
– Довольно тебе Федор, слезу нагонять, а то сейчас заплачу, – прервал товарища я. – На мой не совсем просвещенный взгляд, все беды наши в нашей же обезьяньей привычке примерять на себя чужие очки. Помнишь, есть такая басня у дедушки Крылова? Мы никак не можем понять, что всякий народ самодостаточен, коль он не рассеялся во мгле веков до сих пор. Мы постоянно напяливаем на себя то немецкий, то голландский, то ангельский костюм. Тесный он, неудобный для русского человека, но все нам кажется, что он намного лучше. Дошли до того, что даже стали использовать в общении между собой французский язык – на русском разговаривать было западло. Скажешь, мол, было это давно, так нет же. Посмотри на вывески магазинов или всяких там кафе, в конце концов, глянь на заборы, где пацанва упражняется в словесности. Сколько там всяких упражнений на английском языке и это не только в Москве, но даже и в любом, самом захудалом городишке. Разве это не откровенное обезьянье подражательство?  Придумают на западе какую-нибудь хренотень, а мы хвать ее, и давай втискивать народ в новый хомут. Вон посмотри на индусов, китайцев или даже персов-иранцев. Они себе за прошедшие века не изменили ни на йоту, так теперь говорят. Им тоже доставалось, но они как были индусами или китайцами, так ими и остались, и западные новшества применяют у себя с оглядкой на свою историю. А мы…. Если бы сами себя уважали, то не ровнялись бы на Запад или еще на кого-то. Понимаешь? Нет у нас самоуважения, особенно у, так называемой, элиты. У них обезьяньих привычек больше, чем у самих обезьян. Когда все это осознают, тогда и вновь наступит на Руси мир, между собой, по крайней мере, так вот я думаю.
Пока я произносил свою пламенную речь, Федор сидел с изумленным видом. Затем раскрыл рот и изрек гадость:
– Во, валаамова ослица заговорила!
Тут я не выдержал, и схватил в руки метлу, которой снег от крыльца перед сдачей дежурства отметаем:
– Ну-ка, морда бюрократская, дуй отсюда подобру-поздорову! А то сейчас метлой отхожу по бокам, как того осла.
– Прости меня, Адам, – взмолился Федор. – Хочешь – на колени стану, только поставь метлу в угол, сохрани мне жизнь.
Это у него, надо признать, получилось здорово, и я не выдержал рассмеялся.
– Ладно, живи, шут с тобой, – смилостивился я. – Только в следующий раз думай, что говоришь.
После подобного эксцесса наш разговор перешел на бытовые темы и закончился около полуночи вполне мирно. Федор ушел домой задумчивым, но не мрачным. Со всего этого я сделал вывод, что иногда для поднятия настроения совсем неплохо использовать такой древний бытовой инструмент, как обыкновенная метла.
 
                март 2010 г

               
                Федор агроном

На днях мы столкнулись с моим товарищем, Федором, что называется,  носом к носу возле районной администрации. В этом небольшом, трехэтажном здании он уже длительное время служит на благо населения нашего района. Я как раз проходил мимо, задумавшись о чем-то своем, совсем не обращая внимания на прохожих, которых по причине теплого весеннего дня на улице было много. Шел я себе спокойно, размышлял о чем-то своем, и вдруг кто-то как хлопнет меня по плечу да как гаркнет чуть ли не в самое ухо:
– Здорово, парнище! Куда лыжи навострил?
Я даже вздрогнул от неожиданности. Смотрю, а рядом Федор лыбится.
– Ты чего пугаешь? – вскинулся я на него. – Видишь, иду, задумался? Мог бы и поделикатнее.
– Улица полна неожиданностей, – назидательно выдал мне товарищ, – а к ним  всегда нужно быть готовым. Как дела?
– Да как тебе сказать, нормально, – пожал плечами я. – Вот собираюсь завтра на дачу. Посмотреть, как там грядки и все такое. А то супруге все некогда, на работе запарка.
– Это правильно, за дачей следить нужно, – одобрил мое намерение Федор. – А я вот вчера попутно  заскочил  на свой огород, так такой заряд бодрости получил, что дальше некуда.
– Неужто яблони уже зацвели? – поинтересовался я.
– Какие яблони!  У меня там такое твориться, что просто…, – и он развел руками, выражая тем самым то ли изумление, то ли возмущение, то ли еще неизвестно что.
– Что, уже свежие огурчики или помидорчики появились? – с деланным безразличием спросил я, понимая, что Федору прямо-таки не терпится рассказать  нечто такое, от чего я должен непременно офонареть. – Ну, давай, рассказывай, что там у тебя стряслось.
– Ладно, слушай. Но сперва скажи мне, слышал ты что-нибудь о фосфорных удобрениях?
– Ну, а в чем дело?
– А дело, значится в том, что мне еще с детства твердили – для того, чтобы быть умным, мозгу нужен фосфор, и заставляли употреблять…
– Рыбий жир? – проявил догадливость я.
– Просто рыбу, – поправил меня Федька. – Рыбий жир я терпеть не мог. Да и теперь даже его запаха не переношу.
– Ну, понятно, дальше-то что? – поторопил я товарища, не понимая, куда он клонит.
– Дальше вот что. Приезжаю вчера на дачу, а у меня вся картошка, которую я три дня тому назад посадил на огороде, лежит наверху, греется, так сказать на солнышке.
– Не понял? – удивился я. – С какой статьи она наверху оказалась? Может, прикопать забыл?
– Ну, да! Забудешь тут, если супруженция рядом. Мы с ней вдвоем картошку сажали.
– Так в чем же тогда дело?
– А дело в том, что решил я на этот раз улучшить условия произрастания этого корнеплода. Дать ему в волю фосфора. Купил на рынке брикет мойвы, и при посадке в каждую лунку рядом с картофелиной положил по рыбешке – в ней же фосфора много, да и еще, наверно, всяких полезностей хватает. Думал, картошка будет на загляденье.
– Ну ты, агроном, и придумал. И что получилось?
– Понимаешь, кажется, все коты со всей округи на мой участок собрались, попировать, так сказать. Вместе с рыбой выкопали всю картошку, заразы! Весь участок перерыли. Да там и мелкие собачьи следы были, и даже, кажется,  вороны, и те не пролетали мимо. Одним словом, пришлось мне вновь брать в руки лопату и зарывать клубни. Вот такая петрушка получилась.
– А не проще ли было купить минеральных удобрений?
– Проще, то оно проще, да вот вкус у картошки от них портится.
– Тоже верно. Только ты следующий раз, когда такие новшества применять будешь, возле каждой лунки ставь табличку: «Осторожно! Капканы!».
– Так коты же читать не умеют, – заржал Федор.
– Ну тогда кушай рыбу сам, может придумаешь что-нибудь более толковое, – в свою очередь развеселился я.
– Да ну тебя, – махнул рукою Федор, – ладно, пойду я – дел не в проворот.
На том мы в тот раз и расстались. Я пошел дальше, лавируя в людской сутолоке, размышляя о человеческих чудачествах, которые скрашивают серость будней, словно невесть откуда взявшиеся солнечные пятна на земле в пасмурную погоду.
 
                14.05.2010 г.

               
                Беседа обо всем

Слушай, Федор, как ты относишься к Нике Стрижак? – такой вопрос задал я своему приятелю, после того, как мы удобно расположились на своих привычных местах в моей сторожке.
– А кто она такая? – недоуменно глянул на меня Федор, не прекращая своего занятия по сервировке стола для предстоящего чаепития.
– Ты что? не смотришь питерский канал? –  удивился я. – Это, на мой взгляд, единственный канал, на котором можно увидеть что-то интересное.
– Да? Как-то не замечал, – пожал плечами Федор. – Вообще-то ящик я редко смотрю. Там крутят, в основном, сериалы, рассчитанные на среднего дебила.
– Но-но, – одернул я приятеля. – Вот посидел бы в сторожке с мое, сутки напролет, так смотрел бы и сериалы. А чем здесь еще заняться?
– Да ладно тебе обижаться, – засмеялся Федор, разливая по стаканам чай. – Я же не имел в виду конкретно тебя, с твоей сторожкой.
– Ну, ладно, проехали, – проявил покладистость я, – придвигая по столу поближе к себе стакан, наполненный темно-коричневым напитком.
– Так кто такая Ника Стрижак? – поинтересовался Федор, после того, как мы  на время отложили в сторону вилки, предварительно отдав должное содержимому стаканов и нехитрой снеди.
– Ника – это ведущая программы «Открытая студия» на пятом канале, – разъяснил я приятелю.
– Ну и что она?
– Понимаешь, темы программ у нее достаточно острые. Да и на разговор она приглашает нормальных людей. По-разному говорят, и получается, что тему обсасывают со всех сторон. Одним словом, слушать интересно.
–Да?
– Вот недавно сущности власти разговор коснулся. Так один московский мужик, фамилию его я не запомнил, так он сказал, что, мол, во власти всегда находятся наиболее успешные и умные люди. Тем самым он дал понять, что участь прочих послушно топать туда, куда направляют их эти самые умники.
– Во как!?
– Да, так и сказал. Мне это сильно не понравилось, но тут другой мужик, питерский, ему возразил, мол он с таким раскладом не согласен, мол,  во власть пробираются не самые умные, а самые хитрые. И хотя этот второй мужик  мне, в принципе,  тоже не очень симпатичен, но вот последнее он высказал нормально.
– В отношении «нормально» не знаю, скорее политкорректно, – заметил Федор.
– Какая разница? – не понял я.
– В формулировке, – засмеялся Федор. – Вот если я скажу кому-нибудь, что он хитрый человек, то он только заулыбается. А если я скажу ему, что он поступает подло, то он запросто может заехать мне в рожу. Чувствуешь разницу?
– Еще бы, – заржал я.
– То-то и оно. Если отбросить в сторону эту самую политкорректность, то следует признать, что любая власть во всем мире похожа на школьную промокашку.
– Развивай, – проявил заинтересованность я.
– Ты видел, как промокашка, положенная на чернильную кляксу, втягивает ее в себя?
– Вообще-то не помню, – честно сознался я, – сегодня все пишут шариковыми ручками, а они клякс не оставляют.
– Ладно, не прикидывайся, – поморщился Федор. – Если тебя не устраивает чернила, так вспомни, как мы на прошлой неделе разлитое тобою вино промокали салфеткой. Помнишь?
– Ну, допустим, – слегка стушевался я.
– Так вот, – продолжил Федор, – я говорю не о конкретном примере, а о принципе: любая власть подобно промокашке притягивает к себе нечисть со всех сторон. Понимаешь? Ведь там, во власти, всегда можно нагреть руки на исполнении должностных полномочий.
– Ты имеешь в виду коррупцию?
– Коррупция это всего лишь частный случай. Возможности личного обогащения там  разнообразны. И умные подлецы, как правило, имеющие чрезвычайно  пластичную мораль, иначе говоря – люди без принципов, так вот они вползают во власть через все щели, какие только существуют. Никакие законодательные барьеры или фильтры остановить их в принципе не способны.
– Это уж точно, – согласился я, – наш хренов менеджер по хозяйству…
– Обожди Адам, – прервал меня Федор, – дай мысль закончить.
– Ну, давай, давай, – недовольно поморщился я, поскольку уж больно мне хотелось хоть вот в таком, застольном разговоре лягнуть нашего завхоза, скупердяя, экономящего даже на метлах, но транжирящего деньги на обустройство кабинета своей пассии из планового отдела.
– Так вот, в индивидуальном соревновании двух одинаково умных людей всегда победит подлейший. Победит по одной простой причине: он воспользуется, для достижения определенной цели, любым способом, в том числе и заведомо неприемлемым для человека порядочного. Отсюда не так уж и сложно сделать вывод, что рано или поздно, любая, даже самая распрекраснейшая партия власти, созданная самым умным, пекущемся о благе своего народа вождем-идеалистом,  заполнится  подлецами настолько, что превратится в их партию, партию подлости и стяжательства. Так было всегда и везде.  Понимаешь?
– Чего уж тут непонятного, – кивнул головой я. – С КПСС именно так и произошло. Иначе всяким там перестройщикам и прихватизаторам  ни в жизнь бы к высоким государственным должностям не пробраться.
 – Правильно, – одобрил мой пример Федор. – И государство, возглавляемое такой партией, идет только в одном направлении, идет к пропасти, идет в небытиё.
– Хорошо. Ну, а как тогда Америка? Страны западной Европы? Что? там сплошь одни высоконравственные люди живут?
– Ха! Америка. Там власть устанавливал господин кольт, который в то время был у всех: у подлецов и у честных людей. А поскольку подлость штука острая, как шило, ее  в мешке тоже не утаишь. И тогда против нее голосовал самый главный демократизатор, громко и наповал. У них в то время прослыть подлецом было очень опасно. Вот в такой обстановке и создавалась американская демократия и конституция Соединенных Штатов. А поскольку и там  необходимо было защититься  от подлости, то умные люди, стоявшие в истоках государственности, поставили перед ней заслон в виде других  подлецов, организовав их в партии.
– Ты хочешь сказать, что там сволочь следит за другой сволочью и не дает ей возможность слишком развернуться в ущерб себе?
– Вот именно. Противостояние подлецов, плюс сложность процедур внесения  изменений в конституцию. Все это породило еще один плюс, как мне кажется, самый главный – независимую, беспристрастную судебную систему. По этой причине там даже самое маленькое пятнышко на личности публичного человека могут раздуть до вселенских размеров и тем самым перекрыть этому человеку путь наверх. Поневоле,  там политикам приходится быть честными или, если точнее сказать, маскироваться под таковых. У нас же все наоборот. Поскольку человеком, с сомнительной репутацией, легко манипулировать, именно из таких людей и формируют некоторые высокопоставленные чиновники свое окружение, коль уж им повезло, и они добрались до властных полномочий.
– Слушай, Федор, это как раковая опухоль, – не выдержал я, – появилась одна злокачественная клетка, а вокруг нее формируется целая их куча, и в результате – всему организму хана!
– Это ты правильно заметил, – одобрил меня Федор. – Давай выпьем за то, чтобы у нас в стране как можно скорее изобрели лекарство против этой злокачественной  раковой опухоли, породившей коррупцию и прочие мерзопакостные вещи. А в том, что оно появится, я нисколько не сомневаюсь. И тогда в здоровом теле, возможно, поселится здоровый дух, то, бишь, национальная идея, без которой стране не выжить.
– Не возражаю, – поддержал я тост товарища. – Жаль, конечно, если до того прекрасного времени мы с тобой не сумеем дожить. А так хочется посмотреть, как  оно будет, когда власть станет кристально прозрачной и честной, когда нутро любого чиновника будет видно насквозь, как на рентгене.
– Хорош, парень, – с улыбкой остановил меня Федор, – это уже из области фантастики. А она не тот жанр, которому соответствует обстановка твоей сторожки. Давай-ка  лучше сдвинем стаканы за возможное прекрасное будущее наших внуков, о детях я пока что молчу.
Мы выпили остатки терпкого напитка и, поговорив еще пару минут о разных пустяках, поднялись из-за стола.
– Смотри – какая  погода, – заметил Федор, когда мы вышли из помещения во двор. Он запрокинул голову к еще розовеющему закату и провозгласил:
– Лепота, да и только.
Действительно, в тихих апрельских сумерках было что-то необычное, прекрасное и тревожное одновременно. Как будто где-то рядом, возможно, вокруг нас, происходило таинство зарождения новой жизни, олицетворяемое самой весной. 

