7
Кем мы все в палате довольны, так это ночными медсестрами и теми, кто работает в выходные дни. Доброжелательны, разговорчивы, деловиты. В карман не заглядывают, а им как раз хочется что-то дать, но так, чтобы не обидеть. Вроде бы – за что-то, сделанное сверх их обязанности. А на самом деле – за вот эту человечность в обращении с нами. Иногда ночью их приходится будить – кто-то просит сделать болеутоляющий укол. Кому-то показалось, что у него поднялось давление. Делают всё безотказно. Нет у нас возможности выйти отсюда и купить какой-то подарок. Да и зачем им ненужный подарок, если у них зарплата всего 1200 гривень! Это чуть больше моей пенсии. Как можно на такие деньги кормить семью, содержать квартиру и пристойно одеться?
Вот каждый из нас ищет повод сунуть в карман сестричке, проявившей особые усилия ради твоего комфорта. Но эта сумма – смехотворная в сравнении с тем, что получает врач, и одноразовая. На нее не купишь и коробки хороших конфет. А они говорят с улыбкой свое спасибо и даже выказывают конфуз. Понимаем – это для приличия…
Этим молодым женщинам и приходится пахать одновременно на двух-трех работах – в свои выходные дни. На одной работе они дежурят ночью, на другую бегут утром – после ночи. И не жалуются! И у них хватает для нас тепла, а потому им, которых я не видела сидящими на диванчиках в расслабленных позах отдыхающих, а только в вечном движении, с орудием производства в руках (шприц, штатив для капельницы и так далее) – им хочется поклониться.
Но буду справедлива: и врачи пашут! Приходят к восьми утра, уходят иногда в десять вечера, если кто-то в реанимации требует этого. Приходят и в субботу (все трое), и в воскресенье – по очереди. В день у них по три-четыре операции, а еще надо заглянуть к тем, кого прооперировали накануне. А с утра у них – перевязки. Так что не бездельники они. И если бы не завели эту постыдную традицию – НАЗНАЧАТЬ себе благодарность, а не принимать от желающих ее преподнести – в том количестве, на какое человек способен, цены бы не было этим врачам…
Итак, очередное утро – но уже радостного для некоторых дня. Лиде снимают дренаж. Считается, что заживление у нее идет прекрасно. Еще бы! Сравнить мой бюст и Валин с Лидиным – нулевого размера… Не женщина, а подросток. Никаких тебе лишних мышц на груди и около!
– Больные, на перевязку! – раздается в коридоре клич медсестры.
Первым перевязывает своих больных усатый доктор, потом – единичных – Славик, последним – заведующий. К нему самая большая очередь. Все собираются под перевязочной со своими одноразовыми пеленками. Очень разная публика: у кого дренаж сбоку, у кого – сосуд-капельница – с химией. У этих предпоследняя стадия, но они и не собираются умирать – шутят, посмеиваются со своими соседями по палате. У кого рана на ноге, у кого – под мышкой. Я с удивлением узнала, что рак подмышечного лимфатического узла у мужчин после операции выглядит как наш, у кого ампутирована грудь. Тот же контейнер на боку с трубкой. Но женщины его прячут, мужики выставляют бесстыдно: смотрите все, как плещется жидкость в прозрачном сосуде. Не хотите – можете морду отвернуть!
Помогает перевязывать медсестра Любаша, но в отсутствие докторов она и сама может справиться с чем угодно. Опытная и ловкая. Высокая, полная, просто монументальная Любаша – умна, иронична и добра, хотя кажется грубоватой.
Игорь Олегович делает перевязку качественно. В моем случае она состоит из обработки швов и пункции жидкости, которая все еще скапливается под рукой, в «кармане». Мне очень хочется, чтобы сняли дренаж, но я пока не знаю, что лучше бы его вообще не снимали…
А пока болит опухшая рука, спать трудно – не умею на спине… Под кожей – парестезия: я слышу, как бежит лимфа, немеет рука, колют многочисленные иголочки…
Телефонные звонки выводят меня из этих неприятных ощущений, перенося в мир здоровых людей. Я не забываю о своих родственниках и друзьях, привыкла их проблемы переживать либо решать. Не понимаю людей, которые отстраняются от всего «чужого» и требуют внимания лишь к их проблемам и переживаниям. Многие здесь не умеют слушать других и сами не умолкают, рассказывая подробности истории своей болезни. Но если бы просто рассказывали, а то требуют непременного соучастия, закрывая глаза на то, в каком состоянии находится слушатель.
