Не любить Париж невозможно. В нем найдется место для каждого: для поклонника старины, для любителя бульваров и садов и, конечно же, для того, что отдает свое предпочтение джазу. Морис Флендерс любил Париж, ведь это был его родной город, а любить родной город человек обязан. За те десять лет, что мсье Флендерс не был в Париже, он успел забыть расположение некоторых улиц... но зато он помнил двор, в котором играл с соседскими мальчишками, когда ему было восемь лет, и квартиру родителей... гостиную, в которой по воскресеньям его отец читал газету, и кухню, где мать готовила свои фирменные вишневые пироги...
Прошло десять лет, на улице – конец августа тридцать девятого года; листья некоторых деревьев уже приобрели желтовато-коричневый оттенок, а дожди сопровождались порывистым ветром, который заставлял Мориса Флендерса плотнее запахивать воротник его легкого пальто. Он шел мимо сада Тюильри, в котором писали Моне и Ренуар, мимо национальной галереи Же-де-Пом, и мысли его крутились вокруг изменений, которые он наблюдал в Париже. В начале двадцать девятого года Париж был другим – беззаботным городом роскоши, богатства и разврата, побывать в котором мечтал каждый рядовой американец; в тридцать девятом году от прежней легкости не осталось и следа, позолоту стерли Великая депрессия и нарастающий под боком у французов нацизм. В воздухе отчетливо чувствовалось приближение беды, предчувствие которой не ощущалось там, в Америке. Вернувшись из Лос-Анджелеса в Париж, мсье Флендерс убедился, как все-таки далека от всего остального мира Америка с ее притязаниями на самую свободную и благополучную страну...
Начался дождь, и мсье Флендерс надвинул шляпу на лоб. Его взгляд случайно упал на смутно знакомую ему вывеску кафе, и он остановился, вспоминая, был ли он когда-то в этом заведении. Да, был... конечно же, был! Здесь они с Катей Ростовской пили коньяк под песни Джорджа Гершвина! Он даже вспомнил бармена, который обслуживал их в тот вечер, его звали Томас. Решив пробудить в себе старые воспоминания, вспомнить прежние времена, Морис Флендерс вошел в теплый зал кафе и, на ходу отряхивая костюм, направился к стойке, за которой сидела какая-то неряшливо одетая девица. К удивлению мсье Флендерса, Томас – высокий чернокожий мужчина в строгом смокинге – все еще был здесь и обслуживал посетителей; на мсье Флендерса он посмотрел равнодушно, не узнав его, и спросил, что ему угодно.
– Спасибо, Том, – вежливо поблагодарил его мсье Флендерс, когда бармен налил ему виски.
Бармен подозрительно покосился на него, но затем отвернулся, не узнав в нем того скромного юношу, каким он был десять лет назад. Со странным чувством Морис Флендерс огляделся по сторонам, вспоминая своих старых друзей... и Катюшу Ростовскую, дочку русского адмирала, убитого в Гельсингфорсе в восемнадцатом году, и весельчака Шарля Сенье, и серьезного зануду Симона Верде, и любительницу танго Шарлотту Кессель... Что стало со всеми ними? Он не видел их десять лет и не знал, чем они теперь занимаются. Остепенились ли они или продолжают бессмысленно прожигать свою жизнь в клубах Парижа?..
Выйдя из кафе, под открытое небо, Морис Флендерс задумчиво посмотрел на вход в сад Тюильри, в который он когда-то водил Катюшу Ростовскую, ветреную красавицу, королеву вечеринок в стиле джаз... и подумал, что неплохо было бы навестить ее. Но у кого узнать ее нынешний адрес? Ответ пришел через несколько секунд: можно посмотреть в телефонном справочнике. От мысли, что он увидится со своей давней юношеской любовью, Морис Флендерс немного приободрился, словно сбросил со своих плеч груз прежних лет. Увидеть Катю – значит, вернуться в прошлое, в юность, в двадцатые года, которые остались в его памяти как самое лучшее, самое счастливое и благополучное время...