                30.04.2011 г.               

               
               
                О демократии и не только

Багровый диск солнца незаметно опускается все ниже и ниже, приближаясь к зубчатой стене леса, что темнеет на противоположном берегу озера. Там, где мы расположились со своей палаткой, елей почти нет, одни сосны. А вот напротив все как раз наоборот: высокие островершинные ели выстроились вдоль берега, образуя нечто похожее на громадную пилу, зубьями направленную прямо в небо.  На зеркале воды она протянулась тенями и в нашу сторону, вслед за блестками солнечной дорожки, уже отливающей розовым. Тишина. Даже мелкие волны, весь день хлюпавшие в прибрежных зарослях аира, к концу дня, наконец, угомонились.
– Смотри, Адам, какая благодать, а ты не хотел ехать, – расслабленно промолвил мой приятель Федор, лежа на спине поверх спальника, закинув руки под голову, и устремив взгляд сквозь путаницу ветвей прямо в небо.
Мы с Федором рыбачим. Почти целый день стегали спиннингами воду лесного озера, в надежде вытащить щуку,  которых здесь, как утверждал Федор, меряно не меряно.  Но все оказалось бесполезно. Щуки, если они и водились в этом озере, игнорировали нас, вместе со всеми нашими блеснами. Устав таким образом отдыхать, мы вытащили из палатки спальники на открытый воздух, и решили отдохнуть теперь уже  от неудачной рыбалки. 
– Сейчас сидел бы в городе, дышал бы всякой гадостью, – продолжил Федор. –  А тут… смотри – какая красота.
– Ну да, – согласился я. – Красиво. Жаль только, что  в прошлый раз ты выловил здесь последнюю щуку, не оставил на развод. А так бы мы и с рыбой были.
– Ладно тебе, – засмеялся Федор. – Щук здесь еще много. Просто у них сегодня выходной. Завтра наверстаем.
Некоторое время мы лежим, молча наслаждаясь покоем, теплом и ароматами не затронутой цивилизацией природы.
– Вот так бы все время, – мечтательно обратился к небу Федор.
– Не получиться, дорогой, – ответил ему вместо неба я. – Бежать нужно за хлебушком.
– За каким хлебушком, – удивился Федор, приподнимая голову.
– За насущным.
– Так у нас же в рюкзаке еще целые две буханки.
– Это я фигурально.  Если будешь все время проводить вот так,  на боку, то помрешь с голоду.
–А-а, … это ты правильно говоришь. Потому-то и бежим всю жизнь. Иной раз даже не замечаешь, что твориться рядом. Вся наша жизнь – бег в неизвестное.
– Ну а кто тебе мешает остановиться, осмотреться – куда бежишь, – заметил я, ожидая, что Федор клюнет на заброшенную мною приманку и разразиться очередной философской тирадой или даже теорией, на что он всегда был большим мастаком.
– Остановись! А как же! – проглотил мою наживку товарищ. – Жизнь есть движение, а остановка чревата покоем и к тому же вечным. Потому мы все и бежим, правда, по-разному. Одни семенят еле-еле, а другие так шустрят, что  только пыль из-под копыт, а иной раз даже искры сыплются.
– Это, ты, верно говоришь, – согласился я. – Потому к различному и прибегаем: одни к разбитому корыту, а другие к дворцам с золочеными унитазами.
– Во-во, к унитазам, – засмеялся Федор, – В конце жизни только и понимать начинаем, что к унитазу бежали. Всех матушка-природа в унитаз спустит, хоть летай, хоть ползай.
– И что теперь? лежать на боку?
– Слушай, Адам, а ты знаешь, почему на Руси пьянство окаянное так сильно процветает? – после непродолжительного молчания спросил Федор, и, не дожидаясь моего ответа, заговорил:
– Думаю, что по причине философского склада характера восточных славян.
– Во, как, – вяло удивился я, еще не понимая, куда клонит товарищ.
– Понимаешь, наверно, у нас в самих генах заложено философское отношение к жизни. А поскольку на главный вопрос философии: «Кто мы» и «Зачем мы», ответ настолько неутешителен, то приходится топить его в горькой.
– Сильно! – рассмеялся я.
– А что? Точно тебе говорю. Алкоголь раскрепощает наши мысли, и они в поисках истины воспаряют в такие высоты, что трезвому человеку туда не забраться ни в жизнь.
– Это ты точно подметил, – согласился я. – Человек становится самым отважным, самым сильным и самым умным. Одно только плохо – назавтра от такого ума голова трещит.
Некоторое время снова лежим молча. Но у меня уже появилась  уверенность, что Федор вот-вот что-то выдаст. У него всегда так: молчит-молчит, что-то обдумывает, а потом как заговорит, только уши развешивай. И, на самом деле, ждать мне долго не пришлось.
– Слушай, Адам, ты когда-нибудь прикидывал, сколько твоя жизнь стоит?
– Что я олигарх какой, чтоб себе цену определять.
– Чудак-человек, олигархи себе цену не определяют. Их лучшие друзья оценивают. И, наверно, на каждого  давно уже такса существует. Иначе как же киллерам свою кровавую работу выполнять. Можно продешевить.
– Не пойму, Федор, к чему ты это все? – приподнялся я на своем спальнике. – Уж, не в киллеры ли ты собираешься податься. Так староват, не убежишь, когда прищучат.
– Понимаешь, какая штука, Адам, – продолжил Федор, в свою очередь, усаживаясь на своем спальнике и охватывая колени руками, – я вот все думаю, почему люди говорят о бесценности человеческой жизни?
– Потому что жить хотят, и жить хорошо, – выдал я сентенцию товарищу, очищая свой спальни от нападавшего сверху мусора, и занимая снова горизонтальное положение.
– Так-то оно так, – протянул Федор, покачиваясь на своем седалище как китайский болванчик, – но вот смотри, какая любопытная хрень получается. Жизнь человеческая бесценна, а такса у киллеров существует, и притом суммы там фигурируют далеко не астрономические. Как-то одно с другим не вяжется. А потом,  действительно ли это утверждение при ведении войны? Ведь при этом бесценные человеческие жизни приносятся в жертву  кровавому  Молоху целыми пачками.
– Думаю, что эти слова нужно понимать фигурально, – заметил я, показывая товарищу, что готов его слушать.
– Фигурально, говоришь? Может оно и так, хотя я не совсем понимаю в данном случае смысл этого слова. Ну, да Бог с ним. Но лично я думаю, что точнее было бы применить  для характеристики этой бесценности слова «обыкновенная ложь».
– Вот так?
– Именно так, – подтвердил Федор.  – Мне кажется, что разговоры о бесценности человеческой жизни являются чистейшей воды ложью, которую тиражируют и мужи ученые, и  преуспевающие политики, и чаще всего именно последние. Смешно слушать, если бы не было так грустно, когда под лозунгами спасения одних жизней, убивают еще большее количество других.
– Ты это говоришь о войне в Ливии?
– Да и в Ливии, и в Ираке, и в Афганистане, везде. И получается, что бесценной жизнью обладают далеко не все люди. Кое у кого она вообще гроша ломанного не стоит.  Вот как тут разобраться, кому какая цена?
– А зачем тебе это нужно? – подзадорил я товарища,  – тебе же не в политику…
– Обожди, Адам, не сбивай мне мысль, – прервал меня Федор.  Немного помолчав, он продолжил:  – Понимаешь, какая штука получается: все, что создано человеком, имеет определенную цену. А вот с природой несколько иначе. Допустим, высится  гора, а внутри нее железная руда, но человек того не знает. И гора эта для него никакой цены не имеет, разве только мешает прямому пути. Но как только он узнает про руду, то ценность этой горы взлетает до небес. Улавливаешь мысль?
– Что-то не совсем, – честно признался я.
– Разъясняю. Как только жадное око человека коснется чего-нибудь, даже не им созданного, так эта вещь сразу приобретает цену. Согласен?
– Ну, допустим.
– А теперь посмотрим этими глазами на другого человека. Пока мы его не знаем и не знаем вообще ничего о нем, он для нас не представляет никакой ценности, то есть, не бесценный человек, а как раз наоборот – совсем не имеет цены, без цены. Но стоит ему попасть в поле нашего зрения, как мы тут же определяем ему цену. Если вхож в высокие кабинеты или обладает большими талантами, то он для нас почти бесценен. Ну а если он ничего собой не представляет, то есть ни рыба, ни мясо, то и цена ему грош в базарный день или даже и того не стоит, если начнет путаться под ногами, мешать нашему бегу в будущее.
– Уж больно цинично у тебя все это выглядит,  – не выдержал я. – Ты, поди, и на меня такими глазами смотришь?
– Нет, вопросов дружбы это не касается. Здесь мы проявляем бескорыстие. А вот при отношениях враждебных ценностный показатель меняет свой знак на противоположный. 
– Что-то не нравится мне твоя философия. Какая-то она утилитарная у тебя.
– Нормальная, – энергично не согласился со мной Федор. – Вся наша жизнь есть сплошная практика. И потом смотри, допустим, у человека умирает его близкий родственник. Скорбь его, при нормальных взаимоотношениях с усопшим, искренняя. Ведь с уходом близкого человека каждый из нас теряет нечто привычное и необходимое. Нам кажется даже, что мир становится немного иным и придется к этому приспосабливаться.  Но совсем другое дело, когда мы слышим о смерти нам малоизвестного человека. В большинстве подобных  случаев скорбь наша смахивает скорее на досаду. Вот, мол, жил человек и ушел, а я так и не смог с ним познакомиться, ну или что-то наподобие этого. А вот если в далекой Австралии или Африке в результате какого-то бедствия погибает сотня человек, это наше сознание воспринимает совершенно спокойно. Скажем дежурное «Жаль людей» и займемся хлопотами о вещах, как ты говоришь, вполне утилитарных.
– Так откуда же тогда появилась эта самая, как ты говоришь, ложь о бесценности человеческой жизни?  – не выдержал я. –  Не могло же это утверждение зародиться на пустом месте.
– Согласен. Дело в том, что человек, по крайней мере,  человек разумный, всегда проецирует происходящее в мире на себя. Убили в той самой Африке кого-то, и наш разум тут же представляет себя на месте убиенного, и потому возмущается и кричит о бесценности человеческой жизни, всего и только. Но если мы понимаем, что априори никогда не окажемся в той самой Африке среди убивцев, то и воспринимаем там происходящее вполне спокойно. Так, поохаем для приличия, и займемся своими делами.
И вообще, считаю, что вся наша жизнь в социуме, то есть в коллективе, насквозь пропитана ложью, фальшью и всякими условностями. Мы, словно хамелеоны, натягиваем на себя личины,  в зависимости от обстоятельств, которые в большинстве случаев и предопределяют наше поведение. Нормальный человек, повстречавший в лесу медведя, скорее всего, обойдет его стороной или попытается убежать, спрятаться в недоступное для зверя место. Это разумная целесообразность действует практически всегда, если ты один. Но если идешь в компании, то наше поведение уже определяется не только страхом перед могучим зверем, но и боязнью прослыть трусом. И случается, что второе толкает некоторых на самоубийственный шаг – продемонстрировать перед друзьями и зверем свою крутизну. Результат вполне может оказаться печальным.
