...Рыльск встретил пылающим в полнеба закатом и плывущим колокольным звоном. Древний город был особенно хорош в часы осеннего очарования: чистый, яблочный.
А вокруг - безмолвники, молчальники: Никольский монастырь на высоких холмах, ампирные дворянские особняки и церкви, церкви...
Да, века оставили здесь свои следы, и надо было научиться их читать.
Первым учителем рыльской истории для меня стала моя теща Мария Николаевна Цапова, урожденная Золотарева. Она происходила из старинного купеческого рода средней руки и жила в собственном доме, бережно хранившем следы былого благополучия. В большой столовой бесстрастно отбивали время напольные часы, на стенах красовались потемневшие картины: осенний этюд Поленова и пейзаж неизвестного мариниста. В углу, у Нерукотворного Спаса, теплилась лампадка.
Маленькая, сухонькая, с живыми серо-зелеными глазами, она сохранила следы былой красоты и прекрасную память. С Богом у нее были личные отношения: она не выставляла напоказ своей веры, жила тихо и принимала жизнь такой, какой ее дал Господь. А ведь прошла все круги ада уходящего столетия: первую мировую войну, революцию, голод двадцать первого, коллективизацию, кровавый 1937 год и немецкую оккупацию. После трагической гибели мужа в сорок девятом приняла новый вызов судьбы и выстояла. Воспитала восьмерых детей: четыре сына и четыре дочери. Всех, за исключением старшего, Владимира, погибшего на фронте в сорок пятом, выучила, поставила на ноги.
Не помню, чтобы дети обращались к ней на "ты". Только на "вы". Негромко, но твердо она долго держала дом в своих руках. Чуть свет - на ногах. Печь топит, корову доит, завтрак готовит, и так весь день. Присядет перевести дух, но тут же встрепенется новой заботой, и глядишь - мелькает ее платок во дворе, в саду...
Обед - святое дело! Сядет, бывало, в старое дедовское кресло, осенит себя крестным знамением и начинает потчевать. Сама Бог весть как питалась (поклюет птичкой - и сыта), а уж для гостей все выставляла: хлебца горой, огненный борщ, духмяные пироги с капустой, грибами, моченые яблоки, соленые арбузы, розовое сало и обязательно - запыленная бутылка наливки из бесчисленных темных углов. За таким столом и чарка соколом. Все богатство - со своего подворья, с крохотного клочка земли, где гнула старую спину от зари до зари.
Речь живая, звонкая, как светлый ключ. Я всегда восхищался чистотой и образностью ее языка.
Приходит как-то с базара и, распуская концы шали, говорит:
- Царица небесная, сколько сегодня миру-то, миру... Я не понимаю: причем здесь мир?
Смеется:
По-вашему, по-уральски, - народа много, народа.
А что? Прекрасное русское слово. Помните: "На миру и смерть красна", "мирские сходки"? Много, очень много слов растеряли мы на дорогах былого, гоняясь за Западом!
О русских женщинах, подобных моей теще, в старину говорили: "На рогожке стоит, а с ковра говорит". Покоряясь судьбе, она никогда не теряла достоинства. Людей не судила, любила шутки, и даже о немцах, занимавших дом во время оккупации, отзывалась с юмором: "Сердитые были, пока за стол не сядут".
Рыльск чуден в любое время года.
Весна. Звонкая, ликующая, она под яснозвонные рулады соловьев царицей идет по холмам, бросая на древнюю землю зеленые брызги трав и яркие созвездия цветов, а на заре, утолив жажду росой, обдает вас холодком цветущих яблонь. Не случайно именно здесь, на курской земле, у Афанасия Фета вырвались ликующие строчки:
Какая ночь! На всем какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!
О лете же никто не сказал лучше Тютчева:
Какое лето, что за лето!
Да это просто колдовство!
И как, спрошу, далось нам это -
Так, ни с того и ни с сего?