К таким относится Зина (та, что с башней на голове). Она скучать начинает с первых слов собеседника. Тут же перебивает и переходит на свою особу. Но так как материала для жалоб явно не хватает, не сравнить с теми, у кого рак, она плавно перетекает в хвастовство: и как все вокруг умирали от любви к ней, и какие у нее дети замечательные, и внуки.
Теперь засыпает от скуки собеседник (Валя, соседка), и тогда Зина тоже начинает похрапывать…
В мою сторону она старается не смотреть. Ей охота меня укусить, но я не даю повода. Когда с нами была Катя, Зине несколько раз удавалось цапнуть меня слегка:
– Вот вы хвалите Катю, что она такая энергичная. Но ведь она моложе вас насколько! И выглядит лучше, потому что моложе на двадцать лет. А вы, как ни старайтесь краситься, уже не такая красивая, как вам кажется!
Меня задело не сравнение с морщинистой толстухой Катей, рядом с которой я выгляжу как европейская модель, а то, что Зине захотелось сравнения на пустом месте! Не было подходящей темы, но было огромное желание меня как-то унизить.
– Зинуля, милая, – сказала я с иронической улыбочкой, – а чего это вы вдруг обо мне заговорили? Я что – хвастала своей бывшей красотой
Иногда мне даже жаль, что нежелание ссориться убивает во мне ту малую дозу яда, которую нужно приберегать женщине на такие вот случаи. Я же могла признаться Зинуле, что видела, как она в пять утра сооружает на своей величественной голове башню! Оказывается, у нее почти не осталось волос. Вот эти жалкие остатки она круто взбивает, начесывает, а потом прикрывает их хлипким слоем ровных прядей. Ее башня совсем не шикарная, как она говорит, она воздушная и кажется чем-то приличным на расстояния в несколько метров! Бедная женщина изо всех сил пытается ВЫГЛЯДЕТЬ, так честь ей и хвала! Я только сомкнула глаза, чтобы она не догадалась: «враг» не дремлет!
Я – не враг, я сама пытаюсь выглядеть прилично, но почему это так бесит других баб? Именно – баб, потому что МОИ друзья – не бабы, а женщины.
Сегодня выписали мою молчаливую соседку, и сразу же на ее место положили Тамару. Имя не хочу изменять. Она достойна того, чтобы о ней писали с уважением!
Тамара – из «простых». Эдакая шумная, веселая тетка лет шестидесяти пяти. Вошла , громко поздоровалась, заулыбалась, сообщила диагноз с порога:
– У меня не рак. У меня полипы в желудке. И киста на придатках. Мне сделают сразу две операции. Меня зовут Тамара, а вас? Ну, как тут врачи? Хорошие? Я из Марганца. У меня тут никого нет, так что я буду совсем одна.
Через несколько минут выяснилось, что Тамара не может обходиться без мата. Моего терпения хватило на десять минут, после чего я сказала:
– Томочка, я выхожу из палаты, пока ты тут рассказываешь о себе. Матерщины не выношу. Буду делать это каждый раз, как заговоришь. То есть – уходить.
Все сконфуженно молчали, а Томочка даже рот распахула от неожиданности.
Я вышла, а когда захотела вернуться, приоткрыла дверь и заглянула:
– Тамара, можно я войду? Ты уже все сказала?
Она захлопала глазами, кивнула. Я вошла, и тут услышала такое, после чего моя душа полностью открылась этой женщине:
– Люсенька, я больше не буду! Не уходи! Я, дура такая, привыкла! У нас все вокруг ругаются матом! Извини меня, а?! Пожа-алуйста!