И вот этот раздрай между быть и казаться порождается необходимостью выживания человека в двух средах одновременно: в природной и социальной. С природой все понятно. С ней шутки или обман плохо заканчиваются, поскольку побеждает там, а, следовательно, и выживает, сильнейший. А вот социальная среда настолько пропитана условностями, и даже ложью, что выживает в ней не столько сильнейший, сколько подлейший. Очень многие люди,  прекрасно различая ложь и правду, но запуская словесную эквилибристику,  становятся на сторону лжи, выдавая ее за правду, если это соответствует их интересам. При этом, они, как правило, маскирует свой эгоизм, путем натягивания на себя личины  радетеля за всеобщее благо.
– Слушай, Федя, тебе часом трибуну не соорудить из подручного материала, – не выдержал столь длительного монолога я. – А то как-то смотришься не совсем того. И потом в отношении коллектива, по-моему, Маркс или Энгельс, одним словом, кто-то из них сказал, что в соответствии с теорией Дарвина человека из обезьяны сделал труд и коллектив. А ты на коллектив ополчился. Нехорошо как-то.
– Ничего я не ополчился, – тут же возразил Федор. – Обыкновенное единство и борьба противоположностей. Если Дарвин прав, в чем многие последнее время сомневаются, то …
– Обожди- обожди, – снова прервал Федора я, – так что у тебя есть собственная теория происхождения человека?
– Какая собственная? Этих теорий и без меня напридумывали столько, что только выбирай, какая тебе по душе. Ведь в теории Дарвина главная проблема в том, что до сих пор так и не могут отыскать переходящее звено от обезьяны к человеку. Нет такого мостика, на котором бы видны были и обезьяна, и человек в одном лице.  И потом, сколько ученые мужи не бьются, но никак не могут сотворить из обезьяны хоть какое-то подобие человека. А они уж стараются. А вот обратное, жизнь делает с легкостью, превращая человека в нечто ужасное, делая его в поведении омерзительнее  обезьяны. Так что вполне может быть, что сегодняшний человек представляет собой ничто иное, как деградирующего инопланетянина или, допустим, возомнившее о себе  временное вместилище божественной информации, нечто наподобие живого сейфа.
– Ну, ты даешь, Федор, – не выдержал, рассмеялся я. – Ты только об этом никому не говори, а то, не дай Бог, на медвежатника наткнешься, и он по привычке возьмет да и вскроет твой сейф.
– Ладно, вернемся к нашим баранам, – качнул головой Федор, потирая ладонью лоб,  по-видимому, вспоминая, на чем он прервал свой доклад, и затем продолжил:  – В отношении социума можно с уверенностью утверждать, что человек превратился в современного человека разумного благодаря именно коллективу. Только коллектив дал возможность ему противостоять более сильным животным, объединенным в стаи, таким  как львы, гиены, волки. Но  в каждом социуме авторитет вожака был таким же доминирующим, как и в других звериных стаях, ввиду чего каждая индивидуальность была обречена на беспрекословное подчинение авторитетам, традициям и  в целом, коллективному опыту, в том числе и лжи в пользу сохранения статуса «верхних» людей социума. Когда вопрос касался выживания, и исключение из рода неминуемо обрекало даже самого сильного из членов семьи на неминуемую гибель, индивидуализм покорно склонял голову перед общественным мнением, какими бы нелепостями оно не руководствовалось, даже возводя своего вожака в сан всемогущего бога или его наместника на земле.
– Ты имеешь в виду древний Египет?
– Египет, Индию, Китай. Да дело не в названии страны, а в том, что такое явление имело место быть. Но жизнь шла и учила человека довольно жестко, заставляя приспосабливаться к обстоятельствам или погибать. И поскольку человек выжил, понятно, что его приспособленческие способности оказались на высоте.  Увеличилась  его кажущаяся  независимость от природы. И что-то похожее происходило в сознании индивидуумом по отношению к коллективу.  Постепенно, человек стал воспринимать социум за нечто внешнее и иногда даже враждебное для себя, ограничивающее те или иные его амбиции. Индивидуализм стал поднимать голову, требуя для себя все больше и больше свободы самовыражения. Теперь даже угроза исключения из определенного социума его не пугала, поскольку он мог пристроиться каким-то образом к другому, иногда даже не совсем дружественному коллективу, принимая одобрение там своего поведения в качестве признания значимости собственной индивидуальности. Эгоизм, ослепляет, не позволяет понять того, что соперничающие социумы воспринимают такого «инакомыслящего»  всего лишь как орудие разрушения противника, толкая новоявленного диссидента на прямое предательство. Пока подобное положение вещей сохраняется, предатель своего социума пользуется популярностью и среди некоторых членов родного коллектива, и за его пределами. Кое у кого это  всегда вызывало зависть и желание повторить его путь. Такой, зараженный вирусом диссидентства, социум постепенно загнивает изнутри и готов разрушиться при  первом же испытании на прочность. Образовавшаяся внутри него пятая колона, состоящая из непризнанных гениев и представленная в основном публикой, не слишком перегруженной заботой о хлебе насущном,  делает свое черное дело под лозунгом «большей демократизации общества», больше свободы, чем несвободы. Сами по себе лозунги привлекательные, если отвлечься от конкретных исторических условий. 
– Не понял, причем здесь исторические условия? – снова встрял в монолог Федора я. – Свобода личности – ценность абсолютная и не нужно обрамлять ее какими-то условиями.
– Ты так думаешь? – засмеялся Федор. – Ну, а если, допустим война, а солдат-демократ  вместо того чтобы идти в атаку, требует сначала провести собрание и принять коллективное решение: идти им в атаку или оставаться на своих позициях. Это как?
– Ну, война это война, и тут никакой демократии быть не может, – поморщился я. – Это же, как сегодня говорят, форс-мажор.
– Для тебя форс-мажор, а для меня конкретные исторические условия, – отрезал Федор. – Так вот, к сожалению, в большинстве случаев диссидентская публика, как в прежние времена, так и сегодня, ратует  только за свою свободу, но никак не за свободу какого-то быдла, называемого народом, которого она или не замечает  вовсе или презрительно называет «этот народ». Они, как и всякий Иван, не помнящий родства, начисто забывают, что только благодаря этому самому быдлу они и смогли появиться на свет, выжить, получить знания, стать теми, кто они есть.
Между прочим, все известные  истории государства, даже представленные одним народом, погибали лишь по двум причинам: или из-за агрессии со стороны более сильного противника, или из-за катастроф, разрушавших социум. И катастрофа в результате деградации общества была и будет основной причиной развала вполне благополучной на вид страны.
К чему весь этот разговор? А к тому, что слепая вера в  демократию, несущую всем благо, зиждется на очень сомнительном фундаменте. Демократия могла существовать в греческих городах-полисах, где каждый знал о каждом все, и прикрыться ложью было практически невозможно. В современном мире мы знаем о человеке только то, что нам говорят о нем средства массовой информации. А какое его истинное лицо может знать только семья и то далеко не всегда. Ну, а что такое сегодня средства массовой информации, думаю, объяснять не требуется. Они направляются или людьми, находящимися во власти, или денежными мешками, скупающими их на корню. Отсюда не сложно сделать вывод, что в информационном пространстве правит бал чей-то интерес, закамуфлированный ложью, всего лишь сдобренная малой толикой правды. То есть, на государственном уровне нам вдалбливают в сознание всего лишь правдоподобную ложь, в том числе и о конкретных людях. Так о какой тогда свободе выбора может идти речь? И это беда не только России, но и всех прочих стран мира, включая Францию и Германию, США и Канаду. Открытая диктатура одной партии, как в Китае, намного честнее, чем наряженная в демократические одежды диктатура денежных мешков. Уповать, что они, то есть эти мешки, устраивая разборки между собой за право рулить страной, выплеснут на головы электората убийственную для себя правду, надежды мало.  Это факт и с данным фактом можно мириться или протестовать, но изменить существующее положение вещей невозможно.
Можно спросить:  «Почему?». Ответ, снова-таки, прост, как все тот же лом: против законов природы не попрешь. Демократия есть вещь нежизнеспособная, поскольку предполагает многоголовость организма. А где кто видел в природе треглавых змиев или иных чудищ? Таковых не существует, поскольку они не способны установить консенсус даже по определению приоритетов в питании: одной голове захочется севрюжины с хреном, а второй –  райских яблочек. Так организм и с голода и подохнет, пока головы будут пререкаться между собой. А всякий социум является сложным организмом. Отсюда простой вывод: или диктат одной головы, или распад социума на демократических индивидуумов. А наличие рядом гиен и волков господь Бог еще не отменял.
Так что прямая или закамуфлированная диктатура в любом, мало-мальски организованном коллективе существовала всегда, будет существовать и впредь. В противном случае социум оказывается нежизнеспособным и бесследно исчезает. Это закон природы, предопределяющий развитие всего живого на планете Земля. А мы, люди, всего лишь частица этого живого, и уж никак не цари природы, которые способны диктовать ей свою волю. Кстати, ты знаешь, что существует такое мнение, будто человек – это венец природы?
– Естественно, – ответил я.
– Так вот,  я такого же мнения, только с небольшим уточнение: человек не просто венец природы, а терновый венец для самой природы. Если посмотреть, как он ведет себя по отношению к ней, то просто ужас берет. Думаю, что природе скоро надоест такой венец, и она благополучно спустит его, то есть нас, в унитаз. Я завершил. Можно аплодировать.
– Молодец, Федор, рукоплещу! – лежа, захлопал в ладони я. – Тебе бы за университетскую кафедру или еще лучше на амвон. 
– Почему на амвон?
– Там безопаснее. В университете могут и побить. Молодежь – народ горячий и свободолюбивый. Им демократия нужна в первую очередь, чтобы простым голосованием стариков из высоких кабинетов отправлять на свалку.  Лозунг у них один: « Дорогу молодым!». А ты им: «Демократия – это фикция». Наверняка побьют.
– Ладно, на амвон так на амвон, – рассмеялся Федор. – Но не пора ли нам костерок взбодрить да об ужине подумать?
На том наш разговор в тот день закончился, в смысле на философские темы. Дальше уже речь пошла о житейском,  что, должно быть,  никому не интересно. А вот завтра, если нам повезет,  и мы вытащим щуку или даже две, я этот процесс обязательно опишу.
 
                14.08.2011 г.


