1. 2. Мои родители

 
С женитьбы  до раскулачивания и коллективизации мои родители жили в Усть-Цильме в родовом доме Чарнышевых, в котором тогда росло много малолетних детей.
Видимо, поэтому кара  раскулачивания обошла род Чарнышевых стороной. Зато дядю Ивана Андреевича из рода Глухиных, раскулачили и всё хозяйство  отобрали — воспитанники его, моя мать и её брат Исай на тот момент выросли. Дядя уже был больным, немощным стариком, и его, возможно, пожалели, не сослали, а просто вытолкали из собственного дома на улицу. Мама взяла его в свою семью и до его смерти ухаживала за ним.
Раскулачивание и коллективизация обрекли жителей Усть-Цильмы в начале тридцатых годов на полуголодное существование и непосильный труд на лесозаготовках. Это обусловило массовый исход усть-цилёмов в низовья Печоры, на строительство  Нарьян-Мара.
Только наших близких родственников до начала войны из Усть-Цильмы в низовья Печоры переехало около десятка семей. В том числе: семья Малышевых — брата моей  матери Исая Васильевича; семья Ивана Яковлевича Носова, женатом на сестре нашего отца Матрёне Ивановне; две семьи Чупровых (наша и дяди отца, Петра Петровича Чупрова); семья Дуркиных; две семьи Ермолиных. 
           Во вновь образованном национальном округе исконные крестьянские умения мужиков Усть-Цильмы, такие, как рыбный промысел, пригодились как нельзя кстати. А владели они им с незапамятных времён. Моего отца, как наиболее грамотного (окончил четыре класса школы церковно-приходской) из  прибывших в Нарьян-Мар мастеров рыбного промысла, Ненецкий окружной интегральный союз завербовал для организации промысла  в низовьях Печоры ; деревнях Юшино и Носовая. До этого отец год или два заведовал рыбоприёмным пунктом в деревне Росвино на территории Коми республики. В одно  из больших наводнений часть деревни смыло, и пункт закрыли.
В 1936-м отца перевели в Нарьян-Мар, на должность заведующего продовольственными складами с предоставлением жилплощади в маленьком домике на берегу озера, в самом начале улицы Хатанзейского. Тогда же вся наша семья (мать, бабушка, старшие братья Фёдор и Иван, сестра Татьяна) перебралась на постоянное жительство в Нарьян-Мар. Как и большинство выходцев из Усть-Цильмы, семья завела корову и, по стандартам того времени, вполне благополучно прожила до начала войны.
Я родился в 1940 году. В моём свидетельстве о рождении записано, что родился я в селе Усть-Цильма. На самом деле мать родила меня в бане деревни Каменка, недалеко от нынешнего Хонгурея. Она,  как истинная староверка, не захотела рожать в больнице Нарьян-Мара, где «всё погано», но доехать до Усть-Цильмы не успела.

Отец родился в семье староверов, а, значит, не пил, не курил и свято соблюдал заповедь «не укради». За шесть лет работы заведующим складом не имел ни одного взыскания или недостачи. Но с началом войны кому-то стал не по нраву заведующий, который сам не берёт и другим брать не даёт. И этот кто-то в конце 1941 года подбросил в органы анонимку, гласившую, что И.И. Чупров украл со склада и выпил бутылку водки. Было указано место, где теперь бутылка лежит. Бутылку органы дознания нашли, провели ревизию, недостачи не обнаружили (у сестры до сих пор хранится копия акта ревизии), тем не менее, отца судили, приговорили к году лагерей и отправили в Медвежку ; село на Печоре, в Коми АССР.
Через четыре или пять месяцев отца освободили с формулировкой «за ударный труд и примерное поведение». После освобождения он приехал в Усть-Цильму и сразу был отправлен на фронт. А в 1943 году мать получила известие, что её муж пропал без вести. Она начала свои долгие поиски, опрашивала призванных вместе с отцом в армию, пока ей не удалось разыскать в Усть-Цильме его однополчанина. Тот рассказал, как в начале 1942 года почти вся их часть сложила головы при штурме безымянной высоты под Ворошиловградом (Луганском). Он же получил ранение в самом начале штурма и попал в госпиталь, благодаря этому и уцелел. После неудавшегося штурма высоты наши войска отступили. Всех, кто остался лежать там, занесли в списки без вести пропавших.
Когда отца арестовали, в семье уже росло четверо детей, ожидался пятый (сестра Елена родилась в мае 1942 года). Несмотря на это, после отправки отца в Медвежку мы получили приказ освободить занимаемую квартиру без предоставления другой жилплощади, то есть, многодетную семью просто выбросили на улицу. «Квартирный вопрос» всегда стоял остро. Нарьян-марцы жили не только в домах и бараках, но и в землянках, выкопанных в песчаных холмах в районе Калюша. Одним словом, желающих занять наше жилье могло быть немало.
