Продолжение. Начало "Первый бой" Далее по ссылкам.
Рисунок Светланы Максимовской.
В госпитале Дмитрию кровотечение остановили. Все время он был без сознания от потери крови. От удара о прицел ссадина была кровоточащей, но неопасной. Сотрясения мозга не было, и, стало быть, нет опасности для будущих полетов, о которых Дмитрий сразу подумал после возвращения в сознание. А вот с рукой было хуже: кость была задета. На следующее утро, врач это констатировал. Врач долго ощупывал руку, цокал языком. Он сказал только, что лечение будет долгим. Через три дня его навестила Рая, которая устраивалась в тот самый госпиталь, где лечили Дмитрия. Найти было несложно — Рая знала номер части и была медсестрой с почти двухлетним опытом работы. Она вошла, когда Дмитрий уже окончательно очнулся и тупо уставился в потолок, пытаясь составить рисунок из трещин на нем. Это была палата для только что поступивших, она была переполнена стонами, запахами и духотой. На улице светило солнце и стояла июльская жара, в которую уютно только у водоема на пляже, но никак не в госпитале с конечностями, запрятанными в гипс и обмотанными бинтами в несколько оборотов. Увидев Раю, сердце Дмитрия готово было выпрыгнуть наружу. Рая подошла и целомудренно поцеловала его в лоб. — Нашла, здесь буду работать и тебя видеть! Дмитрий здоровой рукой прижался к Раиной руке и замер… Еще через пару дней Дмитрий встал, и, слегка пошатываясь от слабости, побрел во двор госпиталя. Рука болела, голова кружилась, было жарко и противно. Во дворе сидели бойцы с повязками на конечностях и травили байки, дымя самокрутками, свернутыми из газет.
— Летун? — Летчик. — Садись, кури. Дмитрию протянули махорки и кусок газеты. — Да не курю я. — Посидишь, научишься, не переживай. — Сбили? Тут два дня назад приходили из вашей эскадрильи пара человек, всё спрашивали, как вы. А мы ничего не знаем. Еще сказали, что троих завалили и представление на орден Отечественной войны готовят. Еще просили поправляться. — Давай знакомиться, что ли. — Давай. Я Дмитрий. — Да я уж знаю, я Николай. Танкист, наводчик. — Тогда расскажи, что видел, как там на земле воюется. Николай затянулся цигаркой и рассказал: «Жутко видеть идущие на тебя “тигры” и “пантеры” с крестами и свастикой. Мы ударили по ближнему вражескому танку из орудия, он сразу загорелся. Пулеметы закончили дело, расстреляв экипаж, который покидал горящую машину. А для нас главная задача — в горячке боя не подставить врагу свой борт. Тогда — пропал! Броня нашего танка накалилась, а тут еще стреляные гильзы падают, часть пороха в кабине догорает. Дышать нечем, два вентилятора едва успевают дым разгонять. Мы бьем, и по нам стреляют. Тут многое зависит от механика-водителя. Но наш оказался настоящим асом. На вид худощавый, казалось бы, в чем душа держится. Но он показал себя в бою. Ни на минуту не спасовал! На поле все больше горящих танков — вражеских и наших. Горят трупы, в оставленных танках рвутся снаряды. Ад кромешный! От этих взрывов башни весом восемь тонн летят, как фанерные. За несколько метров.