Больше до самой ее операции мы не слышали от Тамары ни одного плохого слова. А потом она лежала в послеоперационной палате, и мы все ходили туда ее навещать….
Меня всегда поражала наивность тех, кто свято верил в «хороший» диагноз. Ну, какой врач положит в онкологию с полипами, да еще после биопсии? Да их удаляют в обычной хирургии! Понятно, что у Тамары был рак желудка, обширный. Ее почистили для проформы, удалили с придатков якобы кисту, заштопали и вернули на место. Сначала к нам, потому что Тамара заявила перед операцией, что хочет лежать именно с нами.
Мы с жалостью наблюдали, как перекладывают с каталки на койку (рядом со мной!) ту, что была недавно веселой и бесшабашной Тамарой. Сейчас она бессмысленно смотрела в потолок и просила пить.
Такими были и мы в первые часы после операции, но на Томе, мне показалось, лежала печать безысходности (печать – противная метафора, но здесь было именно так!). Словно женщину отсортировали, оправив в последний путь – медленно умирать…
Больше мы не слышали ее смеха, только бормотание:
– Девки, я скоро сдохну.
Нельзя было ее возвращать к нам! Запах мочи из открытого сосуда, куда та сбегала по катетеру, еще какой-то гнилостный, словно при жизни началось умирание организма… А в палате духота и жарища, за окном – «пустыня Сахара», и нам всем хочется удрать из палаты… Но куда? И разве в нашем состоянии долго пробудешь вне постели?
А ночью то и дело дежурный врач и медсестра зажигали свет, чтобы проверить, как там больная, или сделать болеутоляюущий укол. Мы все так и не смогли заснуть из-за этой суеты.
Утром Тамара спала или дремала, когда я тихо спросила у медсестры, почему такую тяжелую больную не положили в послеоперационную палату, где все приспособлено для таких, в том числе специальная кровать, и врачи под боком.
– Не захотела к другим. Вы ей понравились. Теперь терпите.
Я задавала свой вопрос шепотом, но Тамара услышала – стала проситься в другую палату, на двоих. Так у нас называли послеоперационную…
Спасибо ей, что не обиделась.
До того, как отправиться на операцию, Тамара описала нам сцену в ординаторской в день ее госпитализации. Значит, бывают случаи, когда поступивший больной не теряется среди прочих, а попадает сначала к заведующему. Может быть, тому понадобились какие-то гарантии от больного?
– Девочки, представляете, – рассказывает Тамара, – я сижу, жду, а в кабинет входит старенький такой дедок, его выписали. Спрашивает: так вы мне диагноз не сказали, а моя бабка не понимает, что тут написано. Врач, который с усами, говорит: за диагноз надо платить. Дайте пятьдесят гривень – скажем. Дед вынимает деньги и кладет на стол. Я думала, что это шутка, так нет, девчата! Усатый деньги в карман положил и говорит: рак у вас. Там все написано. Вы еще за операцию не расплатились. Пусть бабушка ваша привезет деньги. Вам же еще на перевязки приезжать. Дед спрашивает: а сколько денег? Усатый ему: десять тысяч. Дед: так у моей бабки таких денег нет. Усатый: а это ваши проблемы. Дед: Хорошо, достанем. Займем. Тогда я испугалась, не выдержала:
– Сколько же мне платить, если у меня две операции? Двадцать тысяч?!
– Но вы же сами посчитали: в два раза дороже.
– И тут я, дура ненормальная, ляпнула: ладно, у меня сын сейчас на севере зарабатывает, напишу ему, поможет.
– Молодец, – похвалила я Тамару. – Теперь они с тебя будут драть немилосердно. Им ведь кажется, что твой сын там деньги лопатой гребет.
– Мужа бывшего придется просить, он должен помочь, раз сбежал, гад! – говорит Тома оптимистично.
Да, судьба не пощадила эту женщину и на личном фронте. Муж ушел к подруге. Давно, когда дети были маленькие. Правда, помогал ей деньгами, так что не совсем и «гад»…
окончание http://www.proza.ru/2013/10/27/1264