Не для украшения рыльской страницы припоминаний вспомнил о Фете и Тютчеве. До Рыльска, до Воронежа для меня оставалось непостижимой тайной появление блестящей плеяды гениев русской литературы на ограниченном пространстве: Москва - Тула - Брянск - Орел - Тамбов - Воронеж - Курск. И какие имена! Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Кольцов, Фет, Никитин, Тургенев, Лев Толстой, Достоевский, Куприн, Лесков, Бунин, Платонов... Не счесть цветов поэзии и музыки, дарованных миру курской землей!
Много лет подряд приезжая в древний город, любил я бродить по зеленым берегам Сейма, заросшим красноталом и бузиной, любил слушать предвечерье соловьев и созерцать вызолоченные закатом тихие плесы. И понял: если вы не сидели на спелой соломе под антоновкой, не смотрели на царственное шествие речных туманов в предвечернюю пору, не любовались через зеленую решетку листвы звездным небом, вы никогда не разгадаете тайны поэзии.
Да, можно иметь высочайшую культуру, писать толстые, умные книги о поэтике, но если в вас не заговорила громко кровь предков, вы останетесь блестящим, тонким, но холодным, как лед, пленником головного начала. Поэзия начинается с чувства, и постижение ее немыслимо без чувств.
То же самое - с историей. И здесь постижение начинается с голоса крови - с любви к родному пределу, к отчему наследию.
Незаметно, как бы невзначай, Мария Николаевна летним вечером (на парадном крылечке) или зимним часом (за чаем) припоминала и рассказывала о старом житье-бытье: о свадьбах и крестинах, о праздниках и ярмарках. Бесхитростные повествования сделали бы честь любому историку - так плотно они были населены живыми людьми. Для нее это мать и отец, сестры и братья, крестный и крестная, свекор и свекровка, деверь и золовка. Для меня же в ее родных и близких оживала другая, неведомая мне купеческая Россия.
Конечно, Мария Николаевна и не подозревала, какое смущение ума и какой стыд за свое невежество вызывали у меня ее путешествия в прошлое...
В Рыльске каждый камень дышит историей.
Двенадцатый век. Несчастливый поход Новгород-Северского князя на половцев. Строчки из Ипатьевской летописи:
"А в это время Игорь Святославич, внук Олегов, выступил из Новгорода месяца апреля в двадцать третий день, во вторник, позвав с собой брата Всеволода из Трубчевска и Святослава Ольговича, племянника своего, из Рыльска, и Владимира, сына своего, из Путивля. И у Ярослава попросил в помощь Ольстина Олексича, Прохорова внука, с ковуями Черниговскими. И так двинулись они медленно, на раскормленных конях".
Существует версия о рыльском князе Святославе Ольговиче как о вероятном авторе древнерусского художественного шедевра "Слово о полку Игореве".
Все перенесла рыльская земля: татаро-монгольскую ночь, литовские костры, коварство Речи Посполитой и княжеские распри. И лишь в 1522 году истерзанное чужими копытами рыльское удельное княжество стало под руку московского царя Василия Третьего.
Испытания продолжались и в московскую эпоху. Много рылян усеяли своими костьми дикое поле в схватках с крымским ханом, в тяжкой Ливонской войне Ивана Грозного.
Не обошла Рыльск стороной и набухшая кровью великая смута начала семнадцатого века. 13 октября 1604 года войско Лжедмитрия Первого перешло границу и стало медленно продвигаться в русские пределы. Одни за другими сдавались крепости и города: Монастырский острог, Чернигов, Путивль. Пять недель шла борьба за Северскую землю, обещанную самозванцем польскому королю. В конце ноября Рыльск возроптал и пал к ногам Лжедмитрия, а за ним - Курск и Новгород-Северский. Прошла суровая зима удач и поражений - и царь Всея Руси, великий князь Дмитрий Иванович торжественно въехал на белом коне в желанную Москву. Однако счастье изменило смелому авантюристу. Отвернулось оно и от его жалкой копии - Лжедмитрия Второго. Даже Василий Шуйский не смог потушить пожара народного гнева. Последнее слово в этой трагической истории сказал именно народ, и наступила долгожданная тишина. Вчерашние враги, те, что волками выли друг на друга, собрались в январе 1613-го на великий Земский Собор и приговорили быть царем земли русской Михаилу Романову. Рыляне тоже приложили руку к утвержденной грамоте об избрании нового царя.
