Мой первый выход на охоту случился через год после демобилизации брата Ивана из армии, в августе 1952 года. Мы отправились охотиться с одной на двоих малокалиберной охотничьей винтовкой, которую Иван где-то одолжил. Она была в полтора раза короче и легче спортивной малокалиберной винтовки. Мы шли пешком на озёра, расположенные сразу за Домом отдыха, вдоль столбов линии телефонной связи. Уток летало много, а опыта имелось мало, поэтому первый выход получился не очень удачным. Тем более, что охотничью собаку мы ещё не завели. А ещё не усвоили одно из основных правил охоты ; подбираться к цели против ветра. Поэтому утку, которую удалось подстрелить Ивану, унесло ветром к противоположному от нас берегу озера, и найти её мы не смогли.
Мне было позволено совершить несколько прицельных выстрелов по уткам, но пули, как говорят стрелки, ушли в молоко.
Через пару лет мы чувствовали себя уже опытными охотниками. Иван стал одалживать две винтовки, а пёс Лапыш ; исправно исполнять обязанности охотничьей собаки.
В дни открытия осеннего охотничьего сезона на озёрах, где мы ранее охотились, желающих пострелять собиралось больше, чем уток. Поэтому мы решили ходить к другим озёрам, расположенным вдоль берега Печоры и Голубковского шара, от Белой Щельи до Лебяжьего полоя. Позже стали уходить на три-четыре дня к Лебяжьему полою, Сенокосной курье и озёрам, расположенным вдоль них. Не имея палатки и спальных мешков, ночевали в вырытых нами норах в зароде сена, наиболее близко расположенном к берегу полоя или курьи. Залезали в нору ногами вперёд, лицом к водоёму, винтовку укладывали под правую руку, стволом наружу. Проснувшись утром, осторожно переворачивались на живот, протирали глаза, чтобы посмотреть, не сидят ли утки в метрах пятидесяти-ста от нас. Если они были, вытягивали винтовку, устанавливали требуемую дальность стрельбы и стреляли в выбранную птицу. Иногда, прежде чем выстрелить, высматривали вожака стаи, дожидались, когда он нырнёт за кормом, и только затем стреляли. Когда вожак выныривал, стреляли по нему. В результате, не вылезая из зарода, иногда удавалось подстрелить двух-трёх уток.
Бывало, что в порыве охотничьего азарта за два-три дня добывали по несколько десятков уток. И тут вставал вопрос, как их дотащить до города? К счастью, многие организации города на лето перевозили своих лошадей на Ёкушанский берег. К концу августа и началу сентября трава на пастбищах была уже либо съедена, либо вытоптана. Поэтому часть лошадей в поисках корма уходила в район Лебяжьего полоя, и лакомилась там свежим сеном из заготовленных сенокосчиками зародов. Оставалось после завершения охоты обнаружить этих лошадок, подманить одну или две куском хлеба, надеть заранее запасённые уздечки, взобраться на них со всем своим грузом, и не спеша поехать в Ёкушу или на Пригородное.
Мои одноклассники Саша Иванов и Рудик Селянинов, зная, что не только я, но и наши ровесники из Кармановки уже не первый год охотятся на уток, тоже загорелись желанием испытать отцовские ружья и боеприпасы к ним, хранившиеся у Селяниновых ещё с довоенной поры. Они принялись уговаривать меня свозить их на моей лодке на охоту, ибо охотиться в одиночку им запрещали матери. Мать Рудика, Матрёна Андреевна, после долгих уговоров согласилась отпустить горячо любимого сына. Тогда и мать Саши, Наталья Касьяновна, согласилась, но поставила условие: мы должны охотиться на острове Киселичном, где можно укрыться от непогоды и переночевать в доме сенокосчиков совхоза. И чтобы, в случае чего, они знали, где нас искать.
Интеллигентные учительницы не имели дела с лодками и сенокосами. Поэтому, подумав о том, где нам переночевать, они не подумали о другом ; сумею ли я с их сыновьями, не имеющими опыта плавания по бурным в ветреную осеннюю погоду водам Печоры, пересечь реку напротив лесозавода.
Загрузив в лодку всё необходимое для охоты и посадив Сашу и Рудика на вёсла в носу лодки, я сел за руль и кормовое весло и дал команду трогаться. Гребцы оказались никудышные, поэтому, добравшись до Городецкого шара, я решил поставить парус, тем более, что дул сильный попутный ветер. Дойдя под парусом до лесозавода, я изменил курс на девяносто градусов, чтобы пересечь Печору, и ветер из попутного превратился почти в боковой. Вдобавок стали налетать сильные порывы. Под боковым ветром лодка потеряла ход и сильно накренилась, тем не менее, Печору нам удалось пересечь.
При входе в протоку, отделяющую остров Киселичный от противоположного берега Печоры, мачта паруса не выдержала очередного порыва ветра, и парус оказался за бортом, а неуправляемую лодку стали захлёстывать волны. Я бросился вытаскивать из воды парус, скомандовав Саше и Рудику садиться на вёсла. Не успел Рудик взяться за весло, как очередной вал воды ударил в лопасть его весла, ручка ударила парня в живот, и он отлетел в нос лодки. На наше счастье, залитая водой лодка не опрокинулась, нас успело выбросить на песчаный носок Киселичного. Я дал приказ охотникам выйти из лодки, чтобы вброд вдоль берега увести её в затишье, к месту стоянки лодок совхозных сенокосчиков.