Вернувшись в гостиницу, мсье Флендерс пролистал справочник, но не нашел в нем ни одной женщины с фамилией Ростовская, и этот факт огорчил его. Катя могла выйти замуж... сколько ей лет? Тридцать девять, она его ровесница... наверное, она просто вышла замуж... Хотя мсье Флендерс и не нашел фамилии Катюши, он продолжил листать справочник и в конце концов нашел в нем адрес своего старого друга Шарля Сенье, с которым он был знаком с времен Великой войны; в годы войны они, будучи мальчишками, только-только вставшими из-за школьных парт, воевали в одном полку и успели подружиться. После войны они, проверенные трудностями товарищи, поступили в один колледж... как же много времени прошло!
Морис Флендерс, с тоской вспомнивший их растраченную юность, пообещал себе, что на следующий день отправится в гости к Шарлю Сенье и, успокоенный, лег спать. На следующий день он встал раньше обычного и, взволнованный предстоящим свиданием, начал собираться. Мсье Флендерс повязывал галстук, когда в дверь его номера постучали, и мужчина, на ходу справляясь со своим аксессуаром, направился к двери... а уже через несколько секунд ему на шею бросилась какая-то женщина, лицо которой он не успел толком рассмотреть. Он был так удивлен этим, что на мгновение застыл, подумав, что женщина могла ошибиться номером, но потом, заметив, как она одета, понял, что она работает здесь, в гостинице. К сожалению, он не мог вспомнить ни одной своей знакомой, которая была бы работала горничной...
– Морис, ты что? – Женщина отстранилась от него, и мсье Флендерс с облегчением выдохнул. – Это же я! Десять лет прошло! Вот это да! Я и не ожидала тебя здесь встретить!..
Крупная рыжеволосая дама, которая набросилась на него, как только он открыл ей дверь, оказалась Шарлоттой Кессель – его давней подругой, его воспоминанием, частью его утраченной юности. На глаза Шарлотты Кессель навернулись слезы, и она снова прижалась к мсье Флендерсу, который поддерживающе приобнял ее за плечи.
– Господи, Морис, ты возмужал! – воскликнула она, опускаясь в кресло. – Когда-то ты был таким щуплым! А сейчас... И я так изменилась, да? Я пострашнела, Морис?
– Нет, нисколько, – ответил мсье Флендерс, садясь на диван напротив нее. – Для своего возраста ты прекрасно выглядишь!
Он, конечно же, слукавил. От прежней Шарлотты Кессель не осталось ничего, изменились взгляд, выражение лица... даже волосы стали чуть темнее... но, может быть, ему только показалось... Шарлотта, в прошлом подающая надежды певица, работала в гостинице с тридцать третьего года, перестала ходить в клубы и отказалась от общения с друзьями, в число которых когда-то входил и Морис Флендерс. Теперь она вела скромную, нравственную жизнь, мыслями снова и снова возвращаясь в свою стильную молодость... и она не ожидала, что однажды в числе постояльцев гостиницы окажется ее старый друг Морис, ставший популярным в Голливуде сценаристом.
– Какими судьбами в наши края, Морис? – поинтересовалась она, украдкой взглянув на часы. – Ты что, решил бросить Голливуд и вернуться домой?
– Мой дом в Лос-Анджелесе, Шерри, – покачал головой мсье Флендерс. – Просто я пишу новый сценарий для Полетт Годар. Нужно что-нибудь французское... французский антураж! Поэтому я здесь. В Лос-Анджелесе мне как-то не работается...
– Идеи есть?
– В том-то и дело, что мне ничего не приходит в голову. Полетт хочет что-то романтичное и драматичное... что-то очень возвышенное... в общем, я не знаю! Надо что-нибудь придумать...
– А о двадцатых годах ты написать не хочешь?..
Мысль написать о «потерянном поколении» посещала Мориса Флендерса, но он не хотел возвращаться в двадцатые года, не хотел писать о тех безумных ночах, о том отчаянном желании жить, дышать, быть самим собой... это было личное, настолько личное, что писать об этом казалось невозможным. Как бы смотрелись двадцатые года сейчас, в тридцать девятом, когда Европа замерла в страхе перед Гитлером и его «коричневой» армией?.. Говорить об этом с Шарлоттой он не мог, потому что чувствовал, что их разделяет что-то незримое, что невозможно увидеть глазами, но можно почувствовать каждой клеточкой тела. Годы, все те же годы... тяготы ее скучной жизни и написанные им сценарии для голливудских лент... джаз, который когда-то объединил их, не имел прежней силы и должен был скоро замолчать...
