Пасмурным ноябрьским утром 1944 года папа первый раз повел меня в школу. Неделю назад мы приехали в маленький, сильно разбитый войной город Каменец-Подольский. Поначалу родителям было не до меня. Мама распаковывала вещи, а папа пропадал на службе. До переезда сюда эвакогоспиталь №3395, которым командовал отец, находился в городе Вичуга Ивановской области. В октябре его погрузили в теплушки и с большими остановками повезли на Украину. Перед самым отъездом мне исполнилось семь лет. К тому времени читать, немного считать и писать я уже научился, поэтому родители решили определить меня в первый класс уже на новом месте.
Наконец, торжественная минута настала. Прихватив на всякий случай свой букварь, я шагал рядом с папой мимо разбитой коробки бывшего пединститута, через двор большого кирпичного дома, из глухих торцовых стен которого в разные стороны смешно торчали жестяные печные трубы. Нас направили к завучу школы. Он попросил меня что-то прочитать, потом долго беседовал с папой. В итоге договорились определить меня в школу на следующий год. Причин было несколько. Во-первых, я на целую четверть отстал. Но самое главное, школа была украинской, а я говорил только по-русски, да к тому же с сильным ивановским акцентом. Над моим выговором ребята потешались потом еще несколько лет.
Так я оказался не у дел. Старшая сестра Ася ходила в девятую школу, папа появлялся дома поздно вечером, мама возилась по хозяйству. Гулять одному мне не разрешали. Случилось это после того, как мы с сестрой пошли посмотреть на взорванный мост через глубокий каньон реки Смотрич и в парке наткнулись на полтора десятка артиллерийских снарядов. Их никто не охранял. Сестра поскорее увела меня домой, после чего мне запретили вообще выходить со двора. К тому же рядом было полно развалин, там периодически что-то рушилось.
Самое печальное, что во дворе не жили ребята моего возраста, а играть самому было нечем. Все игрушки остались в нашей квартире в городе Сталино на Донбассе. Кое-что, конечно, за войну я насобирал. Это были гильзы от патронов, кусок латунной трубки (пушка!) и два кузнеца. Их смастерил и подарил мне выздоравливающий солдат из папиного госпиталя. Чтобы кузнецы били молотами по наковальне, нужно было взад-вперед двигать двумя деревянными брусочками. С тоски я снова перечитал книжку «Синопа – маленький индеец» и рассказы о геологах, открывших месторождение серы в пустыне Кара-Кум. К счастью, в скором времени госпиталь перевели в здание на углу улиц Шевченко и Котовского (нынешний строительный техникум), а нам дали квартиру в соседнем доме. У меня появилось множество сверстников и вместе с ними открылись новые горизонты.
Для неугомонной мальчишеской братии наш двор и окрестности представляли что-то вроде Клондайка, только добывали мы не золото, а боеприпасы и подшипники. При отступлении немцы бросили в Каменеце множество снаряжения и техники. Её перетащили на площадь перед железнодорожным вокзалом. Мы отправлялись туда компанией, собирали валявшийся инструмент и начинали разбирать машины. Нам были нужны небольшие шарикоподшипники. Потом их насаживали на деревянные бруски и прибивали к двум доскам. Одна служила «рамой», вторая – «рулем». Соединяли их разными способами, чаще всего прибивали друг к другу наглухо. Получался самокат, который ездил только прямо. Вместо тормоза использовалась собственная подметка. На таком «транспортном средстве» мы скатывались по асфальтовым тротуарам, имевшим подходящий уклон. Лучшим считался спуск напротив школы №8. Там устраивались настоящие соревнования. Естественно, без смазки подшипники быстро изнашивались и рассыпались, приходилось идти за новыми.
Лучшими для разборки мы считали легковые автомобили. Скорее всего, это были немецкие «Опель-кадеты», копии которых под названием «Москвич-400» или «401» бегали в СССР вплоть до появления «Жигулей». Любопытно, что никому не приходило в голову использовать трофейную технику по прямому назначению. Большое начальство ездило на виллисах и доджах, остальное – на фаэтонах и тарантасах. Через несколько лет с замечательными самокатами пришлось расстаться. Эту часть «клондайка» порезали на металлолом и увезли. Страна восстанавливалась после войны, ей нужен был металл.