От голодной смерти на улице семью спас Тимофей Мокеевич Хатанзейский, директор колхозно-совхозной школы, будущего сельхозтехникума. Он хорошо знал отца по совместной работе в рыболовпотребсоюзе и понимал абсурдность предъявленного ему обвинения. На свой страх и риск он принял на работу нашу мать на должность конюха, с предоставлением жилплощади в виде холодной конуры в здании школы по улице Выучейского. В марте 1937 года в этом здании более десяти дней ожидала лётной погоды экспедиция Севморпути, направлявшаяся на Северный Полюс.
Тимофей Мокеевич был человек мягкосердечный и не очень решительный. Поэтому непростое по тем временам решение: приютить семью осужденного, ; он принял лишь под давлением своей супруги Анны Александровны и жены преподавателя Стрелкова ; Антонины Ефимовны. Нашей семье очень повезло, что в тот момент в городе жили эти замечательные женщины «из бывших», из интеллигенции дореволюционной формации.
В обязанности конюха входило не только кормить, поить и содержать школьных лошадей, но и обеспечивать водой столовую и общежитие, находившиеся в том же здании, а школу ; дровами. Воду ; не менее пяти-десяти трёхсотлитровых бочек приходилось возить с колодца каждый день, потом переливать ведром в специальные чаны, а дрова добывать из вмёрзших в речной лёд на реке плотов. Длина брёвен составляла пять-шесть метров, диаметр ; от двадцати до сорока сантиметров. Вес их в несколько раз превышал собственный вес женщины-конюха, которая с помощью пешни выкалывала их изо льда, закатывала на сани с подсанками, привозила во двор школы и распиливала.
Кроме этого, ей нужно было поить, кормить и два раза в день доить свою корову, не говоря уже о необходимости ежедневно решать проблему, чем накормить пятерых детей и полуслепую бабушку. В то голодное и страшное время матери удалось спасти жизни младших детей, мою и сестры Елены, лишь благодаря корове. Но и корова хочет есть. Старое поколение нарьян-марцев, наверное, подзабыло, а молодое никогда не знало, что на прокорм коровы требовалось заготовить за короткое лето не менее десяти-двенадцати возов сена, по тридцать пудов каждый. А для этого требовался сенокосный участок площадью не менее двух гектаров.
Единственным средством передвижения и перевозки грузов в городе были лошади,  каждая организация держала лошадей, и им на зиму также заготавливалось сено. Поэтому все заливные луга  ; пожни ; в радиусе десяти километров от Нарьян-Мара распределялись под сенокосы организациям и колхозам. Частным лицам участки выделяли, в лучшем случае, в конце Мойбичера и Макеева шара, а то и на острове Эйхерев, на Печоре, в районе бывшего рыболовецкого посёлка Месино, в двадцати-тридцати километрах от города. Разумеется, владельцы коров стремились получить участок поближе. Самые удалённые участки доставались самым беззащитным. Наша семья сенокосила на острове Эйхерев.
Воспитанный матерью и бабушкой в староверческой среде, я не состоял в пионерах, никогда не вступал в партию, но и верующим тоже не был. Однако порою склонен думать, что только Бог помог нашей матери выжить в страшных переделках, в которых она побывала, заготавливая и перевозя сено и по воде, и по суше.
Сегодня реку бороздят моторные лодки, катера, яхты, а в те годы преодолевать водные пути мы могли лишь на вёсельной лодке. Причём, не менее двух раз в год было необходимо на лодке добраться до своего сенокоса. Первый раз в конце июля-начале августа, чтобы заготовить сено. Второй ; в сентябре, чтобы привезти не менее двух возов сена для прокорма коровы в период ледостава. Остальное вывозили уже по санному пути на лошадях, которых нанимали в одной из организаций. Выделяли их частникам только в актированные дни, когда из-за сильных морозов объявляли нерабочий день, и лошади бывали свободны.
Самое яркое воспоминание из моего детства связано как раз с вывозкой сена. Однажды знакомые тётушки и бабушки собрались оплакивать нас, ставших круглыми сиротами: три дня назад наша мать уехала в сорокаградусный мороз за сеном и пропала. Значит, замёрзла. Но она вернулась живой! Её засыпали вопросами ; что да как? Оказалось, на обратном пути она выбилась из сил, взобралась на воз сена и заснула. Надеялась, что лошадь, обычно сама находившая дорогу, привезёт её к дому.