Шарлотта Кессель не могла долго разговаривать с ним, ей нужно было заняться уборкой, и Морис Флендерс, чувствуя себя неловко рядом с ней, поспешил уйти... но образ немолодой, располневшей Шерри не оставлял его, и он вспоминал, какой ослепительной, яркой, как экзотические бабочки, она была десять лет назад. Их время прошло, и они такие старые! И не верилось, что эта блистательная, злая, жестокая эпоха оставила им шанс начать новую жизнь...
Морису Флендерсу едва исполнилось семнадцать лет, когда он поднялся из-за школьной парты, надел форму солдата и отправился в свой первый поход. Мировая война подходила к концу, всем было ясно, что Франция выйдет из этой страшной схватки победительницей, но на полях сражений продолжали умирать люди – французы, англичане, немцы, австрийцы... такие же молодые люди, как и Морис, молодые и полные надежд на счастливое будущее после войны.
Париж в те тяжелые для Франции дни напоминал промышленный город, в котором, однако, трудно было встретить мужчину. Всех мужчин, способных держать в руках винтовку, отправили на фронт, и в городе остались лишь старики, калеки и подростки, которые, однако, были готовы делать все для победы над врагом. Места у станков на заводах заняли женщины, среди которых была и мать Мориса, прежде не работавшая в таких тяжелых условиях... но они выстояли, противник был побежден, а союзники поспешили добить проигравшие страны мирными договорами, отнимающими у проигравших принадлежащие им земли. Морис вернулся домой живой и почти невредимый; о войне напоминали лишь невыносимые головные боли, не дающие ему спокойно спать по ночам. Месяцы, проведенные на войне, были его личным испытанием, путешествием в адское пекло, запомнившееся ему на всю жизнь, и, вернувшись домой, туда, где не рвались бомбы и не звучали снаряды, он был поражен, узнав, что есть люди, которые не видели того, свидетелем чего он стал на фронте.
Лишь одно хорошее породила это война – товарищество. Морис привык полагаться на своих боевых товарищей, которые никогда не бросали раненых на поле боя, всегда пытались помочь и приободрить, и гордился тем, что у него такие преданные друзья, которым можно отдавать себя без остатка. Самым близким его другом был Шарль Сенье, его ровесник, юный поэт и литератор, мечтающий о всемирной славе писателя. Он пристрастил Мориса к чтению классических романов и эссе, а потом, когда молодой Флендерс задался вопросом, чем ему заниматься после войны, предложил ему поступить в колледж с гуманитарным уклоном, в который он планировал пойти в следующем году, и Морис решил, что тоже попробует себя в качестве литератора. В отличие от Шарля, который писал небольшие рассказы, Морис Флендерс нацелился на драматургию и начал создавать пьесы, которые, как и у всех новичков, у него получались корявые и нежизнеспособные.
– Ты ленишься, – сказал ему Шарль, когда Морис пожаловался ему на свою неспособность написать что-то стоящее. – Больше работай, остальное время трать на самообразование. Я чувствую, что у тебя есть талант, тебе только нужно взрастить его!..
Оптимизм Шарля Сенье поражал Мориса. После войны и прежде скромный и замкнутый, мсье Флендерс стал еще более закрытым, часто казался окружающим мрачным и нелюдимым, редко улыбался и не мог понять, как кто-то может веселиться, зная, что на земле могут происходить такие вещи, как война. Шарль же хотел поскорее обо всем забыть и начать веселиться. Именно Шарль был инициатором их первого похода в ночной клуб. Это было после их первого учебного дня в колледже; вечером Морис планировал отдохнуть, а потом немного позаниматься, но Шарль попросил его пойти с ним на танцы, и молодой человек не смог ему отказать.
– Зачем нам это надо? – спросил у товарища Морис, когда они остановились у дверей клуба. – Лично у меня есть дела поважнее!
– Мы просто посмотрим, – успокоил его Шарль. – Я еще никогда не был в таких клубах, да и ты тоже... Должны же мы знать, что это такое!
В клуб они попали через полчаса, вместе с группой модно одетых молодых людей. Оказавшись в прокуренном зале, Морис вытянул шею и тихо присвистнул, поняв, что им здесь не место; он и Шарль были одеты в простые костюмы покроя четырнадцатого года, которые не могли соперничать с костюмами завсегдатаев этого заведения. Они сели за стол в углу, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и заказали коньяк, внимательно наблюдая за происходящим.