Со второй частью «прииска» дело затянулось. Снаряды и мины саперы за полгода с улиц убрали. Осталась «мелочь», в изобилии валявшаяся на многочисленных свалках. Больше всего мы находили ружейных и пистолетных патронов. Пули вынимались для стрельбы из рогаток, а порох ссыпали в кучки и торжественно сжигали. Конечно, с куда большим удовольствием мы бы постреляли, но винтовок ни у кого не было. Само собой, свалки отличались «номенклатурой». В нашем дворе мы довольно часто находили картонные коробочки с детонаторами для немецких ручных гранат. Этот «хабар» можно было обменять на любой дефицит – ракеты (их приносили старшеклассники из леса возле села Должок), красную резину от автомобильных камер для рогаток, свинец для грузил и т.п.
Больше всего ценились немецкие ракеты в металлическом корпусе. Сбоку рядом с капсюлем гвоздем пробивалась дырка, в нее насыпался порох. Ракеты ставили несколько наклонно над обрывом, из пороха делалась соединительная дорожка и поджигалась. Ракеты выстреливали, но летели плохо, не выше нескольких метров. Именно поэтому их устанавливали возле оврага или отвесной скалы. Тогда можно было насладиться фейерверком, пока заряды падали вниз. По неизвестным причинам некоторые ракеты начинали крутиться в воздухе и носиться по непредсказуемой траектории. Мы их ужасно боялись. Молва гласила, что они специально гоняются за людьми.
Ребята постарше развлекались более солидным образом. Насобирав невзорвавшиеся мины и снаряды, они складывали их на полу какого-нибудь разрушенного здания. Сверху помещались детонаторы. Оставалось удачно сбросить сверху камень, боеприпасы взрывались, часть дома с грохотом рушилась вниз к полному восторгу присутствующих. Лучшим местом для этой забавы считались трехэтажные развалины бывшего пединститута, там сохранились лестницы и много перекрытий.
Элита, т.е. старшеклассники, такими пустяками не занималась. Раздобыв тол, детонаторы и бикфордов шнур они шли на речку глушить рыбу. Еще лучше годились для этого гранаты, но их было мало. Тол добывали из снарядов и авиабомб. Мелюзгу, т.е. учеников младших классов, к таким занятиям допускали только в качестве зрителей.
Без сомнения, вся эта бурная деятельность имела неизбежные последствия. По городу ходило множество покалеченных ребят. Тут всё зависело от везения. Однажды у меня в руке неожиданно взорвался самопал – медная трубка со сплющенным концом. Очевидно, я набил слишком большой заряд. В результате трубку раздуло и разорвало, гвоздь-ударник улетел неизвестно куда. Ладонь прожгло до мяса. Поднеси я самопал ближе к лицу, результат мог быть серьёзнее. Взрослые постоянно вели «просветительскую» работу, но с малым эффектом. «Клондайк» притягивал и завораживал. Какие переживания мы доставляли мамам и папам, нам было невдомёк. А поводов для тревог хватало с избытком.
В начале 1945 года в нашем городе происходила очередная перегруппировка военных госпиталей. Мне казалось, что тогда они занимали половину уцелевшей части города. Наш ЭГ №3395 сразу по прибытии разместили в здании будущего военного училища рядом с Домом офицеров. Другие занимали корпуса бывшей духовной семинарии (нынешняя сельхозакадемия) и часть больницы. Раненые поступали из армий, наступавших на Балканы. По мере удаления линии фронта тыловые части передислоцировались и освобождали помещения. В них переводили разбросанные по городу госпитали.