                Федор и демография

По берегу озера, почти вплотную к воде, в вечерней дреме застыли толстые медноствольные сосны, укрытые по колено плотной зеленью можжевельников и развалистых кустов ольховника. Тишина, только комары уныло тянут свою нескончаемую песню, да изредка вскрикивает какая-то птица. Дым от костра почти отвесно поднимается вверх, цепляясь по пути в небо за мохнатые ветви сосен, окрашивая их в голубоватый цвет. От воды натягивает запахом прелости, издаваемым, по-видимому,  водорослями, густо запеленавших водное зеркало вблизи берега.
Мы сидим с Федором у костра на обрезках толстого бревна, поставленных на «попа», и блаженствуем, изредка щурясь от легких волн дыма, иногда отклоняющихся в нашу сторону под воздействием еле ощутимых токов воздуха. Его волны, то теплые, то напоенные озерной свежестью,  перекатываются через нас от озера к лесу и обратно. Мы рыбачим. Собственно говоря, я не рыбак. Это Федор соблазнил меня поехать с ним к этому небольшому лесному озеру, в котором он в прошлом году поймал щуку, весом аж 4 кило. Для меня такой вес рыбины  ничего не говорит. Много это или мало – об этом я не имею ни малейшего представления. Но, наверно, много, потому что у Федора, когда он начинает рассказывать, как  вываживал рыбину в лодку, глаза загораются, а руки, показывающие размер добычи, так и норовят разойтись пошире. Только мая скептическая улыбка удерживает этот безразмерный рыбацкий аршин  в разумных пределах.
Мы только что поужинали и поужинали хорошо, как обычно, со слов Федьки, ужинают все  рыбаки, вырвавшиеся из городской тесноты на природу. И теперь мы обсуждаем международное положение России в свете последних событий. Без подобных экскурсов в область высокой политики наша встреча с Федором закончиться не может по определению. Уж такие мы люди – о чем бы у нас ни начался разговор после хорошего ужина, он обязательно коснется политики, и обязательно в международных масштабах. Наверно, МГИМО в свое время потеряло в нас своих  студентов. Жаль…, не МГИМО, конечно, себя. Но да ладно, о чем это я? Да, зашла у нас с Федором речь о цивилизационной катастрофе белой расы. Вот тут Федор и изложил свое виденье демографической ситуации на территории нашей страны, да и Европы в целом.
А начался разговор с того, что по пути на озеро, проезжая через ближайший районный центр, на местном рынке мы заметили одного торговца, явно китайской внешности. Это сильно поразило нас. Ведь до нашего Дальнего Востока, на территории которого китайское народонаселение – явление привычное, несколько тысяч километров. Вспомнив об этом за ужином, я не преминул заметить:
– Слушай, Федор, как думаешь, лет через десять здесь будет все такая же тишь да гладь – божья благодать? Или тут будут гоняться на джонках за каждой рыбиной?
– Причем здесь джонки? – удивился Федор.
– Ну, как причем, – засмеялся я. – Ты же сам видел, что проникновение китайцев к этому озеру уже началось. Ведь наши бабы рожать не хотят, и населения в округе будет все меньше и меньше. А поскольку свято место пусто не бывает, здесь обоснуются китайцы. Да не только здесь, они и до Парижа с Лондоном доберутся.
– А, вон ты о чем, – вскинул голову Федор. – Пожалуй, ты прав. С рождаемостью у нас хреновато. Даже детские ваучеры не помогают.
– Это еще какие ваучеры?
– Ну,  детский капитал, который выдает наше государство при рождении второго и последующего ребятенка.
– Тоже сказанул – ваучеры, – проявил недовольство я. – Для меня ваучер – что «Волга», которую  мне обещал Чубайс.
– Ладно, – успокоил меня Федор, – не цепляйся к словам. Я вот думаю, что никакими детскими капиталами нам демографию не улучшить. Вон на Западе люди живут в большем достатке, чем дорогие россияне. И все равно, с рождаемостью там ничуть не лучше чем у нас. Дело не в деньгах.
– А в чем тогда? – спросил я, предчувствуя, что сейчас Федор  выдаст нечто необыкновенное, можно сказать, сногсшибательное. Это за ним водилось всегда.
– Понимаешь, – начал Федор, – демографический провал в большинстве современных высокоразвитых стран, в том числе и в России, имеет вполне тривиальное объяснение: виною всему пенсионное обеспечение.
– Что-что? – удивился я.
– А то, что всего лишь какую-то сотню лет назад, вступающие в брак молодожены были с первой брачной ночи нацелены на рождение детей, будущую опору своей старости. Сегодня же многие считают детей помехой для своей жизни именно сейчас. Это действительно для многих «семей» таковым и является. Ну,  разве можно сравнить поход на престижную тусовку, с необходимость тащить за руку ревущего со сна ребенка в детский садик или выслушивать замечания учителя об очередных «успехах» своего чада в школе? Конечно, вещи несравнимые. А старость еще далеко и стоит ли о ней думать? В итоге старческая немощь наступает, как и в большинстве случаев, зима для городских властей, совершенно неожиданно, и вот тогда начинается нытье по поводу социальной незащищенности стариков и тому подобное. Думаю, что если у тебя не было времени или желания обрести к концу жизни надежную опору в виде детей и внуков, то имеешь ли ты право брюзжать потом о своем бедственном положении в конце жизни? Для меня ответ очевиден.
– Да, Федор, ты великий человек, мыслитель, – похвалил я товарища. – Может, ты даже знаешь, как нам теперь исправить ситуацию с рождаемостью.
– Мыслитель не мыслитель,  об этом пусть судят потомки, – с присущей ему скромностью отреагировал на мои слова Федор. – А вот для ликвидации демографических провалов в стране кое-что необходимо сделать, усовершенствовать, так сказать.   
– Ну…– подтолкнул я товарища к развитию мысли дальше.
 – Думаю, что в пенсионное законодательство следует ввести положение, устанавливающее определенный коэффициент, влияющий на размер назначаемой пенсии. Он должен учитывать  статус каждого человека в деле воспроизводства населения страны. Например,  если конкретный homo sapiens  преодолел возрастной ценз для получения пенсии от государства, наряду с возрастом и трудовым стажам,  следует установить планку минимального количества детей, которых он обязан был воспитать полноценными гражданами своей страны. Конечно, категория «полноценный» гражданин страны – вопрос дискуссионный. Но когда семья алкашей выпускает в жизнь себе подобных, это никаким образом не может считаться успешным выполнением своего долга перед обществом.
– Сильно, Федор! – зааплодировал я. – Правда, немного смахивает на инструкцию по увеличение поголовья скота на какой-то отдельно взятой ферме, молочно-товарной или какой-то иной. А так ничего.
– Можешь смеяться, сколько тебе хочется, – отреагировал на мои слова товарищ. – Многие, недалекие люди,  тоже скажут, что это черт те что – вмешиваться подобным образом в семейные дела своих сограждан. Но, между прочим,  пример Китая, где приняты меры по ограничению рождаемости, говорит нам, что подобное вмешательство, только с обратным знаком,  мера просто необходимая, если мы не хотим исчезнуть с лика планеты как народ. Вот так-то.
Последнее замечание Федора заставило меня задуматься.  И уже лежа в спальнике, под мерное сопение товарища, моментально засыпающего, лишь бы голова коснулась чего-нибудь, напоминающего подушку, я пришел к заключению, что в этом что-то есть. Действительно, если китайцы во избежание катастрофы перенаселения страны вынуждены сдерживать рождаемость у себя, то не говорит ли это о том, что мы должны поступить аналогичным образом, но с целью прямо противоположной? Иначе нас так же ожидает катастрофа, катастрофа пустого места.

                02.11.2011 г.

               
                Выборы-выборы

Сегодня 3 марта 2012 года – время ответственное ввиду надвигающихся выборов президента всея России. Понятно, что такое важное политическое событие не могло пройти  мимо нас  с Федором,    чтобы мы не обсудили его на нашем импровизированном форуме в моей сторожке. И так  мы с этим делом слишком затянули. Так что наши посиделки начались не как обычно – после рабочего дня, а прямо с обеда – все-таки суббота день свободы, относительной, разумеется.
– Смотрел  встречу Жириновского с Прохоровым у Соловьева? – первым делом спросил меня Федор, как только мы с ним уселись за наш сервированный надлежащим образом столик.
– А як же, – выразил свою осведомленность в  данном вопросе я, разливая по стаканам обычный наш напиток, именуемый чаем.
– Ну и как? – продолжил свой допрос Федор, придвигая свой стакан поближе к себе.
– Что как? –  изобразил на лице непонимание я. – Ботинками  друг в друга не швыряли, хотя оный предмет не так давно по  студии у Марины Максимовской  пролетал.
– Ладно тебе про ботинок, – улыбнулся Федор. – Я тебя о претендентах на кремль спрашиваю.
– А что про них  говорить? – пожал плечами я. – Морды друг дружке не били, так что ничего особенного не происходило.  Разве только  Жириновский снова грозился всех посадить и в первую очередь, как мне показалось, Пугачеву с  Прохоровым. А так – тишь да гладь, божья благодать.
– Да, действительно божья благодать, – согласился  Федор,  –  если не считать, что Пугачеву Жириновский обозвал, практически,  проституткой.
– Ну,  это ты хватанул лишка, – теперь не согласился с Федром я. – Тот момент я просмотрел еще раз по ролику на каком-то сайте, и в адрес лично Пугачевой ничего такого  там не было. Ведь Вольфович только  сравнил всю нашу культурную тусовку с проституткой, готовой из-за денег лечь под  власть.