Непривычный мир... непривычная музыка... джаз... В последнее время все только и говорили о джазе, но Морис, в доме которого звучали Моцарт и Вивальди, не понимал, что можно найти в легкой, не отягченной лишним смыслом музыке чернокожих. Здесь, в этом клубе, джаз звучал по-другому, он был частью того непередаваемого словами действа, свидетелем которого ему довелось стать. На сцене выступала его ровесница, обаятельная рыжеволосая красавица в коротком светло-бежевом платье, имя которой было Шарлотта Кессель, а у сцены, в стороне от столиков, танцевали стильно одетые молодые люди. Мужчины в этом мире носили длинные пиджаки, укороченные брюки или широкие штаны из серой шерстяной фланели, которые были так популярны у английских студентов; особенно изобретательны были женщины: блестящие платья до колена, с заниженной талией и открытой спиной, боа, шали и туники, а еще украшенные перьями повязки для головы, замысловатые береты и шляпки в виде колокола... и много, много, много косметики... Эти девушки коротко стриглись, некоторые даже осветляли волосы, кое-кто пользовался специальными кремами для загара, которые стали появляться в продаже в ответ на желание модниц быть загорелыми...
Джаз и танцы этих людей были непривычны для Мориса; он отказался ходить в клубы вместе с Шарлем и вернулся к учебникам. Так получилось, что девушки с его курса были из очень порядочных семей; они хотели одеваться стильно и танцевать до утра под новую музыку, но им запрещали родители, и эти юные мадмуазель готовы были впиться зубами в тех девушек, которые пользовались большей свободой. Иногда Морис, окруженный таким количеством милых девушек, мог поухаживать за своей однокурсницей, но дальше вечерних прогулок дело не продвигалось. А девушки были рады гулять с ним, фронтовиком, серьезным молодым человеком с амбициями и большими планами на жизнь... поэтому, когда к ним перевелась дочь русского адмирала Екатерина Владиславовна Ростовская по прозвищу Кэти-Кэт, однокурсницы Мориса объявили ей войну...
Катюша, по-другому Кэти-Кэт, ломала все стереотипы. Она, будучи одаренной от рождения, любила читать, знала классическую литературу и писала потрясающие сочинения; она играла на фортепиано и мечтала когда-нибудь обучиться игре на скрипке; у нее была активная гражданская позиция, она объявила себя пацифистом, так как насилие, физическое и моральное, вызывало у нее отвращение; она была «флеппер» – так в Америке называли эмансипированных женщин, этаких «ля гарсон», которые пользовались косметикой, носили короткие платья, меняли мужчин и танцевали до утра. «Ля гарсон», по мнению многих, не была быть умной и начитанной, многие представляли ее бесполезным существом, способным только выпивать с вечера до восхода солнца, и то, что Кэти-Кэт хотела сделать карьеру и добиться положения в обществе сама, развивая свои таланты, казалось лишь частью ее чудачества.
Многие девушки завидовали ее внешности – она была привлекательна, ее коротко подстриженные черные волосы едва прикрывали уши, а глаза, блестящие и немного хитроватые, смотрели на окружающих с участием и нескрываемым любопытством; другие девушки звали ее глупой гусыней, при этом не скрывая, что заглядываются на ее молодого человека – лейтенанта военно-воздушных сил, который часто встречал Катюшу у колледжа. Как Морис узнал от Шарля, давно знакомого с Кэти-Кэт – они часто пересекались на вечеринках в ночных клубах и обменивались дежурными фразами, – Катя была в хороших отношениях со многими мужчинами, но предпочтение отдавала своему лейтенанту, с которым часто ездила на аэродром; чем она там занимается, оставалось для всех загадкой...
Однажды Морис столкнулся с Катюшей на лестнице после занятий, и она спросила у него с лукавой улыбкой:
– А ты интересуешься чем-нибудь, кроме книг и занятий?
– Мне нравится музыка, – признался он. – Классика, в основном... А что слушаешь ты?
– Джаз, конечно, – протянула в ответ она, скрыв свое удивление. – Я обожаю песни Коула Портера и Ирвинга Берлина... и Джорджа Гершвина... и Курта Вайля... Почему тебе не нравится джаз? Он же такой классный!
– Классный?
– Да, классный. Ты что, никогда не слышал это слово?..