Промокшие с ног до головы, мы дотащились до пустой избы сенокосчиков, и затопили печь, чтобы обсохнуть. Рудику не терпелось испытать свое ружьё, поэтому, чуть обсохнув, пошли на ближайшее озеро. Но уток там не оказалось. Не смогли мы их найти на другой день и на других озёрах. То ли всех уток на острове перебили сенокосчики, то ли птицы попрятались от сильного ветра. Ветер не утихал, поэтому у нас не возникло большого желания отправиться в устье Мойбичера искать на лодке водоплавающих. Потренировавшись в стрельбе по гагаре, одиноко плавающей по озеру, стали собираться домой.
Передо мной встал вопрос, как с такими горе-гребцами добраться домой? И тут нам снова повезло: с реки стал доноситься звук работающего мотора. Бросившись со всех ног к берегу, я увидел дору колхоза им. Кирова, идущую в направлении Нарьян-Мара. Стал махать рукой, и моторист пристал к берегу. Он согласился взять нашу лодку на буксир и дотащить нас до города при условии, что я сяду за руль его доры, т.к. дизель постоянно барахлит, и при переходе Печоры ему лучше не отходить от него. Я возражать не стал, и мы благополучно добрались домой.
С Сашей Ивановым побывать на охоте мне больше не довелось. А с Рудиком Селяниновым, когда мы стали студентами одной группы физического факультета Ленинградского Госуниверситета, бывали, и не однажды. Редкая поездка в компании с ним обходилась без какого-нибудь ЧП. Как-то, после нескольких осечек ружья, он вытащил из патронника патрон и стал ножом выковыривать из него капсюль. Я во время сообразил, что это может привести к несчастью ; выстрелу патрона дробью или гильзой ему в лицо, и выбил патрон из его рук.
В другой раз, подбив утку, сидевшую у противоположного берега узкого, но длинного озера, он тут же, не раздеваясь, бросился вброд доставать её. На середине озера, когда из воды торчала только голова, сапоги его завязли в иле, и он чуть не остался там навсегда. А ростом он был, как сказала одна хохотушка из нашей группы, метр пятьдесят с шапкой и весил не более 52 кг. Поэтому его взяли в сборную университета по борьбе, потому, что выступать в весовой категории «муха» было некому. Когда я спросил хохотушку: «Почему с шапкой?», в ответ она расхохоталась: «Да потому, что если рост призывника метр пятьдесят с шапкой, то его в армию не берут. А если без шапки, то берут».
Городские подростки фактически бесконтрольно пользовались ружьями отцов, не вернувшихся с войны, и это приводило порой к трагедиям со смертельным исходом. Так, один из моих ровесников, возвращаясь из школы, увидел в непосредственной близости от своего дома плавающих уток. Он не медля забежал домой, бросил портфель и схватил стоявшее в переднем углу комнаты ружьё. И в тот же момент раздался выстрел, насмерть поразивший его мать: пользуясь ружьём в предыдущий раз, он забыл спустить курок, а, вытаскивая ружьё из угла, случайно зацепился за что-то спусковым крючком.
Бывали и трагикомичные случаи. Юный охотник отправился на одну из своих первых охот на ближайшее к городу озерко. Подойдя к нему, он заметил стайку плавающих уток. Соблюдая все меры предосторожности, подобрался к ним и выстрелил, но утки на его выстрел никак не отреагировали. Зато с противоположного берега озера раздался рёв и мат. Оказалось, что юный охотник принял за уток деревянные манихи и поразил дробью из своего ружья не только маних, но и их хозяина, лежавшего в ожидании подлёта птицы на противоположном берегу.
Работавшие на сенокосах сельхозтехникума студенты-якуты предпочитали охотиться способом, который они называли ; «с подъезда». Тем более что у них была резиновая лодка.
Якут по фамилии, кажется, Татаринов пригласил меня на охоту, предложив роль подгребного, то есть усадил меня на вёсла, а сам с ружьём расположился на корме. Мы поплыли вдоль травяного берега озера. Вскоре прямо перед нами из травы взлетели утки, он прицелился, но выстрела не последовало, ружьё дало осечку. Он решил заменить патрон, но согнуть пополам ружьё, чтобы достать патрон, ему никак не удавалось. Кончилось тем, что он, как тогда говорили, взбеленился, глаза его налились кровью, и он велел мне срочно пристать к берегу.
Подъехав к берегу, он выскочил из лодки, подбежал к ближайшему дереву и со всей силой ударил по нему ружьём. Вместо того, чтобы согнуться, оно рассыпалось на несколько частей. После этого он остыл и долго удивлялся ; почему же ружьё даже после удара не выстрелило? А я удивлялся ; почему он совсем не переживает из-за разбитого ружья?