«Не поверишь, брат, в рассказ мой! Как пить дать, не поверишь! А он правдив от первого слова до последнего. Ты ж знаешь, вранья я на дух не переношу и сам душой кривить не стану. Пишу тебе сразу после происшествия, на свежую голову, так сказать. Сижу один в своей тесной каютке, трясусь со страху и торопливо пишу. Мало ли, вдруг утро уже не встречу?.. Как два матроса наших, хороших таких парня – да упокоит море их грешные души!.. Должен ведь кто-то знать, что у нас тут творится. Вот бы только успеть, рассказ-то немалый, а если что упущу, то не все поймешь.
Сейчас ночь, холодно. Шум волн сильно тревожит меня. Такого не бывало раньше. Кроме этого рокочущего звука и потрескивания снастей – тишина. Не привыкло наше суденышко к такому: обычно воздух дрожит от звучных мужских голосов, или веселых песен, или шуточных переругиваний, или отборной матросской брани (водится за нами такой грешок, что уж там). А тут все замерло. Все напуганы, как и я сам. Все в одни момент ощутили свою ничтожность в этой серой пучине. Вспомнили о близких, о любимых, оставшихся на суше. Сердце щемит, как подумаешь, что не увидеть их больше. Но даст Бог, все обойдется.
Ты знаешь, груз нам на этот раз неценный дали, зато в такую даль доставлять… Да еще и на остров, чтоб он потонул! Целый трюм досок каких-то темных, местами подгнивших даже. На кой черт и кому такое добро сдалось – не знаю, а капитан отмалчивается, когда разговор об этом заходит. Знает ведь, черт морской, где собака зарыта! Может, этот-то груз и виновен в наших злоключениях. А может, просто судьба так сложилась.
На доставку нам ровно сорок дней отвели, что немало, скажу тебе. С учетом плохой погоды и всяких прочих возможных сложностей. А в нашем деле всякое случиться может. Вот и случилось это самое «всякое», да только не с той стороны, с которой можно было бы ждать. Ни шторм наш путь не затормозил, ни штиль, ни пираты какие-нибудь. Но об этом чуть позже.
Погрузка проходила в самом паршивом порту, где нам только приходилось бывать. Подтопленный полусгнивший причал встретил нас недружелюбно. Приличные суда, к коим можно причислить и наше небольшое, но крепкое суденышко, здесь, похоже, стояли крайне редко. Угрожающего вида моряки, казалось, вот-вот раздавят нас своими мутными, пьяными взглядами. Очень потрепанного вида портовые девки, прямо скажем, вызывали жалость: худющие, в драной и грязной одежде, с голодными сверкающими глазами. Одна крепко схватила меня под руку, когда я шел за товарищем с судна.
– Отдохни со мной, парень, – по-собачьи смотря на меня, простонала она, алчно блестя глазками. Я с отвращением отдернул руку, увидев какую-то мерзкую сыпь на ее голых плечах, торопливо сунул ей пару банкнот и быстро зашагал прочь. Всюду царил смрад гнили, немытых тел, тухлой рыбы и дешевого вина. Даже наши матросы, не гнушающиеся выпивки, воротили носы и сквозь зубы проклинали клиента, который согласился на сделку только с условием, что она пройдет именно в этой дыре. Деньги обещал хорошие, вот мы и согласились.
Вид у этого «клиента» был весьма мрачный: долгополый серый плащ, черная шляпа, желтоватого цвета худое лицо с застывшей на нем маской презрения ко всему миру. Оглядев нас холодными выцветшими глазами, он тут же обратился к капитану тоном, не терпящим возражений:
– Предпочитаю говорить наедине.
Капитан кивнул нам, и мы хмуро побрели обратно к кораблю. У нас команда маленькая, и все сделки до этого заключались при полном (кроме того, кому выпадало стеречь судно) составе. Каждый ведь должен был знать ход дел, выручка-то на всех. А тут… На корабль мы подниматься не стали, остались на причале, где промочили сапоги. Будьте неладны те, кто запустил этот порт до такого состояния! Решили хотя бы издали понаблюдать за ходом сделки.
