Не по герою награда

Андрей Урусовский
 Сперва я был маленький. А потом вырос. Внезапно и не гармонично. То есть туловище развилось. А вот ум как будто не особенно за ним спешил. И этим недоразвитым умом, почёсывая первую подмышечную гордость я однажды подумал: чем бы мне поразить Ленку из одиннадцатого Б, что бы она прекратила целоваться с Сашкой из десятого А, и начала целоваться со мной из девятого Г.
С этой мыслью я стал жить, засыпать и просыпать школу. Ибо засыпал с ней всегда мучительно и долго. То представлял, как спасаю Ленку из-под бампера взбесившегося автомобиля. Как мы вместе падаем. Как она восхищённо смотрит на свидетельство моего героизма, отпечатанное рисунком протектора. И тянет благодарные губы, от касания которых подо мной плавиться асфальт.
То мечтал, как она случайно выпадает из окна своей квартиры расположенной на втором этаже. Причём выпадает обязательно сразу в свадебном платье. Как будто она его просто мерила, вдруг посмотрела на окно, а оно грязное. И она тут же решила его помыть и бац - несчастный случай. А тут я иду. Прыгаю как Лев Яшин и ловлю её. Естественно раздираю коленки, локти. О более серьёзных увечьях, например о переломах, которые могли бы добавить эффектного драматизма, я, правда, не мечтал, потому что мне ведь её потом ещё на руках надо было нести. В ЗАГС.
Да, и что бы ещё когда я её изящно ловлю у меня непременно роза в зубах была, как у Бандероса в Зорро. Только случайно.
Короче, такими вот буйными, романтическими сюжетами цвела в то время моя гормонально растревоженная фантазия.
Ленка не сказать, чтобы мне не симпатизировала. То, что при виде меня она морщилась будто съела кислющий лимон, я относил на счёт её кокетства и как раз в этом разгадывал признак взаимной симпатии.
Говорю же мозг у меня тогда сильно отставал в развитии.
И вот я придумал. Что может быть романтичней, чем написать любовное признание девушке, на её, украшенном снежными вензельками окне… со стороны улицы?...
 Завывала метель. Вдохновлённый любовью и обещаемой ею перспективой скорого омущиневания, я вскарабкался на газовую трубу, любовной тропой разместившуюся под вожделенными окнам Ленкиной спальни. Из них лился нежный свет сбывающихся надежд. И я как мотылёк устремился к нему, чтобы прикоснуться и умереть. Ну как устремился… через двадцать минут потея спиной и дрожа коленями я преодолел эти пять метров, цепляясь за стену пальцами и оголившимся от волнения пузом. Я бы цеплялся и зубами, но они выполняли другую важную задачу этого любовного плана – подбадривающе стучали и несли околевшую от двадцатиградусного холода розу. Этот простуженный символ безмозглой любви я планировал как-нибудь многозначительно разместить на заснеженном карнизе вместе с несколько неуместной в декабре валентинкой.
Я добрался до нужного окна. Положил на карнизный сугроб вещественные доказательства своей глупости. Онемевшим крючком, которым прежде был указательный палец нацарапал на стекле сердце.  Вышло то, где у меня вместо головы находился мозг. Засомневался, что Ленке это понравиться. Стал стирать. И вдруг увидел её. Она грациозно вплыла в комнату. И была прекрасна как сказочная фея. Только ещё лучше. Потому что теперь вся её природная красота, была мне открыта. За исключением малой части что таилась в стрингах. Последние были украшены десятками разбившихся об них сердец. Увидеть эти стринги и умереть мне показалось тогда очень достойным и благородным. Но я решил подождать: не откроется ли для этого ещё какой-нибудь повод.
И он открылся. Следом за Ленкой в её спальню вбежал Серёга из одиннадцатого Д. причём на нём кроме кожи, ногтей и аморальной растительности не было ничего. Ну совершенно. Даже стрингов. Хоть бы один носок, присутствовал у подлеца для приличия. Нет же, только срам был и всё. И он этим срамом без всякого зазрения, устремился прямо к объекту моих эротических фантазий. А фантазии, что характерно, даже и не думали возражать.
Наблюдать за этим сквернодействием было выше моих сил. Я чувствовал себя преданным. Моя любовь была попрана. А гордость решила: «так не достанься же ты никому» и отправила меня вниз, путём, которым, уходят из жизни околевшие от чужого непонимания снегири.
Падение было коротким, беспамятство долгим, переломы множественными, а выздоровление тотальным.
Я излечился от всего сразу и от увечий, и от любви, и от глупости. Может быть я и простил бы Ленке измену, если бы она хоть раз пришла ко мне в больницу. А она бы может и пришла, если бы знала кто истинный герой. Но она не знала. Она обнаружила розу, когда выглядывала в окно, чтобы посмотреть кого это там увезли на скорой. С тех пор я навсегда усвоил, что нет ничего глупее, чем дарить девушке цветы и забыть подписаться. Уже через два дня Ленка поймала на перемене моего одноклассника, фанатеющего от человека-паука, прижала всеми моими фантазиями к стенке, и сказала в его удивлённую морду, что отныне он достоин жать её лавры когда ему захочется. Она решила, что только он мог геройски влезть по стене и положить на её карниз цветок с не уместной в декабре, но трогательной валентинкой. А он, гад, даже не стал сопротивляться. Окинул взглядом неожиданно доставшийся ему приз задержался на лаврах и согласно кивнул.
 И долго потом вкушал плоды чужого подвига.