Тащить воз сена по бездорожью коняге было очень тяжело, поэтому он, дойдя до первой замёрзшей забереги … пошёл по ней в противоположную от дома сторону. Так они заблудились. Чтобы лошадь не замёрзла, мать выпрягла её из оглоблей, привязала к возу сена ; если у лошади есть корм, она не замёрзнет, ; сама же двое суток искала сначала дорогу домой, а затем ; оставленную на реке лошадь с возом.
Нужно сказать, что даже в те тяжелейшие военные и послевоенные годы далеко не все бедствовали и голодали. Некоторые могли себе позволить щеголять по мостовым Нарьян-Мара летом в хромовых сапожках, зимой в шикарных белых валенках и бурках из белого фетра, шить на заказ модные мужские сорочки из шёлка в серо-голубую полоску. Запомнил я это потому, что мать и по ночам работала ;  шила мужские сорочки, а по заказу соседа-сапожника пришивала голенища к передкам хромовых сапожек на привезённой ещё из Усть-Цильмы швейной машинке «Зингер» образца 1903 года.
В зиму 1941/42 года и летом старшие братья Иван и Фёдор помогали матери на сенокосе, как могли. В зиму 1942/43 года Фёдора призвали в армию. В начале 1944 года он погиб при освобождении Белоруссии. А в 1945 году мать лишилась и второго помощника, забрали в армию Ивана. Чтобы как-то помочь нашей семье материально, Т.М. Хатанзейский принял уборщицей на работу в колхозно-совхозную школу сестру Татьяну Тогда ей, наверное, не было и пятнадцати лет. Работу она совмещала с учёбой в педагогическом училище. После окончания училища её отправили работать сначала в Оксино, а затем в Носовую. Так мать лишилась последней своей помощницы.
Несмотря на тяжёлую и безотрадную жизнь, мать нашла в себе силы в 1943 году приодеть свое малолетнее семейство и сходить с ним в фотографию, чтобы показать отцу на фронте: дома всё в порядке. Извещение, что он пропал без вести, ещё не пришло.
Единственным утешением усть-цилемских вдов и матерей погибших было проведение «панихид» (так их тогда называли), когда они несколько раз в году собирались по пять-десять человек помолиться за упокой души своих отцов и сыновей. Власти Нарьян-Мара это не запрещали.
Усть-цилёмки, чьи мужья и сыновья воевали, отмечали всего один праздник ; Пасху. За два месяца до него уже начинали собирать творог собственного производства, складывать его в деревянный ящичек с отверстиями на дне и прессовать. Так делалась пасха. Дня за три до Пасхи чистили до блеска печной золой латунные складные иконы, изготовленные ещё в XIX веке на Урале на заводах Демидовых, и обязательно омывали их в проруби с произнесением молитвы.
1945 год, как принято сейчас говорить, год Великой Победы, не принёс нашей семье существенного облегчения, а только ещё больше усилил душевные страдания по не вернувшимся с войны отцу и брату. Видимые облегчения в нашу семью пришли лишь в конце 1951 года, когда после демобилизации из армии вернулся брат Иван.
Душевная боль нашей семьи (думаю, и многих других семей) от того, что наш отец, сложив голову за Родину, был приравнен Сталиным, а, значит, и государством ; к предателям, осталась на долгие годы. Тем более, что государство иезуитски не давало забывать об этом, заставляя заполнять в отделе кадров при устройстве на работу, получении допуска для работы с секретными документами, защите диссертаций, поездке за границу и везде, где была графа про отца, соответствующие анкеты. Иногда приходилось униженно оправдываться перед наиболее ретивыми начальниками кадров за то, что отец пропал без вести.
Прошло шестьдесят пять лет со дня окончания войны. Более пятидесяти лет нет Сталина. Страна признала: да, среди миллионов без вести пропавших некоторые сдались в плен и даже приняли  участие в войне на стороне Гитлера, но это ; не более нескольких процентов от общего числа безымянных воинов, сложивших головы на полях сражений. Имена большинства из них выявлены соответствующими службами.
Но я не помню, чтобы государство извинилось перед их вдовами, матерями и детьми за необоснованные обвинения их близких и перенесённые ими страдания. По данным «Книги памяти» из 3 317 человек, не вернувшихся с фронта жителей нашего округа,  1095 числятся пропавшими без вести.
В боях за Родину на фронтах войны с Финляндией и Отечественной войны принимали участие все взрослые мужчины из родового дома Чарнышевых: получившие тяжёлые ранения, но оставшиеся в живых  мои двоюродные дяди Тимофей и Яков Перфильевичи, Аким и Василий Петровичи, не вернувшиеся с войны мои отец Иосиф Иванович и старший брат Фёдор Иосифович. 
Погиб в боях за Родину мой двоюродный брат, танкист Ефим Иванович Носов, родной брат известной и уважаемой в Нарьян-Маре учительницы немецкого языка Романенко (Носовой) Александры Ивановны.