– Ну а этого разве мало? Соберутся деятели культуры да подадут на него в суд, вот будет-то смеху.
– Во-во! – рассмеялся я. – Подадут, как же! Они там друг с дружкой грызутся из-за бабла , пуще чем собаки из-за кости. Кто из них станет олицетворением всей россиянской культуры?
– Да, вопрос проблематичный.  Кстати, это с каких таких пор ты стал защитником Жириновского? Или вчера перебрал?
– Чего зря языком метешь? Ты же знаешь, что я не употребляю уже почти месяц и к тому же  верю только одному авторитетному  кандидату в президенты.
– И кому это? – поинтересовался Федор, поднимая стакан на уровень глаз и внимательно его рассматривая.
– Чего там увидел?  – спросил  я, в свою очередь поднимая свой стакан.
– Посуду надо чаще мыть, вот что я там увидел – буркнул Федор, опуская наполовину уже опустошенную посудину вновь на стол.
– Мы из них только чай и пьем, так что никакой там инфекции не может быть по определению.
– Тем не менее. Так ты мне  не ответил, с какого перепугу ты стал за Жириновского ратовать.
– Чушь собачья, в данном случае я выступаю не за Жириновского-политика, а за Жириновского-человека. Ведь Пугачева его первая оскорбила, обозвав в завуалированном виде клоуном. Разве не так?
– Вообще, ты прав, – согласился Федор.  –  Тут наша примадонна дала маху, думала, что ее авторитет,  не позволяющий на эстраде никому даже пикнуть против нее, распространяется и на политику. Ан, не тут-то было, и отгребла она по полной. Давай за это и выпьем – не люблю я, Адам, авторитеты. Голос у нее был когда-то классный, чего там говорить. А вот все остальное… – Федор поморщился и снова взялся за стакан.
– Солидарен. Я ее обычно любил слушать только по радио, а вот смотреть по телику…
Несколько минут мы сидели молча, уделяя внимание довольно приличной, по нашим меркам,  закуске. Затем Федор, откинувшись на потертую спинку кресла и закинув руки за голову, произнес, блаженно щурясь на солнечное пятно, неожиданно проникшее в нашу сторожку:
– Так какому претенденту лично ты отдаешь предпочтение?
– Вопрос некорректный, – заметил я, принимая в свою очередь удобную позу в кресле. – В Англии за подобную вольность  можно схлопотать по физиономии.
– Так уж и по физиономии, – засмеялся Федор.
– Вот именно, – подтвердил я. – Но коль уж мы с тобой старые друзья, то отвечу, пройдусь по всем кандидатам и объясню, почему ни один из них меня не утраивает.
– Валяй, – дал добро Федор, тем самым извещая, что готов слушать.
– Значит так. Почему я не готов голосовать за Путина. Что он собрал Россию в кулак, за это ему спасибо. Но что при его попустительстве держава погрязла в  коррупции, за это ему черный шар на выборах.
– Обожди, – прервал меня Федор. – Ты хочешь сказать, что это он расплодил коррупцию?
– Я такого не говорил. Я утверждаю, что он не принял действенных мер против этого зла. Коррупция в России была всегда, и дай только слабину,  она в момент сожрет державу до самого копчика. Он не смог пресечь то, что набирало силу уже при Ельцине. Согласен?
– Да! Но как же он мог бороться против коррупционеров, когда сам плодил их, призывая в свое окружение своих друзей, устраивая их на хлебные должности?
– Тоже верно, потому и черный шар. Теперь о Зюганове. Он, на мой взгляд, не лидер, он вечный второй. Он плоть от плоти партийных функционеров, как и Ельцин, и прочие деятели бывшего политбюро и ЦК  КПСС, а также высокопоставленных коммунистов Российской Федерации. Он идеолог и только, но не человек действия. Обличать, критиковать, выдвигать лозунги,  но выйти на площадь….  Здесь он слабак. Потому тоже черный шар. Теперь Жириновский. Про него много говорить не стоит. Его метода в политике – экстравагантность, эпатаж  и больше ничего. Для президентства этого совершенно недостаточно. Не проведи Господь, заведет страну туда, куда Макар и телят не гонял.
– Еще бы, – рассмеялся Федор. – Утопит всех нас в Индийском океане.
– Вот-вот.  Теперь о Миронове. Одно время я уже склонялся в его пользу, но тут он, ничтоже сумняшися, в порыве излишней откровенности, прямо на дебатах признал, что в 2004 году, кажется так, был техническим претендентом на выборах президента. То есть, он фактически  страховал Путина от неожиданного снятия своих кандидатур остальными претендентами, с вытекающими из этого последствиями. Кто раз обманул, кто же тебе поверит в дальнейшем?
– Это уж точно, – кивнул головой Федор.
 – Возможно, и  снятие его с должности председателя федерации ничто иное,  как всего лишь разыгрываемая путинским окружением инсценировка, так, на всякий случай. Отсюда и Мезенцев ненужным оказался, потому и недобрал подписей. Остальное в этом кандидате меня все утраивало, но, тем не менее, черный шар. Теперь о последнем, о Прохорове. Олигарх есть олигарх и этим все сказано. Ни он, ни Ходорковский, хотя узники у нашего сердобольного народа всегда пользовались какой-то популярностью, тем не менее, ни один из них, то есть олигархов,  никогда в результате честных выборов к власти не придет. Ну, не любим мы богатых, понимаешь? Ведь  человек способен разбогатеть по сравнению с остальными людьми только в трех случаях.
– Каких?  – проявил интерес Федор.
– А вот в каких. Первый, если повезет в лотереи по крупному. Второе, если он совершил гениальное открытие и внедрил его в жизнь самостоятельно. Но самый распространенный третий случай –  один человек может разбогатеть за счет ограбления других людей. Ограбления, обмана, и прочих «честных» отъемов денег по методике Остапа Бендера и его современных последователей. Верхом усовершенствования такого ограбления на сегодняшний день являются различные биржи, пирамиды и прочие финансовые инструменты. Усе. Я готов выслушать замечания по моей политической экскурсии.
– Все, что ты изложил в своем выступлении, мне понятно, – после непродолжительного молчания заметил Федор. – Непонятно только одно: кто же тот таинственный претендент на пост президента России, которому ты отдаешь свои предпочтения?
– Полностью и безоговорочно я верю только… – здесь я сделал эффектную паузу, а затем добавил:  – Только себе.
– Во как! – удивился Федор. – Однако же далеко и высоко ты замахнулся из своей сторожки.
– Гавел тоже был всего лишь кочегаром, но это не помешало ему стать президентом Чехии, – скромно заметил я. – Не думаю, что его кочегарка  сильно отличалась от моей сторожки по удобствам, а в отношении чистоты воздуха и говорить нечего. А чистый воздух способствует трезвости мышления, вот так-то.
– Сильно, – одобрил мою позицию товарищ. – Давай за это еще по одной, чтобы сбылось.
Предложение товарища было успешно нами  реализовано, после чего беседа продолжилась дальше.
– Как думаешь, кто победит на выборах с учетом того, что лично я свою кандидатуру на этот раз не выдвигал? – спросил я Федора.
– А что? разве есть сомнения? – удивился он.
– Сомнений нет, но все-таки?
– Господин Путин и, по-видимому,  даже в первом туре.
– Даже так?
– А ты что думал, имея такой бюрократический ресурс, он не воспользуется им по полной? 
– Вбросы? что ли?
– Вряд ли. Наоборот, именно он теперь заинтересован в самых честных выборах. После такой обработки мозгов, только упертый идеалист, в смысле борец за какую-то очередную идею всеобщего счастья, станет голосовать за Зюганова или Миронова. А вот за Прохорова проголосуют многие, поскольку он выступает лидером профсоюза олигархов и их приближенных. Шохин на эту роль не тянет – уж больно тусклый он.
– Ну, хорошо, и что же будет по твоему мнению дальше?
– А ничего, – рассмеялся Федор. – Жить будем.
– Ну, я в смысле политического будущего страны.
–  Политического будущего? – Федор на мгновение задумался. – Резких изменений ожидать не стоит, несмотря на все эти болотные митинги. Путин своих не сдает. Это хорошо видно на фигуре Анатолия Чубайса. Думаю, что он даже Сердюкова оставит в министрах обороны. Но это так, экскурс  в повседневное. Что-то в политическом фоне  страны изменится, если с этой арены уйдут такие примелькавшиеся личности как Зюганов и Миронов.
– И Жириновский, – подсказал я.
– Нет, с Жириновским вопрос обстоит по-иному.  Он по существу представляет саму партию ЛДПР. Уйдет он, сойдет с политической арены и его партия. Так что ходить  ему до самой кончины в оппозиционерах.  Вот такой расклад.
– Ты о Прохорове забыл, – подсказал я.
– Прохоров?  Это, можно уже сказать, настоящий лидер олигархата, ядро, так сказать, будущей партии. Не исключаю, что через шесть лет именно он станет очередным президентом страны: хватка есть, хоризма  – дело времени, денег – куры не клюют, если понадобится, друзья-товарищи сбросятся, чтобы скупить все на корню, в смысле голоса электората. Так что с ним все ясно.
– Да, перспектива, – почесал затылок я.
– Да ты не переживай, – успокоил меня товарищ. – Да этого времени еще нужно дожить.
– Дожить – это понятно, все под Богом ходим. Я о другом. Из твоего расклада лично у меня никаких перспектив стать президентом России нет,  и не предвидится.
– Это точно, – рассмеялся Федор. – не быть тебе Гавелом России-матушки: и страна не та, и кочегар не тот.
– Жаль. Давай пропустим по граненой рюмочке за упокой такой влекущей в будущее идеи.
На такой минорной ноте закончились наши с Федором посиделки в день предвыборной тишины.