Морис Флендерс почувствовал досаду. Он задался вопросом, почему образованной и любознательной Кате нравится эта странная музыка, и пришел к выводу, что она не стала бы интересоваться джазом, если бы он был плох. Значит, это он чего-то не понимал... Этим же вечером он попросил Шарля взять его с собой в клуб, и его старый товарищ без раздумий дал на это согласие; он даже позволил Морису облачиться в свой новый костюм и повязал вокруг его шеи яркий шарф.
– Вот, теперь тебя не отличишь от остальных, – заметил Шарль, оценив конечный результат. – Я отведу тебя в клуб у Пале-Руаяль, там часто появляется Кэти-Кэт...
За год Шарль умудрился свести знакомство почти со всеми завсегдатаями джазовых клубов и ресторанов. Благодаря ему Морис Флендерс познакомился с начинающей певицей Шарлоттой Кессель, которую друзья называли Шерри, Симоном Верде с инженерного факультета – ужасным занудой, но хорошим танцором, и многими другими молодыми людьми – студентами и обычными продавцами универсальных магазинов. Все они работали на износ, чтобы иметь не только жилье и стол три раза в день, но и модные наряды, и Морису, чтобы обновить свой бедный гардероб, пришлось устроиться на вечернюю работу в книжный магазин. Туда ему помогла устроиться Катя Ростовская, подрабатывающая в книжном в свободные от учебных занятий дни...
Джаз перестал казаться Морису Флендерсу чем-то из ряда вон выходящим, наоборот, он стал для него источником вдохновения. Подражая культовому писателю их времени Фрэнсису Скотту Фицджеральду, Морис писал рассказы о своем «потерянном поколении», которое пережило Мировую войну и, осознавав неустойчивость этого мира, искало успокоения в алкоголе, танцах и нестандартной музыке. Он стал заучивать имена джазовых исполнителей и композиторов – как и Кэти-Кэт, в своем большом списке он особенно выделял Ирвинга Берлина и Коула Портера, – а потом попросил Шарля научить его стильно танцевать. Но Шарль втайне от него обратился к Катюше, и девушка, услышав о желании Мориса научиться танцевать, развеселилась и пообещала помочь мсье Флендерсу в освоении основных джазовых стилей.
– Как все запущенно! – заметила она, когда Морис сказал ей, что из танцев ему известен только классический вальс. – Ладно, попробуем что-нибудь с тобой сделать... Думаю, на это уйдет недели три.
– Три недели? – выдохнул Морис, не ожидавший, что этой науке нужно учиться так долго.
– А ты сколько думал? – отозвалась Кэти-Кэт. – За час такому не обучиться... Научила же я Себастьяна танцевать танго! Значит, и с тобой справлюсь!
Себастьяном звали ее летчика, с которым Катя встречалась с девятнадцати лет.
– Он хорошо танцует? – как-то спросил Морис у Кэти-Кэт, когда она учила его фокстроту. – Твой лейтенант?
– Старший лейтенант, – ласково поправила его девушка. – Да, он хорошо танцует, особенно чарльстон... Это я приучила его к джазу. Когда-то он не интересовался этим... он и сейчас не очень любит вечеринки, мне всякий раз приходится упрашивать его, чтобы он пошел со мной в клуб... Он считает это глупостью. Он ведь... бывший фронтовик, попал на фронт в четырнадцатом году, когда война только началась... У меня такое ощущение, что он сердится на меня за то, что я так люблю танцы, и джаз, и вечеринки... и алкоголь... Он считает, что девушка не должна пить!..
Катя действительного много пила, также много, как и курила, но в их компании это не казалось неправильным. Девушки пили, курили, вставив папиросы в длинные мунштуки, вели себя вызывающе, показывая, что они ничем не хуже мужчин... Катя была ничем не хуже и не лучше остальных «флепперс», пусть и была образованнее многих из них. Как и другие, она пыталась скрыть под слоем косметики свое истинное лицо – лицо женщины, пережившей Великую войну...