Я нашел папу в цокольном этаже бывшей больницы. Он с сотрудниками решал, где размещать санпропускник и бухгалтерию. Чтобы не терять даром времени, я пошел бродить по коридору. Возле двери на второй этаж стоял открытый фанерный ящик вроде тех, куда паковали макароны. До половины его заполняли металлические трубочки величиной с толстый карандаш «Тактика». Они были очень красиво раскрашены под золото с разноцветными переливами и похожи на елочные игрушки. Увлеченный перекладыванием «украшений», я не замети, как подошел папа. Внезапно он схватил меня за шиворот и отбросил в сторону за выступ стены и сам прыгнул за мной. Я хлопал глазами, ничего не понимая. Через минуту папа начал нормально дышать, на цыпочках увел меня на улицу, велел всем покинуть здание и послал кого-то к коменданту города за саперами. В ящике мирно красовались несколько сотен детонаторов для противотанковых мин.
* * *
К 1946 году все эвакуационные госпитали в Каменце расформировали и на их базе создали два, в которых лечили инвалидов Отечественной войны, - туберкулезный доктора Вейца и общий, которым командовал отец. Последний так и остался в здании напротив восьмой школы. Мы продолжали жить рядом на улице Шевченко. Однажды папа позвонил мне домой: «Срочно жду тебя во дворе госпиталя возле студебекера. Давай быстро». Чтобы сократить путь, я побежал задворками и все время гадал, куда мы можем поехать. Было около двух часов дня. Обычно папа брал меня с собой в поездки за дровами в лес или в подшефный колхоз, но отправлялись мы утром сразу после обхода палат.
На госпитальном студебекере, которым управлял дядя Ваня Теклюк, папа разрешал ездить и без него. Вот это был настоящий праздник! Единственным недостатком, на мой взгляд, являлась слишком малая скорость движения. Дядя Ваня никогда не спешил. Когда я сетовал, что нас обгоняет какой-то газик, дядя Ваня улыбался и отвечал: «Игорок! Не переживай, мы их всех обгоним!» И действительно, у «ассов» закипала вода в радиаторе, спускало колесо, глох двигатель, а наша машина ехала и ехала. Вообще дядя Ваня и его автомобиль отличались удивительной надежностью. Прекрасный механик, он мог починить любую технику. Так однажды во время уборки хлебов за полчаса он запустил двигатель комбайна, с которым уже сутки бились водители во главе с председателем колхоза. Помню, что в благодарность за работу ему привезли ведро самогонки, которую дядя Ваня в рот не брал, но от неё не отказался: «Пригодится на запчасти».
В дороге дядя Ваня любил комментировать происходящее. Однажды в сентябре мы догнали странный грузовик, он ехал не прямо, а по синусоиде – от одной обочины до другой. Выждав удачный момент, мы его обогнали, после чего несколько раз посигналили. « Пьяный или спит»- сообщил дядя Ваня. «А почему вы сигналили только после обгона?» «Кто знает, как шофер себя проведет проснувшись. Может дать по тормозам и стать. Сейчас возят свеклу, водители сутками за рулем, засыпают на ходу».
Конечно, по сравнению с отечественными грузовиками студебекер являл настоящее чудо техники. Однажды в карьере возле села Шутновцы он незаметно осел в мокрый песок по самые оси. Грузчики разволновались, решив, что придется разгружать машину, идти в МТС за трактором и потом снова грузить автомобиль. Дядя Ваня всех высадил, прогрел двигатель, включил передок, затем демультипликатор и дал газ. Груженая машина очень медленно выползла на сухое место, как будто под ней был не плывун, а твердая мостовая.
Через несколько лет госпитали расформировали. Я встретил дядю Ваню за рулем сверкающей лаком «Волги» с эмблемами «Скорой помощи» и похвалил его машину. Он вздохнул: «Представляешь, теперь езжу и 100 километров в час, и больше. Когда человек истекает кровью, включаю сирену, и вперед, как на войне». Я шел по улице, вспоминал доброе улыбающееся лицо дяди Вани и думал, что людям, которых он возил, и машинам, на которых он ездил, необыкновенно повезло.
Много лет спустя я сел за руль своего «жигуленка» и начал вспоминать уроки дяди Вани. Он учил понимать дорогу и свою машину, благожелательно относиться к партнерам на трассе и прогнозировать их поступки. Сам того не зная, я получил от него подарок, которому нет цены.