                03.03.2012 г
               

                Выходка на амвоне

– Как дела?  – спросил я своего старого друга, встретив его на пороге сторожки.
– Как сажа бела!  – угрюмо буркнул Федор, проходя к своему постоянному месту за столиком нашего форума.
– Что не в духе? – немного сбавив тон, поинтересовался я. – Уж, не сокращение ли штатов грядет в районной администрации?
– Не дождешься!
Односложность ответов  товарища  явно свидетельствовала о необходимости принятия срочных мер по поднятию настроения, чем на правах хозяина я тут же и занялся. Когда стол был сервирован надлежащим образом, а чай разлит по граненым стаканам, которые сохранились в нашей сторожке в качестве реликвии давно минувших дней, мы некоторое время молча дегустировали (нравится мне этот термин) содержимое граненых  посудин. Скоро по внешнему виду Федора стало заметно, как благотворно воздействует  употребляемый нами напиток  на  настроение человека: лицо его приняла спокойное, даже, можно сказать, благостное выражение,  в глазах появился отблеск мыслей, что всегда толпятся где-то в нашем сознании, но не всегда пробиваются наружу. Оставалось совсем немного времени, чтобы мой корифан был готов к очередному диспуту на животрепещущие темы нашего сегодня. Так оно и получилось. Для затравки разговора, я вбросил в пространство нашей сторожки безобидную, как мне казалось, реплику о выходке панк-группы на амвоне главной московской церкви.
– Ну, паразиты, раздули кадило! – сразу, с места в карьер бросился Федор. – Осквернили святыню! Приплели сюда и наполеоновские войны, и черт знает что еще.
– Ну, как? на амвоне все-таки девицы выплясывали. Кощунство, как не крути.
– Ага, святотатство еще скажи. Посадить их за это на пожизненное, так да?
– А ты что? предлагаешь поаплодировать им?
– Причем здесь аплодировать? Обыкновенное мелкое хулиганство. Впаять им по 15 суток, и все дела. Чтобы следующий раз помнили, что со своим уставом в чужой монастырь  соваться не следует.
– Может  быть,  ты и прав,  – согласился я, –  но только вот подумай,  сколько бедных старушек, искренне верующих в Бога, эти девицы довели, может быть, даже до инфаркта.
– Не думаю, что такое могло случиться на самом деле. Сегодня, в большинстве случаев, вера в Бога исходит не от души, а, скорее, от моды. Есть, конечно, отдельные старики,  искренне верующие в загробную жизнь и все такое, но их не так уж и много. Я, по крайней мере, таковых практически  не встречал.
– Ну да, нашел где их искать, в районной администрации, – засмеялся я. – Ты вон подойди поближе к церкви, там и посмотри. А так сам неверующий, думаешь и другие такие же.
– А кто тебе сказал, что я неверующий? – рассмеялся и Федор, тем самым еще раз наглядно демонстрируя целебную силу нашего чая. Настроение его явно улучшилось,  и он готов был на обсуждение самых животрепещущих вопросов нашего бытия.
– Какой же ты верующий, если даже лба ни разу не крестил? – подначил я кореша.
– А может я мусульманин.
– Ты? Да тебе бы давно собратья по вере камнями забросали.
– За что?  – удивился Федор.
– Хотя бы за вино, за женщин, за богомерзкие речи и много за что еще.
– Но-но, – осадил меня товарищ. – Ты не очень-то. Если я не верю каким-то попам или муллам, так это абсолютно не значит, что я неверующий человек.  Я верю в разумное начало мира, понимаешь? Для меня Бог – это разум. И моя вера намного искреннее, чем вера во всех остальных Богов на земле всеми остальными человеками, вот так.
– Тогда объясни, почему же ты осуждаешь этих девиц из панк-группы?
– Потому, что они мешают вере других людей.
– Ничего не понимаю, – развел руками я. – Давай еще по стакану чая для просветления мозгов.
– Не возражаю, – согласился Федор.
После непродолжительного перерыва наша дискуссия продолжилась.
– Понимаешь, Адам, вера в Бога сделала обезьяну человеком не в меньшей степени, чем труд, если исходить из теории Дарвина. Бог – это мораль в действии, понимаешь? И не важно, в какого Бога ты веришь. Главное, что во всех религиях, за малым исключением, проповедуются общечеловеческие ценности, определенные потребностями  общежития. И в каком виде эти ценности запечатлены, таков и Бог для тех или иных народов. И записывали все это на скрижалях или глиняных табличках обыкновенные люди, постигшие эту простую истину. Записывали, подстраиваясь под существующее миропонимание своего народа. Отсюда и разные религии, разные Боги и разные методы отправления культов.
– Где-то я уже это слышал, – почесал затылок я.  – Ты сам до этого додумался или списал у кого?
– Сам-сам, – утвердительно рубанул рукою воздух Федор. – Слушай дальше, пока я в ударе.
 – Ну, давай-давай.
– Таким образом, теория любого культа соответствовала тому времени, когда этот культ создавался. Но шли годы, и новые люди на базе новых знаний о мире или даже руководствуясь только личными  амбициями, начали подвергать сомнению кое-какие вещи  в старой культовой традиции, кое- что, по их мнению, следовало, так сказать,  усовершенствовать.  Постепенно  появлялись  изменения вначале в вещах непринципиальных, а затем стали затрагиваться и вопросы фундаментальные. Отсюда и становление  самых разных религиозных течений, как допустим, в том же христианстве. Возможно, выходка вот этой самой панк-группы на амвоне православной церкви и есть проявление каких-то подспудных течений в православии.
– Ну, с этим я абсолютно не согласен, – не выдержал я. – Обыкновенная распущенность современных культамссовок, не более того. Если кто-то умудрился пожарить яичницу на вечном огне возле памятника павшим героям, так появление панк-группы на амвоне, это совершенно безобидная вещь.
– Ладно тебе, оставим этих девиц в покое. Они свое уже получили – оскандалились на весь мир.
– А может,  это им как раз и нужно было? Пиар, так сказать.
– Возможно. Но я предлагаю вернуться к религии как таковой.
– Весь внимание,  – кивнул головой я, ожидая услышать от Федора нечто интересное, поскольку вопросы веры интересовали меня давно.
– На мой взгляд, – начал Федор свое повествование, – вера в Бога вызвана в человеке двумя причинами. Первая – это невозможность объяснить некоторые явления материального мира на современной базе наших знаний о нем,  и второе – непонимание своего места в этой жизни, то есть, попросту говоря, непонимание смысла своего собственного существования. И самый простой выход из данной ситуации – свалить все на господа Бога, мол, он все знает, и когда сочтет нужным, все нам и объяснит, если не в этой жизни, так в загробной.
– Как-то по-детски все это, – не выдержал я. – Если посмотреть на буддизм, так там никто, по-моему, не ждет подобных разъяснений. Там люди давно сами себе все  разъяснили и приняли решение – никто не даст нам избавления, ни царь, ни Бог и ни герой, добьемся мы освобождения, от тягот жизни сей,  нирваною одной.
– Бурные аплодисменты, – захлопал в ладони Федор. – Оказывается, ты у нас изрядный талант, поэт!
– Да ладно уж, – изобразил на лице скромность  я.  – Так, пришлось к слову. Но продолжай дальше.
– Значит так, твой экспромт имеет к обсуждаемой теме такое же отношение, как бузина в огороде к киевскому дядьке. Буддизм – это  скорее не религия, а нечто философское, мировоззренческое, притом,  я бы сказал, мировоззрение явно упадническое, поскольку отсутствие желаний предполагает оставление этого прекрасного мира, уход из него. То есть, попросту говоря, оставление его в пользование другим людям, имеющим иное мировоззрение.
– Тут я с тобою не согласен, потому что любая религия является фундаментом мировоззрения, вот так-то.
– Ладно, – отмел мои слова движением руки Федор. – Не будем спорить по пустякам. Я продолжу.
– Валяй, – согласился я.
– Так вот, почти все религии мира предполагают только одну активность  – все во имя торжества их учения и безропотное преклонение перед Божеством. Более того, служение Богу и является главной целью жизни человека. Вся остальная его деятельность не более чем приложение к этому главному смыслу, понимаешь? И вот здесь-то и возникает  большой  вопрос между активностью антропосферы, преобразующей весь лик планеты, и  религии как таковой. Кстати, последняя  де-факто давно уже превратилась в странах Запада в нечто вторичное или даже еще меньшее. На словах – да! Религия – это фундамент национального самосознания для поляков, немцев, а теперь, как думают чаплины,   уже и  русских, но фактически места храмов повсюду заняли банки и нефтяные качалки. Уж время такое, ничего не поделаешь. Сама жизнь опровергает культовую установку: смысл жизни в служении Господу, в его славословии.  И получается, что на словах все славят Господа, но поклоняются при этом банкам, денежному тельцу. Разве это не является живым примером лукавства, притом  общечеловеческого? Искренне могут верить в господа Бога только малоимущие, нищие и юродивые.  Но их плясками каких-то девиц на амвоне не оскорбишь, потому что вся их  жизнь есть сплошное оскорбление в них человека, человека разумного.
– Стоп, Федор, – остановил приятеля я. – По-моему, ты сильно отклонился от темы и полез не на амвон, а на трибуну политика. Давай-ка поближе к своей вере.
– Н-да-а, ладно, что-то тут я перестарался. Занесло.
– Как Остапа Бендера, что ли?
– Значит так, – продолжил Федор, нисколько не реагируя на мои последние слова, – из всего вышесказанного,  не следует делать вывод, что я против веры, против религии. Она, как я уже не раз говорил, является фундаментом, на котором построен храм человечества, как явления. Но вера не должна отождествляться с какой-то одной из существующих религий. Вера должна объединять все религии мира в качестве каких-то своих составных частей, соответствующих определенному этапу становления человека человеком. И этот процесс далеко неоднороден во времени, а потому и неправомерно требовать  от народонаселения Земли,  немедленно перейти всем сразу на  единую веру, как пытались когда-то сделать французы. Все должно двигаться путем эволюции, а не революции.
– Ну,  ты родишь когда-нибудь свою веру, или так и будешь вокруг да около выплясывать, – не выдержал я.
– Чичас рожу, наливай, – рассмеялся Федор.
На некоторое время  мы отвлеклись от духовной сферы, отдавая должное плотским утехам, то бишь, чревоугодию. Но поскольку подобное занятие ни для кого не представляет интереса, из-за своей обыденности, я опущу этих полчаса, и перейду к изложению заключительной речи своего друга и товарища, Федора К.
– Ну,  давай озвучь, наконец, свою религиозную теорию, покажи,  что ты действительно человек  верующий, а не какой-то сатанист, – подтолкнул словами товарища я, когда на нашем столе уже не оставалось ничего, достойного внимания.
–  Сатанизм тоже вера, – отреагировал на мой выпад Федор и продолжил:  – Значится так, Бог – это вселенский или космический разум, существующий во вселенной точно на тех же правах, что и все остальное, будь-то материя, энергия и прочие прибомбасы космоса. Разум и энергия являются сущностями активными, а материя – пассивной. Иначе можно сказать, что разум представляет собой  информацию в действии, он направляет энергию в нужное русло, не позволяя ей рассеиваться в пространстве, как того требуют законы современной физики. Энтропия, не будь разумного начала во вселенной, поглотила бы все и наступила бы вечная тьма. Но мы видим, что солнце светит и греет, мерцают звезды, все течет и все изменяется. Сегодня мы не способны понять предопределенности в существующем порядке вещей, в существующем устройстве вселенной. Наше знание о ней фрагментарно. Что-то мы поняли правильно, в каких-то вещах заблуждаемся, но у нас есть главное – есть надежда, что мы рано или поздно, но откроем для себя все тайны мироздания. Согласен?
– Про тайны мира? абсолютно, – кивнул головой я, еще не понимая, куда клонит мой товарищ.
– В этом-то и заключается вся суть моей веры. Я веру в разумность  мироустройства  и я верую, что со временем мы поймем, получим ответ на самый главный вопрос жизни: «Зачем мы в этом мире?». Отсюда вывод: наука должна стать религией для всего человечества. Она единственная способна дать нам ответы на все вопросы, указать путь, по которому следует идти человечеству в будущее. Поэтому, наряду с культовыми сооружениями различных религий, готовящих сознание людей к взаимной терпимости вначале, и к братской любви в последующем, нужно воздвигать повсюду храмы науки, изгоняя из них торгашей, людей корыстных, людей  падких на всякое непотребство ради прибыли. Я кончил. Жду аплодисментов, – Федор шутливо поклонился в темный угол нашей сторожки, предварительно привстав со своего кресла.
– Молодец, что закончил, – поблагодарил товарища я, прихлопнув пару раз рукою по столу в качестве аплодисментов.  – Как я тебя понял, всем в мире правит вселенский разум и мы его несмышленые дети. Разум вечен, то есть бессмертен, следовательно, бессмертны и мы сами. Ура, товарищи.  Правда, только одно мне непонятно, почему так много на земле погостов? Как это вяжется с нашим бессмертием?
– Все просто, – уверенно заявил Федор. – Наше тело, в том числе и мозги, даны нам в качестве всего лишь инструмента для действия. Изношенный инструмент подлежит замене.
– Ты что? хочешь сказать, что смерти как таковой нет, и что я продолжу свое существование на Земле и дальше, только в новом теле?
– Такого я не говорил. Это ты уж сам придумал.
– Ничего не понимаю. Ты мне ответь – зачем мы живем? Ответь в свете твоей так называемой веры.
– Я, конечно, мог бы тебе сказать, что сие мне неизвестно, пока. Мол, пройдет время, и мы эту истину постигнем, но я не стану лукавить, поскольку ответ мне пришел свыше, не все же Вангам да Глобам с космосом разговаривать. Потому внемли, только тебе открываю величайшую тайну, – произнося эти слова, Федор воздвиг руки кверху наподобие культовых служителей, устремил взор в потолок сторожки  и содрогающимся голосом,  то ли от сдерживаемого смеха, то ли от торжественности моменте произнес:  – Земная наша жизнь – это школа пророков. По окончании сей школы,  все мы будем отправлены на другие планеты,  засевать там семена разума. Каждый из нас в меру своей успешности в земной жизни получит по делам своим, и станет непосредственным исполнителем предопределенного вселенским разумом.
– Браво! – зааплодировал я. – Мне твоя вера по душе: как никак, а она возводит меня в ранг ученика в школе Богов. Здорово. Из сторожки какого-то захудалого «ООО»  попасть прямо в храм. Спасибо Федор. Уважил.  Я прямо счастлив. Кстати, твоя вера ничего не говорит о феномене счастья?
– Счастье – это когда ты понимаешь, что идешь по правильному пути в будущее и это будущее наполнено светом веры, – с полной серьезностью ответил на мой вопрос Федор.
– Н-да, Федя. Порадовал ты меня сегодня. Правда, вот со счастьем ты немного подкачал. У меня несколько иное его понимание.
– И какое же?
– Счастье для меня – это когда я могу свободно идти туда, куда хочу, дышать чистым воздухом, говорить то,  что думаю, смотреть и видеть, слушать и слышать, чувствовать свое единство с  живым миром, окружающим меня. Потому что он – это и я. Иначе можно сказать – жить без боли души и тела, без разлада с самим собой.
– Ну, что ж, я целиком и полностью с тобой согласен, поскольку твое понимание счастья нисколько не противоречит и моей теории мироустройства.
– Противоречит, да еще как, – не согласился я. – Твое счастье в вере в будущее, а мое – здесь и сейчас. Понимаешь? В отношении будущего и различных спекуляций с его использованием, думаю, ты наслышался предостаточно. Помнишь про Хаджу Насреддина, когда он обещал хану научить  за десять лет читать осла.  Так вот, беспроигрышность различных господ обещалкиных зиждется на одном основании: через достаточно большой  промежуток времени, а чем он длиннее, тем больше можно обещать,  в этом подлунном мире обязательно произойдет нечто такое, что спишет все невыполненные ими обещания в мусорную корзину истории. Как помнишь,  Насреддин предвидел, что за десять лет или хан умрет, или осел подохнет, так что спросить с него будет или некому,  или  спишут все на форс мажор. Вот так-то.
– Да, Адам, твоя позиция мне понятна, – посуровел лицом Федор. – Ничего иного от атеиста ожидать не приходиться. Галимый утилитаризм. Рано или поздно, но он приведет человечество к апокалипсису.  И спорить с тобой – дело бесперспективное. Это равносильно, что учить летать пингвина: вроде бы и птица, и кое-какие крылья есть, а летать…
– Не всем же быть чайками белокрылыми, летать в небесах будущего. Кому-то надобно и по земле топать, – довольно резко заявил я.
Таким образом, очередные наши  посиделки завершились, можно сказать,  конфликтом местного значения. Вскоре Федор, попрощавшись, ушел домой, а я продолжил служебное бдение на вверенной мне территории офиса нашего «ООО».

                24.03 2012 г. 
               

