В тихом воздухе едва заметны были первые осенние мороси, а я с сумкой торопилась на вокзал. Около девяти часов утра, солнца нет вовсе. Прохладная и влажная дымка стояла на Космическом. Я с сумкой за плечом, шла по дороге к пригородным поездам, надо было уезжать. Миновав помпезный вход, я вышла на громадную, плоскую, поросшую низкой курчавой травой площадку. Трава здесь проросла сквозь асфальт, да и сам асфальт давно уже бугристый и шершавый от стершегося гравия.
Какая-то горькая полынь росла по краям площадки, нелепые ворота, большие и широкие, как вход на ВДНХ, стояли чуждо и нелепо, и мокли под дождем их матовые известняковые колонны. Проходя под каждой из них, я вспоминала. Будто бы под каждой из них - год. Здесь - олимпиада 80 года, здесь - 79. Тут - перестройка. Но при всем этом я совершенно не могу уловить, в каком времени я нахожусь. Между ними мне иногда приходилось спускаться в подземные переходы, вполне современные - те же ларьки с духами и лотерейными билетами, те же пирожки и цветы. Только вот эти люди, пожалуй, другие. Женщины - не знающие косметики, с большими и усталыми военными глазами, другие - с вороватыми ужимками, третьи на глаза не показывались вовсе, прячась за бесконечными номерами газет и женских журналов.
- Три, пожалуйста.
Женщина, не глядя на меня, заворачивает два пирога, за третьим наклоняется куда- то вбок. За спиной ее виден сухой и пыльный пол перехода, по которому льется свет, как на выходе из метро в Александровском саду. По полу мечутся сухие листья и лепестки истерзанных цветов, снаружи шумят деревья. Ветер. С безучастными лицами проходят люди.
Теперь, чтобы пройти к поездам, надо углубиться в рощу. Мне кажется, я уже была в этих местах. Наполовину современные, но явно из прошлого, а не из будущего - и припорошенные каким-то ощущением н е о п а с н о г о , даже то метро, вагоны которого устланы газетами.. Иду одна, но чувствую, как вокруг меня нерешительно шагают и перешептываются они – Мы. Начинается дождь. Широкие еловые лапы тормозят крупные капли, резко распространяется кислый и тоскливый запах хвои. Проходит, гремя, поезд.
«ФЕВРАЛЬ – ДЕКАБРЬ» - проносится табличка на первом вагоне.
В окне - старик с арбузом на коленях. Поезд шумит, загребает под себя внимание и взгляд, всасывает тишину.
Когда он наконец кончается, на той стороне насыпи начинает валить снег. Стеной он закрывает тяжелые старые сосны и небольшой угол дома. Мы поворачиваем назад - неизвестно, почему. Как будто надо было всего лишь увидеть поезд.
Снова проходя по переходу, открываем тяжелые вертящиеся двери - одна остановка в почти не существующем во времени и реальности вагоне, желтый мигающий свет, опять пол устлан газетами, все та же мрачноватая публика в дурном расположении духа, будто ее и не существует вовсе. Под ногами – обрывок газеты:
" Волчанка красная. Не в состоянии справиться с прибытием декабря, машинист подает в отставку"
На полуразрушенных станциях - имена. Прошлое, прошлое, настоящее, снова прошлое. Так выглядит на стенах хрущевских девятиэтажек старое оборванное объявление, ни для кого не имеющее смысла. НЕ-имеющее-смысла..
На станции подминаем под себя "волчанку красную" , выходим в искусственно созданный руками человека город.
Над ним - купол, огромный и претенциозный, но безнадежно, в хлам устаревший и замшевший так же, как старые порядки. Нет от вас проку.. Нет проку и от нас. То, что снаружи, когда все видно ясно и четко - неправда. Правда здесь, внизу, у мимо проносящегося поезд а и на старых газетах, да в глазах подземных женщин, никогда не знавших ничего, кроме "Космической". Останемся здесь жить.. Изобрели машину времени, а она возьми и сломайся. Никогда уже не попасть из прогнившего этого, всеми покинутого дома ни на какой свет. Да и нет его, должно быть. Разве построишь новый дом на пепелище? Построить - построишь, но жить в нем будет неуютно. Для этого нужно ничего не знать. А мы знаем, поэтому и уезжаем отсюда, не взирая на просьбы друзей сфотографироваться, запечатлеть наши души, оставить их здесь. А Зачем? Все равно отсюда никуда не деться, и что снаружи, мы не знаем. Все, что у нас есть - только расписание поездов в руках да газета под ногами в трясущемся и раскачивающемся затхлом вагоне метро.