У Мориса Флендерса появилась своя компания. В нее входили несколько ребят из их с Шарлем колледжа, Шерри Кессель, Симон Верде и еще несколько ребят из среднего класса. Оставалось желать только одного – пропуска в высший свет. Об этом пропуске, дающем право общаться с великими музыкантами, писателями и художниками, людьми их эпохи, мечтал каждый завсегдатай ночных клубов, но получить его мог только тот, у кого были большие деньги. Больших денег ни у кого из компании Мориса не было. Морис и Шарль планировали в скором времени начать продавать свои творческие работы, но это были только мечты. После колледжа они поступили в университет на филологический факультет, свободного времени для работы оставалось все меньше, а отказываться от вечеринок они не хотели, хотя эти праздники часто были им не по карману. К их удивлению Катя Ростовская сказала, что не будет продолжать обучение, а устроится манекенщицей в один из многочисленных модных домов; вскоре ей это удалось, она стала моделью Поля Пуаре – популярного парижского кутюрье, стоящего на одной ступени с Жаном Пату и Коко Шанель. Такой резкий переход сбил начавшего испытывать к ней симпатию Мориса с толку. Еще недавно она говорила, что хочет учиться на филологическом факультете... все преподаватели колледжа советовали ей продолжить обучение, говорили, что у нее есть талант... но Катя выбрала самый доступный способ попасть в круг сильных мира сего – стала манекенщицей.
Ее решение не оставило равнодушным ее старшего лейтенанта, который поспешил объявить Кэти-Кэт, что ему нужна серьезная девушка, а не легкомысленная девчонка, думающая только о нарядах и головных уборах... и Катя в кругу друзей, на очередной вечеринке, сообщила, что они расстались.
– Он идиот, – заявила Катюша Морису, когда он провожал ее до дома. – Бестолочь! Он уже вообразил меня женой и матерью своих детей... но, к счастью, вовремя одумался... Идиот! Но он был мне полезен: научил водить самолет.
– И ты не боишься управлять настоящим самолетом? – поддел ее мсье Флендерс, и Катя ухмыльнулась.
– Вот еще! Я ничего не боюсь! Я не раз пробовала, в этом нет ничего страшного... Страшно! Я забыла, что такое страх, когда, будучи девчонкой, пошла работать в госпиталь медсестрой. Я там многое видела, после этого мне ничего не страшно!..
Прежде она не говорила об этом, и Морис не знал, что она в шестнадцать лет ухаживала за ранеными, помогала доктору при ампутациях, а потом долго успокаивала несчастных мальчиков, не зная, как объяснить им отсутствие у врача медикаментов. Катя никогда не говорила и о своей семье, о матери, которая переехала в Париж в четырнадцатом году, за несколько месяцев до начала Мировой войны, и об отце, с которым ее мать рассталась из-за многочисленных измен. То, что ее отец был героем Российской империи, ее не волновало, этот факт не давал ей ничего: ни средств, ни уважения в обществе...
Ее история была такой же грустной, как и истории других близких знакомых Мориса Флендерса. Шарлотта Кессель, например, выбралась из самых низов благодаря своей тете, отнесшейся к племяннице с пониманием и сочувствием; во время одной из бомбежек погибли ее младшие брат и сестра, которым Шерри любила читать сказки на ночь, которых она ласково целовала в лоб и просила вырасти хорошими людьми. Она мечтала стать знаменитой певицей, но, несмотря на прекрасные вокальные данные, оставалась незамеченной и продолжала петь в маленьких джазовых кафе... У студента инженерного факультета Симона Верде, который любил читать окружающим лекции на самые разные темы, начиная от маньеризма в архитектуре и заканчивая историей Французской революции, была похожая история. В четырнадцатом году его родители, бабушка и старший брат погибли под обломками разрушенного дома; сам Симон чудом остался в живых, отделавшись лишь легкими порезами и синяками; после этого его забрал к себе бездетный родственник, благодаря которому юноша и смог поступить в университет... Про Шарля, боевого товарища Мориса, можно было и не говорить. Все они, так или иначе, пострадали и, поддавшись нахлынувшему на «потерянное поколение» отчаянию – отчаянию, которое появляется после крушения прежних идеалов, – стали бессовестно прожигать свою жизнь, не зная, чего им ожидать от будущего.