                О бывших

Мы сидим за столом в небольшом помещении моей сторожки, вольготно откинувшись на спинки стареньких, еще советских времен, кресел, и ведем наш бесконечный разговор. Мы – это мой приятель Федор и я, Адам Абанин. Поскольку я упомянул о креслах, кое у кого может сложиться впечатление, что мы какое-то начальство, пусть и местечкового масштаба. Но все совсем не так. Я всего лишь ночной сторож производственной площадки небольшого ЗАО под эластичным названием «Лесинвестлимитед». Правда, название для меня не совсем понятное, но это от недостаточной моей образованности. Иначе сидеть бы мне в кресле генерального директора, а не в какой-то сторожке. В отношении же этих самых кресел, чтобы никто не думал, будто в нашем ЗАО даже ночные сторожа обеспечены подобными удобствами для более комфортного несения службы, думаю, требуется разъяснение. Все гораздо прозаичнее. Мой напарник по охранной деятельности, Виктор, подсуетился, когда в одном из кабинетов выше поставленных начальников меняли мебель. Не знаю, как это ему удалось, но он заграбастал два кресла, и припер их в нашу сторожку. Завхоз, или менеджер по хозяйству, не к ночи будет вспомнен, махнул на подобно самоуправство рукой, и кресла прописались у нас навсегда. Как мне кажется, для них это большая удача, поскольку в противном случае они вполне могли бы оказаться на свалке.
 Теперь о бесконечности наших разговоров  с Федором. Дело в том, что мы с ним когда-то в школе учились в одном классе. Потом нас жизнь развела, и столкнула лбами на местном рынке, лет через пятнадцать. Разговорились, зашли отметить это событие в кофе, так и повелось с тех пор. Правда, по заведениям типа кофе мы больше не отсвечиваем – Федору это дело не с руки, он служит в местном муниципалитете на  должности, пусть и не высокой, но все же. Так что честь мундира блюсти требуется. Это с меня –  все как с гуся вода, а он – другое дело, служба. По этой причине мы стали изредка, раза два в месяц, по вечерам, устраивать рандеву в моей строжке. А что? Удобно. Главное, стол имеется, притом, вполне приличный. А теперь вот, даже и кресла появились. Мое начальство нас не беспокоит, особенно по пятницам. Так что площадка для дискуссий нормальная, даже лучшая чем в нашей думе.
О многом мы с Федором переговорили. Но жизнь настолько многообразна и иной раз такие фортеля выкидывает, что только диву даешься. Ну как об этом не поговорить, не обсудить с позиции философии или международного права? Нет, не подумайте, что мы занимаемся всякими сплетнями, подобно Малахову на первом телеканале. Да такого мы не опускаемся. А то, что для разогрева дискуссии мы.… Впрочем, довольно вступлений. Перейду к делу.
Сегодня Федор зашел ко мне какой-то взъерошенный, как будто, немного не в себе, к тому же с книгой в руках. А это уже серьезно. Дело в том, что нынче в нашей части города увидеть человека с книгой... –  это нечто. В районе университета – сколько угодно. Но здесь…. Впрочем, может быть, я сгущаю краски.
– Ты что это, Федор, в библиотеку заглядывал, – поинтересовался я, заметив в его руках культовый предмет поклонения Homes Sovetikus.   
– Тебе притащил, читай, – и он протянул мне небольшую книгу, нормального формата с фотографией какой-то одутловатой личности  на  обложке.
Я взял книгу в руки и прочел название: «Власть в тротиловом эквиваленте или наследие царя Бориса».
– А-а, так это Ельцин отсвечивает здесь, – догадался я, принимая Федоров презент.
– Как видишь, а на обратной стороне автор, Полторанин.
– Похоже, с большого бодуна.
– Кто? Полторанин?
– Да нет, Ельцин.
– Так это было для него нормальное состояние во времена всего президентства.
– Ну, наверно, когда-то и трезвым был.
– Ага, особенно, когда в Германии оркестром дирижировал.
– Помню, как же. Тогда Клинтон до того ржал, даже слезы у бедолаги проступили. Ну ладно, давай проходи, – и я сделал радушный жест рукой по направлению к столу.
После соответствующей сервировки оного и непродолжительного чаепития, мы уютно устроились каждый в своем кресле, и я приготовился слушать, поскольку понимал, что Федор не зря притащил книгу. По нему было видно, что задела она его за живое.
– Ну, давай, излагай, – предложил я товарищу.
– Что тебе излагать? – сделала непонимающее лицо Федор.
– Как что? Ты же о книге, думаю, пришел поговорить.
Я взял творение Полторанина в руки раскрыл наугад почти посредине: обе страницы разворота были усыпаны пометками.
– Ого, смотри, как исчеркал. Ты?
– Ну да, я.
– Не жалеешь ты книг, Федя.
– А чего ее жалеть, моя собственность. За свои купил. Не заводить же мне конспект, как с библиотечной.
– А тебе что, приходилось?
– Всякое было, – махнул рукой товарищ, – а в данном случае конспект просто невозможен, да и незачем. Это же не научная литература, а нечто среднее между документально-историческим  жанром и замаскированной полемикой с памятливым читателем. Одним словом, своеобразная химчистка собственной личности, с использование крепких отбеливателей.
– Во, как ты его. Не любишь ты и автора.
– А что мне его любить. Перевертыш есть перевертыш, в какие бы он одежды не рядился. У них теперь у всех одно оправдание: хотели как лучше, а получили то, что получили. И в произошедшем виноваты все, кроме них самих: Ельцин, уж больно хорошо маскировал свое гнилое нутро, Овен, выученик Запада, Гайдар с Чубайсом, марионетки Овена, Горбачев с Яковлевым предатели и прочие и прочие. А все эти Полторанины, Коржаковы и Немцовы – просто ангелы в белых одеждах.
– Ну а что ты хотел, чтобы они посыпали голову пеплом, надели рубище и пошли в Сибирь замаливать грехи?
– Да ладно, я тебе оставлю книгу. Прочтешь, потом и поговорим. Наливай, что там еще осталось.
Я послушно разлил по стаканам «что осталось», и мы с наслаждением, смакуя, выпили по порции темно-коричневой жидкости, под названием…. Впрочем, сочувствуя собственным, то есть российским производителям, не стану делать рекламу этому напитку, поскольку он довольно дорогой и притом имеет заграничное происхождение. Федор принципиально не употребляет всякой дешевой бормотухи, не желая становиться на одну доску с небритыми личностями из всяких закусочных, обильно усыпавших злачные места нашего города.
Через какое-то время, весьма непродолжительное, Федор не выдержал, и снова вернулся к книге Полторанина.
– Ты понимаешь, Адам, какие у нас люди, просто диву даешься. Когда впереди хотя бы чуть-чуть им что-то светит, они с таким усердием вылизывают авторитета, на которого сделали ставку, что запросто могут и черного кобеля превратить в белого и пушистого. Ни стыда, ни совести.
– И что, Полторанин из их числа?
– Ведь смотри какая штука получается, – не обратив внимания на мой вопрос, продолжил Федор, – когда к власти пришел генеральный иудушка, все аплодировали ему стоя, взахлеб. Но через пару лет, когда ткнулись мордой в пустые полки магазинов, наконец, поняли, что он из себя представляет, и народ зашумел…
– Так уже и зашумел, – засмеялся я. – Скорее стал матом крыть и его, и партию с правительством.
– Ну, пусть так, – согласился Федор. – Дело не в этом. И вот тогда все эти внезапно прозревшие Полторанины, вертевшиеся в коридорах власти, почувствовали, что вода стала достаточно мутной и вполне можно попытаться поймать в ней для себя рыбку, притом рыбку золотую. Но поскольку вступать в глубокую воду самостоятельно они не могли – рост не тот, то уподобляясь рыбам прилипалам, завертелись возле обиженного рослого человека.
– Ты имеешь в виду Ельцина?
– Именно его. И вот эти Полторанины, которые прекрасно, как они говорят теперь, видели, что верхушка партии полностью и бесповоротно сгнила, встали на службу к новому герою, выходцу из все той же мерзопакостной гнили. Как это вяжется с их так выпячиваемой сегодня брезгливостью к партократам? Все вокруг черные вороны и вдруг в этой же кодле высоконравственный Ельцин в белых, можно сказать, одеждах. Асс маскировки? Чушь собачья. Свой он был по крови всей верхушке КПСС. В противном бы случае до кандидата в члены политбюро ему бы ни в жизнь не добраться. И Полторанины это прекрасно понимали. Но попытались использовать обиженного в своих корыстных целях. Ведь именно они через печать и телевиденье сделали из него борца за всенародное счастье. Они подсадили его на танк и сами пристроились рядышком.
– Люди есть люди, – философски заметил я. – Ты ведь помнишь, мы с тобой как-то говорили про власть и промокашку?
– Какую промокашку? – недоуменно глянул на меня Федор, сознанием все еще оставаясь на острых вершинах обличительства людского своекорыстия. Его возмущенный разум кипел и требовал выхода хотя бы посредством словоизвержения.
– Напоминаю, ты сам говорил, что любая власть развращает и притягивает к себе все человеческое непотребство, словно промокашка пролитые чернила. В обществе всегда, тем более в наше время, наверх выбираются не столько умнейшие, сколько подлейшие.
– А-а, ну да, так оно и есть, – мотнул головой Федор. – Знаю, но никак не могу к этому привыкнуть. Понимаешь, в этой книге столько правды, и настолько отвратительной, что разум отказывается с ней соглашаться.
– Вижу, всю книгу исчеркал. Как ее теперь читать?
– Прочтешь. И главное, обрати внимание, что в ней сплошь и рядом будет мелькать название некой масонской ложи «Бнай Брит», на которую и направлен указующий перст господина Полторанина, как на главный источник всех бед России.
– А это что еще за хренотень, – удивился я. – Никогда о такой ложе не слыхал.
– Так у нее имеются и другие названия, так что мог и не обратить внимание. Эта ложа была основана в США в 1843 году. Главная ее цель, как толкуют в Интернете, – объединение всех евреев земли, воспитание их в духе превосходства над другими народами, глобализация всего человечества под руководством агентов этой самой ложи.
– Во как!
– Именно так. Так вот Полторанины сваливают все беды России именно на эту масонскую ложу. А в отношении себя: я ни я и коровка не моя! Понимаешь? Это масоны устроили революцию в 1917, это масоны разложили верхушку КПСС, это масоны привели к власти Ельцина и его наследников. Все масоны! И только теперь, после того, как его выбросили из верхнего эшелона власти, куда его, надо полагать, тоже масоны втащили, он вдруг прозрел. Тебе это ничего не говорит?
– Говорит, говорит, – махнул я рукой, сдерживая этим жестом пыл приятеля, глаза которого стали опасно поблескивать искрами ярости.– Остынь маленько. Я же с тобой не спорю. Прочту книгу, потом и потолкуем.
– Ну да, – вяло согласился Федор, расслабляясь в своем кресле, с которого он почти готов был вскочить.
– В отношении развращения верхушки КПСС, я, хоть и не читал Полторанина, но полностью с ним согласен, – выдал я на гора, подобие известной речевки недавнего прошлого. – Ведь не зря говорят, что любая власть человека развращает, а абсолютная власть, развращает абсолютно. Так что ничего нового в том нет. И высших функционеров КПСС можно понять: кому хочется, имея сегодня все, завтра оказаться у разбитого корыта по мановению руки какого-то генерального секретаря? А детишки? Каково им очутиться в рядах обычных людей, свалиться с этажа небожителей? Так что желание власть имущих, конвертировать свое высокое положение в твердую валюту, в осязаемые материальные блага, вполне объяснимо. Так было повсюду и во все времена. Люди есть люди. И маскировка своих деяний, и якобы непосильного труда во благо всего народа или даже всего человечества, не нова. Ну, а если в результате их титанических усилий развалится страна, и народ будет доведен до нищеты, то всегда можно сослаться на злокозненный Бнай Брит или на госдеп США. Можно  и на марсиан. Пипл все схавает.
– Во-во, – согласился со мной Федор. – Пипл все схавает. А так быть не должно! Понимаешь?
– Понимаю! – бодро подтвердил я. – Нужно просвещать народ, чтобы он все подряд не хавал, а хоть немножко различал что и как.
– Это верно. Но вот незадача: за подобное просвещение и сегодня, не говоря уже о недавнем прошлом, вполне можно схлопотать  дубинкой по кумполу. Ты как к этому относишься?
– Плохо отношусь, – чистосердечно признался я. – Больно, наверно.
– Вот-вот, потому-то большинство и сидит  по сторожкам. А надо действовать, объединяться. Под лежачий камень вода не потечет.
– Наверно, оно так. Только понимаешь, Федор, ну нет у меня денег, чтобы поехать в Москву и принять участие там во всяких объединениях и даже в возможной революции.
– А зачем в Москву-то ехать? Надо здесь, на местах объединяться, – и Федор довольно сильно пристукнул кулаком по столу.
– Чудак ты человек, – как мне кажется, вполне спокойно заметил я. – Неужели ты не понимаешь, что революции делаются только в столицах. В провинциях происходят лишь бунты, которые обычно перерастают в мародерство и заслуживают лишь омоновских дубинок. Власть имущие все это давно прекрасно поняли, потому-то в столицах условия жизни всегда на порядок лучше, чем в провинции. И потом второе: кого изволишь предложить на трон? Второго Ельцина? Зюганова или Миронова?
– Да, с лидерами у нас дело швах, – согласился Федор. – Надо думать.
– Вот-вот, ты давай думай, а я пока Полторанина почитаю. Может, за это время ты что-нибудь придумаешь толковое.
На этом наш довольно продолжительный разговор закончился. Федор побрел домой, благо это не так уж и далеко, а я, проводив его, прошелся по охраняемой территории, почесал за ухом своего верного помощника по охранной деятельности беспородного Джека, и вернулся в сторожку. Книга Полторанина лежала на столе и вопрос – чем заполнить тягучее ночное время, предо мной не стоял. 
Через неделю наш разговор с Федором продолжился. За прошедшие дни он несколько успокоился, и ему уже, по-моему,  не хотелось немедленно вскочить с кресла и  действовать. Хотя обстановка в стране стала после думских выборов куда более тревожной, и особенно после болотного стояния. Собственно говоря, подобные метаморфозы в психическом состоянии человека вполне объяснимы. Невозможно постоянно находиться на взводе, иначе недолго оказаться на пороге дурдома, переступив который, сложно в дальнейшем выглядеть нормальным человеком в глазах знающих тебя людей. И наше подсознание, щелкнув каким-то выключателем, отключает высокое напряжение, и человек становится несколько апатичным, тем самым спасая себя от нервного истощения и срыва.  По-видимому, нечто подобное произошло и с Федором. Хотя, вполне может быть, что причина его спокойствия могла быть и другой. Во всяком случае, я не стал тянуть резину и после ритуального чаепития, высказал, товарищу все, что передумал за долгие часы ночных бдений.