В Рыльске оставил свой след Петр Великий. Сохранился скромный домик, где провел несколько ночей царь-работник.
Помнит рыльская земля и печально знаменитого Мазепу. В эпилоге пушкинской "Полтавы" читаем:
И тщетно там пришлец унылый
Искал бы гетманской могилы:
Забыт Мазепа с давних пор;
Лишь в торжествующей святыне
Раз в год анафемой доныне
Грозя, гремит о нем Собор
Да, следы исторического прошлого встречаются в Рыльске на каждом шагу. И какие следы! В окрестностях города и поныне здравствуют села Ивановское, Степановка, Мазеповка.
Долго точил гетман зубы на богатые земли Посеймья, где "оглоблю воткни - телега вырастет". Золотой сон сбылся: 13 декабря 1703 года грамота Петра Первого закрепила рыльские угодья за Мазепой. Тогда и были основаны селения, названные по имени, отчеству и фамилии владельца. Спустя два года в центре Ивановского поднялись роскошные дворцовые палаты.
В 1708 году, после измены гетмана, имения были подарены "полудержавному властелину" Александру Меньшикову, а после опалы светлейшего кочевали из рук в руки, пока не стали собственностью князей Барятинских. Новые хозяева продолжили дело с размахом, выстроив руками крепостных знаменитое Марьино - архитектурный шедевр восемнадцатого столетия.
Дворец Мазепы в Ивановском сохранился и поныне доносит до нас горячее дыхание времени. Немного воображения - и вы видите среди густой зелени парка ослепительно белые хоромы и седого старца с орлиным взором. Не здесь ли обдумывал он измену августейшему покровителю, щедро одарившему своего слугу? Не здесь ли мучительно ныли у него раны от царских обид?
Каждая встреча с городом открывала мне новую тайну и все глубже погружала в исторический поток.
В городском саду старенький седовласый учитель, показывая детям памятник Григорию Шелехову (рыльскому купцу - первооткрывателю Курильских островов и Аляски), говорил: "Рыльское купечество могло смело утверждать: "В свече русской культуры и нашего меда капля есть".
Кроме достославного Шелехова, из рыльского купечества вышел Иван Голиков - автор тридцатитомных "Деяний Петра Великого", которые изучал Пушкин, работая над своей рукописью о петровской истории.
Не пощадила Рыльск последняя война. Кто не знает знаменитой битвы на Курской дуге? До моего маленького Пласта докатывалось только эхо сражения, воплощенное в калеках, в неутешном плаче вдов по убиенным, а здесь сама земля поведала мне о народном горе.
Лесной ручей, тихий в летнюю пору и бурный весной, подмыл овражек и обвалил пласт чернозема. Я вгляделся - и содрогнулся: на дне обнаженного паводком окопа белели останки двух солдат: один в ботинках с обмотками, другой - в сапогах. Рядом автоматы ППШ, четыре "лимонки" и котелки с окаменевшей кашей. Бог весть, что случилось - то ли мина накрыла, то ли снаряд, - но остались два парня без вести пропавшими в рыльской земле.
Поутру бреду по просеке столетнего бора, но вместо всхлипа росистых трав слышу странные звуки: дзинь, дзинь, дзинь... Догадался: земля усыпана осколками, гильзами. Километра два прошел, и все время трава звенела и взывала.
Есть минуты, которые стоят десятилетий, и я их пережил в рыльском бору, где окончательно созрело решение: покидаю пределы философии и ухожу в исторические.
Я не знал, что меня ждут редкие счастливые минуты и годы каторжного труда. Но какое это имело значение? Свершилось главное: на древней курской земле я почувствовал себя русским.
И было больно, и было радостно.