Говорили они с минут двадцать. Потом Хмурик (так мы назвали про себя клиента за его видок) махнул костлявыми пальцами в сторону, кого-то подзывая. Подошли два здоровенных негра, катя длинную тележку, нагруженную теми самыми досками. Потом капитан выудил из сумки договор, Хмурик подписал его. На том и разошлись. Капитан замахал нам руками, призывая принять груз.
Доски были крепко перевязаны в трех местах старой веревкой, мало внушавшей доверие. Длиной были где-то в человеческий рост, может, чуть длиннее. И веса немалого. Заносить на борт их было чертовски непросто, но капитан строго-настрого запретил их разбирать.
– Клиент настоял на этом, – хмуря брови, сказал он.
Плавание было легким: нас почти все время сопровождал попутный ветер, дни были солнечными, а ночи – теплыми, хоть уже началась осень. Настроение было ничего.
Груз мы доставили на двадцать четвертый день плаванья. Ох и рады были все!.. После возвращения на берег время отдохнуть будет, думали. В сладком предвкушении, что называется, были. Правда, вид острова поубавил нашу радость: черная, что смоль, которой смазывали палубу, громада надменно возвышалась над сверкающей голубизной моря. С судна не было видно ни одного даже самого малого деревца. Над этим забытым богом местом не кружили даже чайки. Больше оно напоминало огромную угольную кучу, чем остров, где возможны хоть какая-то обитатели. Ну точь-в-точь огромный хищный зверь, выжидающий свою жертву! Даже ослепительные солнечные лучи, казалось, тонули в темной голодной утробе…
Когда мы высадились, нас встретила звенящая в ушах тишина. Не было слышно ни птиц, ни насекомых, мы будто попали в чудной пустующий мир. Странно, по морю гулял легкий бриз, а здесь – полное молчаливое безветрие. Мои товарищи недоуменно осматривались, все думали, наверное, о том же, о чем и я: «Ну неужели надули? Кто нас может встретить тут?»
Причала не было, одна только сухая, будто сено, трава да черные камни.
– Что за черт? – глухо пробубнил мой товарищ Джеймс (я тебе писал о нем когда-то: высокий такой худосочный бородач, бывший раньше лавочником, продавший все свое добро, чтобы связать свою жизнь с морем, помнишь?), вглядываясь в это черное чудовище недобрым взглядом. Я лишь на это молча почесал подбородок. Чего-то плохого я редко когда ожидал, фантазии у меня на то нет, но здесь сама земля будто дышала какой-то опасностью.
Лицо капитана посуровело, брови сдвинулись, темно-карие глаза сделались почти черными.
– Пойдемте осмотримся, не торчать же на месте, – мрачно пробасил он и двинулся в глубь острова. Мы гуськом последовали за ним.
Шли по узкой тропе между высоченными стенами из камней. Запах сырости вызывал ощущение тоски. полная тишина, нарушаемая лишь тихим плеском воды и звуком нашей ходьбы, внушала непонятное беспокойство. Было очень душно, хоть в двух шагах было море. Тут капитан остановился, мы тоже.
– Ребята, дом впереди! – вмиг взбодрившимся голосом гаркнул он. Я шкурой ощутил, как все мои товарищи (и я вместе с ними) разом облегченно вздохнули.
Крохотное хлипкое строеньице посреди выжженной прогалины уже давно несуществующего леса, от которого остались лишь обугленные короткие палки, трудно было назвать и хибарой, не говоря уж о доме. Пустая глазница единственного окна была затянута какой-то серой тряпицей, дверь висела косо, а соломенная крыша полностью съехала вбок, обнажив полусгнившие потолочные балки. Но надежда умирает последней! Тем более надежда моряков! Капитан твердым шагом двинулся к этому убогому домишке.
– «Ястреб» прибыл! Встречайте груз, хозяева!