– Знаешь, Федор, в отношении этой книги, – и я прихлопнул рукою, лежащее на краю стола творение господина Полторанина, – ничего нового, отличающегося от того, что ты высказал в прошлый раз, добавить не могу, если только по мелочам. Хотелось бы поговорить об ином.
– О чем же? – недовольно, как мне показалось, насупился Федор.
– О более глобальном, о месте человека в этой жизни. Понимаешь, все эти современные политические метания, революции и войны происходят лишь по одной причине, – после этих слов я сделал эффектную паузу, подвигая товарища на вопрос. И он незамедлительно последовал.
– Ты о смысле жизни?
– Немножко не так. Я о цели нашей жизни сегодня. Понимаешь, мы суетимся, словно молекулы газа в броуновском движении, и в результате остаемся на том же месте где и были тысячи лет тому назад.
– Ну, ты и ляпнул, – засмеялся Федор. – Разве наши далекие предки в космос летали? А мы вон всю Землю спутниками опутали и даже на Фобос с Марсом нацелились.
– Не о том я, Федя. Я о внутренней нашей сущности, о целеполагании всей нашей суеты в космосе и на земле, вот о чем я.
– Да? – товарищ смущенно потер рукою затылок. – Ну, извини, что прервал. Развивай дальше.
– А дальше я вот о чем. Сегодня во всем мире действует один лозунг: живи красиво, нацеливая каждого из нас на всемерное удовлетворение своих потребностей. Подавай нам красивые штаны и платья, моднячие автомобили и яхты, золотые пляжи и шикарные рестораны. Это лозунг общества потребления, так?
– Согласен, хотя не совсем понимаю, куда ты клонишь, – с некоторой долей скепсиса в голосе буркнул Федор.
– А вот куда, дорогой мой товарищ. Ни один теоретик общественного устройства на планете Земля не пошел дальше этого зловреднейшего потребительского лозунга, в том числе и коммунизм, с его «Каждому по потребностям». Спросишь, мол, почему зловреднейшего? Отвечаю: человеческие потребности беспредельны, а возможности планеты Земля удовлетворять их конечны. Неустранимое противоречие, понимаешь? Поскольку это противоречие на сегодняшний день снять практически невозможно, между человечеством и сообществом каких-нибудь микроорганизмов нет принципиальной разницы: и мы, и они потребляем, пока есть такая возможность. Когда она исчезнет, исчезнем и мы. Согласен?
– Нет, не согласен, – возмутился Федор. – Как можно сравнивать каких-то инфузорий-туфелек и человека разумного, – понимаешь, – ра-зум-но-го!
– По делам судить надо, а не по амбициям, – спокойно отмел я возражения товарища. – Мы ведь и науку двигаем вперед только с одной-единственной целью: покорить природу, выпытать у нее тайны, что бы потом использовать их для собственных нужд и не более того.
– Согласен! – загорелся Федор. – А как иначе? Если бы не было современных самолетов разве смог бы ты слетать зимой в лето, в тот же Таиланд?
– Во-во, – засмеялся я. – Это и есть весьма наглядное потребительство в действии. Что? без Таиланда тебе прожить невозможно? Это жизненная необходимость? Иначе ты попросту не выдержишь и дашь дуба?
– Разумеется, нет, но…
– Вот именно, что но! – развил атаку я. – Кстати, лично я в том обетованном краю ни разу не был и нисколько туда не стремлюсь. Там и своих человечиков предостаточно. Ты вот попробуй, подсчитай – сколько одного только горючего тратиться на такие перелеты. А ведь берется оно из одной кладовой матушки Земли. Если в недалеком прошлом подобные экскурсии людей любопытствующих имели положительный результат, то есть научный, то теперь подобные экскурсии смахивают на простое подглядывание в замочную скважину соседей, что в переводе на язык политэкономии означает потребление новоявленных благ.
– Ну, хорошо, допустим, ты прав, – прищурился Федор. – Все историческое время человечество жило неправильно, а теперь должно жить правильно. И как? Прекратить потреблять? Так ведь с голоду помрем. Аккумуляторов для  организма человека еще никто не придумал.
– Не нужно утрировать.  Может быть, в отдаленном будущем оно так и получится. Допустим,  шел-шел человек, притомился, зашел на станцию техобслуживания, заменил свой персональный аккумулятор, и пошагал дальше. Но сегодня нашей целью должно стать всемерное ограничение потребительства как такового. Разумное удовлетворение нужд человека – да. А вот растранжириванию ресурсов планеты нужно срочно ставить заслон.
– Да, ты парень замахнулся, – рассмеялся Федор. – Экономия в масштабах всей планеты, ни больше ни меньше. Глобально мыслишь.
– Зря смеешься, – заметил я. – Ты счетчик на воду в квартире давно поставил?
– Еще в начале года.
– Так что же тогда ржешь? Это ведь один из шагов в том же направлении. Масштаб, правда, не всепланетарный, но благо начало.
– М-да, – почесал репу Федор. – Это ты меня ловко поддел.
– Понимаешь, любая семья вводит режим экономии в потреблении даже продуктов, когда ее настигает финансовый кризис. Получается, что этому делу люди самой жизнью давно обучены. Остается только распространить эти навыки  в планетарном масштабе. Довести до сознания людей, что ресурсы планеты не беспредельны.
– А как твой экономный глобализм, или… – Федор на секунду замялся, – назовем его «экономизм», справится с людьми, которые не захотят ставить счетчики?
– Разумеется, несогласные были и будут всегда. Они как своеобразная ретроградная оппозиция в политической жизни. На единомыслие здесь рассчитывать не приходится. Но их будущее будет похоже, скорее всего, на настоящее современных бомжей.
– Значит, произойдет расслоение общества на классы: класс бомжей, класс работяг, класс управленцев, или что в переводе на язык марксистов – класс господ. Так? – Федор с победным выражением лица откинулся на спинку кресла. Припер, мол, оппонента к классовой стенке.
– А ты что? видел где-нибудь другое общество? Если ты считаешь, что в советском прошлом не было разделения граждан на классы, так ты глубоко заблуждаешься. По-иному человечество существовать не способно. В СССР был класс крестьян или иначе можно его назвать классом колхозников, был класс рабочих, был класс интеллигенции и был класс партийной номенклатуры. Ведь были же, хотя все и вся где только можно кричали о бесклассовости социалистического общества. И больше всего об этом кричали партийные бонзы. Иной разговор, что между классами не существовало бетонных перегородок и достаточно активно задействовались социальные лифты.
– Чушь собачья, – упрямо мотнул головой Федор. – Класс – это своеобразная замкнутая система, где движение может осуществляться только внутри нее. Редкие исключения лишь подтверждают правила. А ты только что сам заявил, что в СССР социальные лифты размывали границы классов. Колхозник вполне мог в течение жизни выбиться в люди, стать секретарем парткома района, области или даже членом ЦК, не говоря уже про науку.
– Ладно, Федя, не будем спорить по мелочам. Границы между социальным положением групп людей существовали и будут существовать всегда. Бетонные они или воздушные – это уже детали. Они возникли в тот момент, когда произошло великое событие в жизни человечества – разделение труда. И ничего тут не поделаешь. Специфика труда требует и специального обучения, и отличительного образа жизни и прочее и прочее. Ведь не будешь ты спорить, что невозможно быть благополучным жестянщиком на каком-нибудь хуторе, где не будет сбыта твоим изделиям при массовом их производстве. Потребуется купец, который бы их продавал в других местах. А зачем купцу мотаться по хуторам, если в городе своих жестянщиков достаточно. Это я к тому, что образ жизни  зависит  от профессии.
– Ну вот, – рассмеялся Федор. – Открыл мне Америку. Об этом даже пацан-первоклашка знает.
– Это хорошо, что у нас детишки такие продвинутые. Но я к чему весь этот разговор веду? А к тому, что расслоение людей по их функциональному распределению в обществе неизбежно и со временем будет только усиливаться. И не зря бывший диссидент, а затем апологет социализма Александр Зиновьев увидел в сообществе людей человейник. Ведь и в муравейнике все особи выполняют строго определенные задачи. Чем тебе не классы?  И я с ним согласен на все сто процентов.
– В каком смысле согласен? – не понял Федор.
– А в том смысле, что и человеческое общество все больше и больше будет структурироваться, распределяться на слои-страты  по функциональным обязанностям своих членов в социуме. И чем дальше, тем сильнее. Будут возникать все новые и новые сферы общественной деятельности, все больше будет углубляться специализация. Времена энциклопедистов безвозвратно канули в Лету. Пропасть между верхними этажами управленцев и низовыми этажами исполнителей будет углубляться и, в конце концов, станет просто непреодолимой. Страсти станут накаляться, и котел, рано или поздно, взорвется, разнесет человеческое общество на мелкие осколки, роды и племена.
– А чего же тогда муравейники не взрываются? – хохотнул Федор.
– А кто тебе сказал, что не взрываются? Я, между прочим, люблю пошляться по лесу. Обычно на пути попадаются муравейники большие или маленькие, но на значительном расстоянии друг от друга. Но несколько раз я наблюдал такую картину: на каких-то двадцати-тридцати квадратных метрах располагается один побольше и с десяток маленьких муравейников. Мне думается, что это и есть результат какого-то «социального»  взрыва внутри муравьиного сообщества.
– Я подобных социологических исследований на муравьях не проводил – в лесу редко бываю, но считаю твои выводы абсурдными, – Федор раздраженно махнул рукой, как бы отметая все мои высокотехнологичные построения. – Люди не муравьи. У нас в отличие от них имеется такая штука, как разум. Понимаешь? А разум обеспечивает человеку свободу выбора в любой ситуации.
– И в ситуации, когда нужно убивать друг друга? – съехидничал я.
– Да! Жизнь жестокая штука, что предопределяется внутривидовой борьбой за существование.
– Это уже социал-дарвинизм, – засмеялся я. – А данное учение низводит человека обратно в мир животных, откуда мы так старательно себя выдергиваем с помощью нашего разума. Нет, дорогой товарищ, все живое развивается по одному и тому же закону: выживает сильнейший, способный найти ответ на вызовы, которые постоянно подбрасывает матушка-природа. И ответов существует всего лишь два: первый – усиленное размножение, с возможностью мутаций в благоприятном для вида направлении, которые и позволят ему выжить, и второй – усиленное структурирование сообщества, когда часть сообщества приносится в жертву, что позволяет выжить остальным. По сути дела, эта та же мутация, только осуществляемая с помощь целеполагания в некотором временном пространстве.
– Слушай, Адам, кончай тень на плетень наводить. Объясни толком, к чему ты ведешь? – не выдержал Федор моей казуистики.
– Хорошо, – засмеялся я. Объясняю для особо одаренных: – Человечество движется в страшном, но предопределенном самой природой направлении – глобализации экономической жизни на планете Земля, с низведением личности к функциональному винтику этой самой экономики. О свободе личности можно будет забыть, думаю, уже в начале следующего века. Контроль за каждым человеком, который технически возможен уже и сегодня, станет тотальным, и каждый должен будет находиться на своем месте. Любой шаг в сторону будет считаться нарушением установленных законов, с вытекающими из этого последствиями. Порядок будет во всем. Плотники будут рождать плотников, банкиры – банкиров, олигархи – олигархов. Но поскольку подобная структурированность не сможет долго продержаться без применения мощного аппарата насилия, что не совсем эстетично, то будут приняты меры по зомбированию людей самыми разными способами, начиная от скрытых кадров на телевиденье и кончая химической кастрацией воли и даже мысли, не направленной на беспрекословное исполнение предопределенных каждому обязанностей. Вполне возможно, что и небольшая операция на мозге новорожденного, сделает будущего человека послушным роботом навсегда. Думаю, что рождаемость людей будет регулироваться каким-нибудь ареопагом в зависимости от потребностей глобальной экономики, которая в свою очередь будет регулироваться доступностью ресурсов на планете или в ближайшем космосе. Для предотвращения вырождения верхушки глобализированного общества, будет осуществляться целенаправленный отбор отдельных особей на стадии внутриутробного развития, с имплантацией их в семьи верхних этажей управленцев.
– Хорош, Адам. Кончай свой бред, – прервал меня Федор. –  Ты лучше послушай, что я тебе нарисую. Будет, приблизительно так. Экономика на земле действительно станет глобальной. Скорее всего, и численность людей в результате саморегулирования, остановится на какой-то точке, и рост прекратится. Достижения науки позволят вначале заменять человеку отдельные органы, а затем и весь организм, исключая мозг. Люди станут киборгами, и будут жить сколь угодно долго. Перед человеком откроется все космическое пространство, и будут совершены открытия, которые дадут ответ на самый главный вопрос: «Зачем мы?». Как тебе такая перспектива?
– Ничем не обоснованный оптимизм, – засмеялся я. – Ты, Федор, очень жестокий человек.
– Я? – неподдельно удивился товарищ.
– Да, ты. Ведь только что своим конструированием будущего, ты погубил неисчислимое количество людей.
– Каких людей? Я ведь не прогнозировал ни войн, ни аппаратов насилия, как ты.
– Но ты, обещая человеку будущего сколь угодно долгую жизнь, тем самым лишил перспектив появиться в этом лучшем из миров людей еще не рожденных. Между прочим, даже сегодня все разговоры о продлении жизни человека, автоматически лишают будущего тех, кто стоит в очереди, чтобы увидеть белый свет. Как это тебе?
– Да ну тебя, – махнул рукой Федор, поднимаясь с кресла. – Пойду домой, а то договоришься с тобой до дурдома.
Проводив товарища за калитку, я вернулся обратно в свою сторожку и тут заметил среди некоторого хаоса на столе, одиноко белеющую на самом его краю книгу Полторанина. «Ну, вот, – подумал я. – совсем забыли про бедолагу. Неблагодарные мы люди. А он, наверно, так надеялся, что войдет в историю 2011 года в качества автора бестселлера. Жаль мужика. Хотя, может быть я неправ. Кто знает?»