Командир кричит: “Фердинанд” слева!”. Выстрел! И горит вражеское чудовище. И тут по нашему танку долбануло. Да так крепко, что в глазах потемнело, и мы все оглохли. Я оглянулся на командира и вижу, что он сидит, шевелит губами, а я ничего понять не могу. Смотрю в триплекс — ствола у нашего танка нет, снарядом снесло, башню заклинило, не поворачивается. Кое-как добрались мы до своих. Посмотрели на свою изуродованную машину, погоревали. Но потом увидели, что не одни мы такими из боя вышли. Пока добирались, попали под обстрел, и тут мне руку и прострелили…»* Потом Дмитрия на перевязку повели, и там он Раю увидел. Она ему перевязку и делала. Для Дмитрия это было светом. Он уже устал, голова кружилась, а в висках стучало. — Расскажи, что с рукой, врачи не говорят. — С рукой… Ты не переживай. Вылечим. Успокоение слегка подействовало, вечерело и хотелось спать. Раненые постанывали, и время остановилось. Утром, 14 июля, болела голова и было тоскливо. В голове сидела и противно стучала заунывная мысль, надолго ли он здесь и будет ли он летать. Как всегда, после завтрака перевязка. На сей раз Раи не было. Перевязку делала женщина в годах, в неопрятном бело-сером халате, на котором виднелись застиранные пятна коричневого цвета. — Ну что, боец, привет! — начала она. — Здравствуйте! — Болит. Вижу, что болит, и болеть долго будет. Ты радуйся, что здесь лежишь. Раненых девать уж некуда, * Из воспоминаний ветерана Великой Отечественной войны Соколенко Сергея Ивановича «Моя Курская дуга» а их всё привозят и привозят. Бои идут страшные! Я же не врач, но по перевязке вижу, что раны у тебя, парень, плохие и лежать тебе еще долго. Перевязала она Дмитрию раны, он и уснул. После к нему Раечка заглянула. Она почти бежала, просто притормозив у изголовья Дмитрия, и снова убежала. Потом Дмитрию сделали операцию, а потом еще одну. Если бы не Рая, то от стонов раненых можно было бы сойти с ума. Самое ужасное — это полная неизвестность. Будет ли он летать? Спустя почти две недели Дмитрию, наконец, удалось выяснить, что у него был оскольчатый перелом средней трети плечевой кости. Располосовали ему руку от ключицы до самого до локтя, вставили пластину и забинтовали руку, только и сказав, что надолго, и чтобы он не скучал. В этой ситуации была только одна радость. Каждый день его перебинтовывали, и почти каждый раз это делала Рая. Все равно время тянулось тягомотно. Рая пролета подобно метеориту, осветив все своей ослепительной улыбкой, и снова духота и стоны раненых. Уже наступил август, вот-вот возьмут Орел, а он все лежит с перевязанной рукой и конца не видно. 5 августа в Москве был первый салют в истории Великой Отечественной войны в честь взятия Орла и Белгорода, а 15 августа с Дмитрия сняли повязку. Рука не гнулась, пальцы не шевелились. Но хуже всего, врачи сказали, что такие ранения не предусматривают полеты. Правда, один врач успокоил, что если все будет гнуться, то летать разрешат. У Дмитрия настроение окончательно пропало, зато у Раи появилась надежда, что ей не придется делить Дмитрия с небом. Он не хотел жениться на ней, пока идет война, и, следовательно, делать ее жизнь тяжелой, вдовьей, если его убьют. Но, Дмитрию надо было восстанавливаться. Уже через день он был вызван к главврачу, где поздравили с выпиской и дали направление в один из санаториев на южном Урале. Через день следовало убыть в Челябинск, настроения не было никакого. Дмитрий был согласен жениться на Рае, но надо было уезжать. О войне в санатории «Озеро Горькое» напоминали только раненые. Ни привычной канонады, ни запаха гари… Рядом с добротным лечебным корпусом было озеро с темной и теплой водой, в которой отражался лес. Перед корпусом, как и положено, возвышался бюст нашего вождя — товарища Сталина. Палаты были четырехместными. Дмитрию повезло: его соседями были два летчика и один артиллерист. «Умных — в артиллерию, Красивых — в кавалерию, Пьяниц — во флот, Дураков в пехот». А поскольку езда на лошади сродни управлению аэропланом, и летчики оказались красивыми и неглупыми, то с умным артиллеристом сходу нашли общий язык. Однако для Дмитрия, связанного любовью к Рае, первостепенной задачей было скорейшее восстановление и возвращение в строй. Именно поэтому и занимался Дмитрий своей рукой до потемнения в глазах и до боли в суставах. По утрам он делал зарядку, размахивая руками так, что сидящие в кустах и на деревьях воробьи и голуби, галки и вороны испуганно разлетались. Уже к концу сентября Дмитрий начал плавать в озере Горьком. Озеро большое, и Дмитрий уплывал вначале не более, чем сто метров, а потом и дальше, вовсе и не обращая внимания на то, что вода уже по-октябрьски стылая и до негодования врачей. В начале ноября Дмитрий уже был выписан и начал проходить медкомиссию на допуск к полетам. Рука, конечно, отличалась от здоровой, но было удивительно, что он смог ее так разработать всего за три месяца! Врачи недоумевали и восхищались, однако наложили ограничение на полеты на истребителях. Напрасно Дмитрий возмущался. Приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. — Ты радуйся, что летать можно, как бы не война, то списали бы полностью!
Продолжение http://www.proza.ru/2013/12/02/19