В Европе стали набирать вес недавно созданные фашистские партии; партии такого типа появились в Скандинавских странах, в Англии, во Франции, в Германии, в Италии... а поколение джаза, словно чувствуя приближение опасности, продолжало веселиться, проводя вечера и ночи над рюмками с алкоголем. Такую жизнь вели друзья Мориса, многие молодые люди, потерявшие ориентиры и смысл жизни. Дошло до того, что ночная жизнь так затянула Мориса, что он забросил занятия в университете и устроился на работу в магазин, на который выходили окна его крошечной квартирки. Шарль, несмотря на пристрастие к выпивке, продолжал держаться и ходить на занятия... но затем и он бросил университет. Кэти-Кэт пыталась образумить обоих, но была вынуждена позорно капитулировать. У нее дела шли неплохо, она получала хорошие деньги... а потом познакомилась с сыном секретаря министерства иностранных дел Андре Роже...
Андре Роже был легкомысленным, эгоистичным, живущим ради собственного удовольствия юношей. В его карманах всегда водились деньги, он имел пропуск в то самое высшее общество, о котором тайно грезила Кэти-Кэт, и, оценив красоту русской манекенщицы, решил «позаботиться» о ней. Когда Морис узнал об их романе от Симона Верде, он побледнел и без сил упал на диван в своей маленькой гостиной. Ослепительно яркая, бесстрашная и отчаянная Катя Ростовская очень нравилась ему, он не понимал, как она, такая смелая и гордая, могла связаться с таким ничтожеством, как Андре Роже.
– Зачем ты это делаешь? – спросила Катю он, увидевшись с ней в кафе «Анжелина», в котором любил пить африканский горячий шоколад Марсель Пруст. – Это же бесчестно!
– Не кричи! – резко оборвала его Кэти-Кэт. – Андре – сын секретаря МИДа... понимаешь?
– А как же я? Что если... если я тебя люблю или...
– И что? – требовательно спросила у него Катюша. – Что это дает мне? Что ты можешь мне предложить? Наш маленький джазовый мирок – жалкая пародия на тот мир, в котором живут люди вроде Андре Роже! Я не хочу провести свои лучшие годы за стиркой и глажкой! Я хочу жить! Андре даст мне эту жизнь... как я могу от нее отказаться?
– И это говорит самая умная девушка нашего курса, – бросил Морис, поднимаясь на ноги. – Что ж, хорошо... раз ты так считаешь...
В тот раз он предпочел уйти. Он злился на Катю, но понимал, что она имеет право поступать так, как считает нужным; больше он злился на своих друзей, которые, пользуясь покровительством мсье Роже, проникли в мир роскоши и богатства. Отныне им были открыты двери лучших клубов и ресторанов Парижа: «Лоран», «Павийон-Элизе», «Клозери-де-Лила», «Флор», «Динго»... В этих местах появлялись Жан Кокто, Сергей Дягилев, Сальвадор Дали, Клод Моне, Альбер Камю, Эрнест Хемингуэй, Коул Портер... Для друзей Мориса это был рай! Кэти-Кэт, чтобы избавиться от чувства вины, пригласила Мориса Флендерса в «Динго», где она познакомилась со Скоттом и Зельдой Фицджеральдами, но он послал ей отрицательный ответ по почте, попросив больше не писать ему и не пытаться как-то связаться с ним. Это было глупо, он и сам понимал, что ничего не докажет ей этим, но не хотел любоваться на смазливую физиономию ее нового друга, который относился к ней как красивой вещи, годной лишь для украшения дома. Все свободное от работы время он проводил в баре, расположенном на первом этаже его дома, и его единственным собеседником в эти часы был Шарль Сенье.
– Она плохо кончит, – говорил Морис Шарлю, который всегда был готов выслушать его. – Она ведь умная девушка... но она дура, она не понимает, что так не может продолжаться вечно!
– В чем-то она права, – заметил как-то Шарль. – Тебе нечего ей предложить. Твои прежние пьесы не ставят, новые ты не пишешь... Этот Роже предложил ей другую жизнь, без забот... он предложил ей видимость стабильности... Почему бы тебе не остепениться? Может, попробуешь что-нибудь написать?
– Не получается... На меня странно действует этот город! Я не могу здесь работать!..
Совет Шарля Сенье уехать в Америку он тогда проигнорировал... но спустя какое-то время вспомнил о нем. Шел тысяча девятьсот двадцать девятый год...
