Статья о повести Михаила Тарасова
Кира Велигина
Порхающие филадельфийцы
Произведение М.Ю.Тарасова невелико по своему объему. Возможно, иному читателю захочется, чтобы повесть была больше и понятней, но в том-то и дело, что произведение по своим размерам и содержанию соответствует выбранному автором жанру, кстати, совершенно новому. Конечно, некие полутона этого еще никак не названного жанра встречались в литературе и раньше, но только в романе М.Ю.Тарасова отразился полный колорит данного творческого направления. Андеграунд? Комедия с черным юмором в своей основе? Драма с комедийными нюансами? Пожалуй, всё вместе, и более того.
Не будем искать названия форме, обратимся к содержанию.
Когда читаешь «Филадельфийцев», сразу обращаешь внимание, что содержание у Тарасова не подстраивается под читателя, но требует от него понимания, духовного труда. «Не стоит прогибаться под изменчивый мир…» (А.Макаревич). Это сохраняет для автора больше творческого пространства, но делает произведение по-своему элитарным, не для широкого круга читателей.
Каков сюжет? Он очень своеобразен своим «присутствием-отсутствием» Сразу возникает ощущение иного измерения, призрачности, «штрихового портрета». Герои в своем поведении движутся тонко, «по ниточке», параллельно сюжету. Возникает многомерность, которая так важна для любого подлинного искусства. Графика как бы уходит вглубь, обретает цветовую гамму, становится сразу и акварелью, и маслом. Но краски не положены кое-как; они сочетаются сложным рисунком в ясной гармонии.
Рисунком? В данном случае маленьким эпохальным полотном.
Произведение глубоко патриотично. Оно написано в общечеловеческом духе, но для России и с любовью к России: вот для чего это ювелирное, мозаичное смешение красок. Происходит некое возрождение классических традиций – но в абсолютно новом стиле. Кто-то увидит здесь Хармса. Но его нет и в помине, пусть читатель присмотрится получше. Уж, скорее, Сологуб, «Мелкий бес».
Читателю дается портрет России, которую «умом не понять» и «аршином общим не измерить». Недаром уже в эпиграфе мы видим цитату из Плутарха. Автор словно обращается к древнеарийским истокам трагикомедии. Вспомним поговорку о том, что Россия начинается там, где кончается Рим, т. е., Римская империя в ее расцвете. На этой парадоксальной грани и зарождается истина.
«Нищие духом» - вот, что можно сказать о героях, портреты которых показаны Тарасовым столь осязаемо для духа. Имена классически-нарицательны: Вовченя Жихаркин, Мойша Гекельхаузен (что-то между Мюнхгаузеном и Гекельберрифинном), Аристрах Подвалов, Вальдемар Мягкотелов. В этих именах и в поведении героев присутствует нечто детское и чистое, поэтому беззащитное – а ведь в этом суть «блаженства», обещание «Царствия Небесного». Герои нелогичны в своих поступках: просят читать стихи, потом бьют стихотворца, так и непонятно, что написавшего, затем снова просят читать стихи… Сюжет очень тонко движется лучом по этим холмам и болотам нелогичности, точно озаряя эту детскую непоследовательность своим особенным, последовательно, направленно падающим светом.
Нелогичность в произведении родовая, династическая. «Вовченя надел новые брезентовые штаны и донельзя заношенную суконную дедовскую рубаху, которую отобрал у отца».
И дед, и отец Вовчени носили одну и ту же рубаху, словно для того, чтобы в ней, наконец, явил себя их потомок – герой нашего времени. Он отнюдь не Печорин, но он (вот оно, самое главное), имея в себе задатки Печорина, умалился в своих страданиях, испытаниях, в воспитании и образе жизни до того, что стал Вовченей. И нет ему конца: он тот, кто он есть, но он не умрет. Таково его духовное качество.
С позиций этого качества автор показывает неизбывность русского человека, которую ничем не истребить: ни холодом, ни голодом, ни бедными грезами в сонном, пустом, морозном мире, ни канализационной «баней» (может ли ниже упасть человек?), ни бессонницей, ни ночевкой в медвежьей берлоге, когда уже нет места среди людей.
Куда бы ни попадал «нищий духом» он увидит своим чистым, словно сохраненным со времен Киевской Руси, внутренним взором Ангела. Пусть в руке Ангела будет обрезок водопроводной трубы. Это ведь в знак того, что Бог хранит «великого героя», т.е., русского человека – и везде даст ему приют и спасение: то руками старушки, вынесшей Вовчене и Мойше горячей воды с галетами, то великодушием медведя, давшего место двум невыспавшимся, замерзающим скитальцам, тем же Мойше с Вовченей. Даже в конце повести, после того как «Вовченя издыхал» он не издохнет, выпадет из окна – и не разобьется. Он бессмертен! А это значит, что и Россия бессмертна в своем духовном начале.
Русский человек везде одинаково верен себе: и «на пляже в Солониках», пьющий виноградное вино, как пророчествует Вальдемар, и в шахтерской люльке, проваливающейся куда-то в тартар человеческого бытия: в холод, мороз, тьму, туда, где смерть. Возле лесного колодца Вовченя величественно пьет воду и встает коленями в снег. Его величие проявляется и в троллейбусе вместе с неожиданным для героя лиризмом и способностью осмысливать мир с необыкновенной ясностью: «… будет ли тот ливень, который смоет со зрачка души пыль, грязь, кровь, пот, бессонные ночи, боль, страдание. И если человек жив для Бога, он увидит всё, как в первый раз, хрусталем первоначального детского ока… в самом большом одиночестве, на дне самого черного котла январской ночи».
Великолепен стиль, делающий произведение объемным, а героев живыми. Настолько живыми, что нельзя их не почувствовать, а, почувствовав, не проникнуться к ним искренней сердечностью. Так и видишь самодовольного Антона Ивановича, который дрессирует кота и завещает его похоронить (зачем, для чего всё это?) тому, кто не знает, где будет через минуту, и который тут же забывает об этом коте и о самом Антоне Ивановиче, но в то же время помнит обо всём. Это постоянное единство противоположностей, сочетание абсурда и ясности, грубости и лирики делает произведение особенно цельным и самодостаточным.
Герои нищи – и в то же время богаты. Холод сменяется для них теплом, бессонница – сном, голод – едой, духовная пустота – глубокой духовной наполненностью. То есть, автор не оставляет их, и они, претерпевая испытания земные, ничем не обделены в своем неосознанном смирении. И, проявившие смирение, они становятся властителями мира, сонаследниками Того, Кто заботится о них.
«Велика Россия, а отступать некуда». Да, некуда. Что же делают «филадельфийцы»? Они порхают. Свободно летают над пропастью и чудом не падают в нее, как бы, получив крылья по откровению небесному. В этом – эпохальность повести, в этом – насущное слово и знак для парящей над бездной России. Она удержится. Она – не упадет!
Кира Велигина, член Союза российских писателей