* * *
Мне очень не хотелось опоздать к отправлению студебекера. Пришлось затормозить только у забора из колючей проволоки, по опыту зная её вредный характер. Куда мы можем поехать, я так и не сообразил. Решил, что, скорее всего за песком. Это меня устраивало. В Сурженцах вместе с прекрасным белым песком попадались раковины морского гребешка. В Кадиевцах песок имел коричневатый оттенок, но зато там встречались морские ежи. Ближе всего было до Щутновец. Однажды там мне попался кусок окаменевшего дерева, гордость коллекции. Но заезжать в карьер было опасно из-за грунтовых вод. В конце концов, я был согласен ехать куда угодно.
Папа уже ждал меня. Ничего не объясняя, он предложил забраться в кузов и сам первым полез через борт, поднял с пола большой заскорузлый брезент и откинул в сторону. На второй половине брезента лежало три изуродованных человеческих тела в изодранной одежде. Я сразу не понял, дети это или взрослые. У двух из разорванных животов на пол выпали внутренности. По кишкам, ранам и сгусткам крови ползали большие синие мухи. Долго смотреть и запоминать картину не требовалось. Как раз пришли санитары с носилками, чтобы унести раненых в операционную. Я кое-как сполз на землю и поплелся домой.
Вечером папа рассказал, что эти подростки пасли коров возле села, нашли авиабомбу и стали ее разбирать. С ними была девочка, которая богом просила ребят оставить опасное занятие. Слушать её не стали. Тогда она побежала в село за взрослыми. По дороге услышала взрыв…
Впервые я так близко видел реальное обличие смерти. В нем ничего героического не наблюдалось, наоборот. Кишки, вывалившиеся на грязный брезент, и эти жирные навозные мухи… Жуткая бессмысленная смерть. К моему изумлению, папа сообщил, что одного паренька хирургам удалось спасти. Это было чудо, я был уверен, что с подобными ранами выжить просто невозможно.
* * *
Не знаю, позволяют ли современные гуманные принципы воспитания молодежи применять методы шоковой терапии. Скажу только о себе. В городе и среди школьников я видел ребят с оторванными кистями рук, ампутированными ногами, изуродованными лицами. Рассказы о несчастных случаях обновлялись чуть не каждую неделю. Однако назидательные речи родителей быстро выветривались из мозгов. Со мной на эту тему тоже постоянно беседовали, но физически не «внушали».
Чтобы как-то повлиять на ситуацию, папа договорился с директором нашей школы и провёл с четвероклассниками курс по программе «Будь готов к санитарной обороне» (БГСО). Мы научились перевязывать раны, фиксировать переломы, накладывать жгуты и т.п. Это было очень полезно, но не ликвидировало саму причину травм. Она коренилась в неистребимой мальчишеской тяге к взрывам, стрельбе и прочим атрибутам войны. Мы готовились к новым сражениям, когда изучали военное дело в школе, глядели на войну в кино и читали про неё книжки, слышали героические рассказы соседей-ветеранов и раскапывали свалки в поисках боеприпасов. Мы с восторгом играли в войну, не зная, что понарошку войны не бывает. Лично мне «наглядное пособие» помогло сразу и на всю жизнь. Больше я ничего не взрывал и не разбирал. К счастью, к тому времени появились новые увлечения – футбол, рыбная ловля и коллекционирование марок, монет и камней. Возможностей для этих занятий в городе и окрестностях было предостаточно.
* * *
Говорят, что война продолжается, пока живы солдаты и дети войны. Десять лет тому назад экскаватор выкопал авиабомбу. Случилось это в 25 метрах от здания городской детской поликлиники и полукилометре от нашего дома, того самого, мимо которого в 1944 году папа первый раз вел меня в школу. Движение перекрыли, людей эвакуировали. Саперы на руках вынесли её, увезли за город и подорвали. Никто не пострадал. А ведь могла взорваться в любой момент. Теперь вспоминаю, сколько раз проходил с детьми, а потом с внучкой рядом с этим местом. И сколько ещё таких «игрушек» осталось дожидаться своего часа. Давно наступил мир на этой земле, а война никак не заканчивается.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2013/10/21/1417