И вот, спустя десять лет, он, Морис Флендерс, снова в Париже, он идет по знакомым улицам в сторону дома Шарля Сенье, своего старого боевого товарища. В воздухе снова чувствуется тревога, напряжение, предчувствие нового грома... Почему-то этот день показался мсье Флендерсу особенным; прохожие выглядели озабоченными, на улицах появились группы людей, которые что-то обсуждали, сдвинув головы... но мсье Флендерс не мог понять, в чем дело. Он хотел увидеть Шарля, узнать, как он живет, не нужна ли ему помощь... он хотел узнать, как живет Кэти-Кэт, образумилась ли она... и что стало с остальными ребятами. Что стало с Шерри он уже узнал, ему хватило короткого разговора с ней, во время которого он ощутил смутно знакомое ему чувство вины. Вдруг Катя нуждается? Шарль должен знать... когда он, Морис, уезжал, он вырвал у товарища обещание позаботиться о Катюше и не позволить ей натворить глупостей... он должен знать...
У дома, в котором жил Шарль Сенье, был установлен газетный киоск. Боясь неизвестно чего, мсье Флендерс остановился у киоска, сунув руки в карманы легкого пальто, и огляделся по сторонам. Он не мог не заметить, что что-то не так... что-то явно было не так... Повернувшись к продавщице газет, он вежливо спросил у нее:
– Простите, а сегодня... сегодня что, что-то произошло?
– Мсье, в каком мире вы живете?.. Не хотите купить газету?
– Хорошо, давайте...
Он отвернулся от продавщицы и, заметив вышедшего из подъезда дома Шарля Сенье, обомлел. Шарль совсем не изменился за эти десять лет, разве что поседел немного... но он по-прежнему был строен и элегантен, держался со свойственным ему достоинством... а под руку с ним шла скромно одетая темноволосая женщина, не узнать которую мсье Флендерс не мог. Шарль Сенье и Екатерина Владиславовна прошли мимо, не заметив его – призрака из прошлого, и мсье Флендерс проводил их озадаченным взглядом – они направились в сторону ближайшей станции метро. Он хотел догнать их, хотел, чтобы они вспомнили его, но что-то удерживало его на месте, не давая ни шага ступить. Они были видениями прошлого, которые не вызывают ничего, кроме ностальгии. Он увидел то, что хотел: Шарль и Кэти-Кэт повзрослели, это было заметно по их одежде, по походке... Когда Катя проходила мимо него, мсье Флендерс заметил, что она больше не красится, и это стало для него настоящим откровением.
Взяв у продавщицы газету и расплатившись с ней, Морис Флендерс перешел через дорогу и вошел в небольшой парк у дома Сенье. Опустившись на свободную скамейку у фонтана, он развернул дрожащими руками сегодняшнюю газету, опустил глаза на первую страницу и прочитал вслух приглушенным голосом:
– Сегодня, первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года, в четыре часа сорок пять минут утра, нацистская Германия без объявления войны напала на Польшу...
Несколько раз мсье Флендерс перечитывал одно и то же, вникая в смысл напечатанных на страницах газеты слов, но все никак не мог поверить своим глазам. Война... снова... Германия напала на Польшу... что дальше?.. Сунув свернутую газету в карман пальто, Морис Флендерс поднялся на ноги и прогулочным шагом направился к воротам парка. Война, война, война... одно это слово вызывало дрожь во всем теле! Война – это снова миллионы погибших, смерть и кровь, бомбежки... вечная тема, потрясающая тема для творчества!..
Машинально идя по улице и никого не замечая, Морис Флендерс думал, о чем он собирается писать, – о войне. Он не вернется в Лос-Анджелес, пока не вернется, он останется в Париже и будет писать о войне! Не для себя, не для своих современников, а для тех, кто будет жить после него... чтобы они сотню раз подумали перед тем, как развязывать очередное кровопролитие. Люди должны знать о войне... и он сделает все, чтобы они узнали о ней!.. В минуту, когда он принял окончательное решение, мсье Флендерс почувствовал себя необычайно легко, и все из-за прилива вдохновения, которое вернулось к нему в самый неожиданный момент. В эту минуту даже прошлое, состоящее из алкоголя и джазовых вечеринок, казалось ему осмысленным и неслучайным. Не нужно лишать молодых свободы, любви и будущего, пусть взросление происходит постепенно, само собой. Музыке свое время, смерти и войне – свое... И осознавшему это мсье Флендерсу показалось, что он понял смысл этой жизни. В свое время. Потому что время джаза прошло, пришло время новой войны...