Ответа не было, казалось, целую вечность. Капитан сердито сопел, мы неотрывно вглядывались в дверной проем. Тут послышалось какое-то хриплое покашливание, потом возня, и дверь приоткрылась. Вышедшее к нам существо лишь отдаленно напоминало человека и уж тем более – мужчину: маленького ростика, как десятилетний мальчишка, все окутанное какими-то изодранными и грязными лохмотьями, с длинными, почти до самых колен, седыми волосами. Водянистые глазки смотрели на нас пристально и с опаской. Как-то не по себе становилось от этого взгляда, в коем застыла обреченность.
– Несите, – тихо, еле слышно, просипело это призрачное подобие человека. С облегчением от того, что все это скоро закончится, мы поспешили обратно к судну за злополучным грузом. Маленький старикашка (буду называть его так) быстро семенил за нами, громко сопя и бормоча себе под нос то ли молитву, то ли что-то вроде.
И снова сырые скалы приняли нас в свои мрачные замшелые владения, снова узкая тропа, снова запах, дурманящий разум безысходностью…
Темных досок было немного, и все они были крепко связаны друг с другом толстыми, но почти сгнившими веревками. И когда два наших матроса (да, именно те бедолаги, о которых я писал в начале письма) выносили груз на берег, эти треклятые веревки с противным звуком порвались. Все доски глухо рассыпались, и среди них явственно забелели… человеческие кости. Тот тошнотворный страх, который вихрем пролетел над командой, трудно описать словами. Он был похож на ледяной порыв ветра, предвещающий лютый шторм. Только вот к штормам мы привычные, а это… Маленький голый скелет злорадно скалился в небеса, пронзая бесплотными глазами неподвижный воздух. Старикашка жалобно заскулил и еще больше уменьшился в размере, лицо его перекосил животный ужас. Он упал на колени, прижался лбом к каменистой земле и громко завопил, вцепившись корявыми пальцами в жидкие волосы:
– Ох, душенька! Сжалься! Помилуй! Прости-и-и-и!!!
Тут он захрипел, будто задыхаясь, и повалился на бок, хватаясь руками за горло. Капитан подскочил к нему, пытаясь как-нибудь помочь. Мы, сгрудившись плотной группкой, стояли рядом. Тут небо потемнело, как будто внезапно наступил вечер. Поднялся ветер, разнося по окрестностям мерзкое зловоние гнили. Я зажал нос рукавом, сквозь зубы чертыхнувшись. А старик все так же хрипел, с мольбой протягивая трясущиеся костлявые руки к белым останкам:
– Свет мой… Сердце мое… Сжалься… Я все сделаю, все, клянусь! Как ты велела!
– Что сделаешь? – глухо спросил капитан. Его лицо посерело от напряжения, в глазах плясало темное пламя тревоги. Лицо старика побагровело, глаза пошли на выкат, губы искривил ужасный оскал… оскал умирающего… Он обратил стеклянные, сочащиеся мутными слезами глаза на капитана и просипел из последних сил:
– Дневник… Мой дневник… В доме… Сделай… Сделааааай... – Последнее горловое «а» жутким эхом пронеслось по окрестностям. От этого жуткого звука кожу на моей спине усыпали бисеринки пота. Больше старик не сказал ничего, простившись с этим миром. Капитан медленно поднял дрожащую руку и закрыл ослепшие глаза. Мы какое-то время молча стояли, низко склонив головы, провожая Костлявую, что невидимо, но так осязаемо, прошла мимо нас. Гордая, безмолвная, черная…
Потом капитан взял покойника на руки, отнес к краю прогалины, опустил на землю.
– Похоронить надо, не по-людски как-то бросить его просто так. Рональд, Уолли, лопату принесите!
– А с грузом-то чего делать? – осведомился я, все еще не осмеливаясь оторвать глаз от мертвеца.
– Чего, чего… Черт его знает! – сердито выпалил капитан. – Надо бы в дом старика этого зайти, дневник его глянуть. Последняя воля, как-никак. Да и может что полезное для себя найдем, поймем, что к чему.
Возражений не последовало. Уж слишком странным было поведение несчастного, да и смерть его была какой-то необычной... И эти кости… Они, казалось, смеялись над нами, не давали покоя.