В начале зимы мама подгадывала поездку в Питер к подруге, откуда по ее собственному выражению, возвращалась навьюченная "как ишак карабахский". Встречали ее всем домом.
- Операция «грузите тетку», - смеялась мама.
- Опять Ира собрала все лишние " заказы" на службе, - говорила бабушка, раскладывая в кухонном шкафу пакеты с гречкой.
- Господи, вот тоже дефицит! Интересно, что думают Иринины коллеги по редакции?
- Что у нас по магазинам пробежал Мамай и съел всю гречку ...
На самой верхней полке холодильника выстраивались зеленоватые баночки майонеза, обязательно перевернутые кверху дном, чтобы не отслаивалось масло, копченая колбаса... Сыр лежал чуть ниже, завернутый во влажную холстинку, а сверху в упаковочную бумагу, чтоб не выдыхался и не заветривал, рядом, в пергаменте, «хорошее» масло, чуть ниже на широкой полке "настоящие" сосиски "на еду".
- Это на Новый год, - с особенным бережным оттенком в голосе говорила бабушка, перекладывая масло и сыр покомпактнее, освобождая местечко для повседневных продуктов.
Юлька вместе со старшим братом иногда открывали холодильник, любовались и нюхали. Запах праздника… Чем ближе, тем интереснее…, особенное предчувствие радости…
- Салатик сделаем, - мурлыкал Борис, принюхиваясь к сыру.
- Чувствуешь? «эментальский» сыр!
Юлька торжественно кивала:
- А кролика мам купила?
- Купила, купила...
Старший брат проявлял непритворный интерес к готовке, чем очень удивлял отца. Папа не умел готовить. В принципе, это было и не нужно. Мама и бабушка справлялись... Правда, отец не раз рассказывал, как студентом, жарил блины, подкидывая их на сковородке.
- Прямо вот так, раз! – отец поддергивал в руке воображаемую сковородку.
- Свежо предание, да верится с трудом, - улыбалась мама.
- Борь, поваром ты будешь, что ли?
- А, что?
- У тебя получается и очень неплохо.
Брат довольно улыбался и подмигивал Юльке:
- Борщ мой вкусный?
- Ага!
- Не хуже, чем у бабушки?
- Ну, бабушкин вкуснее, но и твой очень хороший, - Юлька дипломатничала, чтобы не обидеть брата. Борщ она любила до умопомрачения и готова была есть его на первое, второе, третье, четвертое и пятое.
Борис довольно кивал и резюмировал:
- Ну, лучше бабушки вообще никто не готовит.
Скорчив иезуитскую рожу подмигивал:
- Юль, а давай печеньица испечем!
Она фыркала и грозила брату пальцем, копируя маму.
Дебютное выступление Бориса по части готовки началось с песочного печенья. Юлька как непосредственная участница кулинарного эксперимента, тоже внесла свою лепту…
…Она сидела за пианино, долбая «Сарабанду». Партитура, написанная для «больших рук» была для Юльки казнью египетской. Мучилась, растягивая мизинец и большой, но они срывались с клавиш, и вместо торжественных звуков «похоронного» танца получалось какое-то козлиное «бе».
Юлина вторая учительница "по специальности" почему-то считала, что от "больших" вещей пальцы удлиняться сами собой. Юлька злилась, ругала Валентину Викторовну, в остервенении захлопывала крышку старенького «Ростов-Дона». Если бы не отец, то Гендель, а с ним и "музыкалка", давно летели бы ко всем чертям собачим. Папа уговаривал, успокаивал, проигрывал трудное место, и… получалось. Юлька шла дальше, «добивая» ненавистную пьесу.
Особой усидчивостью она не отличалась... Первая юлина учительница старая, опытная и наблюдательная не давала ученице "партитурных" пьес, справедливо полагая, что нравится и, слава Богу. Виртуоз не выйдет, зато выйдет любитель "с удовольствием"... С приходом Валентины Викторовны все изменилось. На юлькину беду у Арбузовой было несколько способных учеников. Так что каждый новичок должен был соответствовать...
Когда Валентина Викторовна услышала, что Юля не собирается в музучилище, очень удивилась.
- А кем же ты будешь?
- Биологом...
- А папа твой, что на это говорит?
- Ничего. Ему нравится, что мне нравится биология...
- Но он же сам играет?!
- Ну и что? Он же для собственного удовольствия...
Отец начал учиться играть на пианино уже за тридцать. Просто так.
- В детстве меня учили, а я не хотел. А сейчас хочу…
И он действительно научился. Брал уроки у Северины Михайловны пианистки на покое, Юльке чудилось в этом имени что-то сказочное, северное, почти скандинавское.
- Се-ве-ри-на, почти Михалина, сплошной Гофман...
- Наш папа "разъял гармонию алгеброй", - слегка ехидничала мама.
Когда Юлька немного освоилась с инструментом, они начали играть в четыре руки. Туше и у того, и у другой, было средненькое, но после нескольких репетиций все получалось. Особенно Юлька любила играть вдвоем с папой ребиковскую «Елку», это тоже было частью подступающего праздника…
…Борис открыл дверь в большую комнату:
- Юль, кончай фортепьян мучить!
Юлька повернулась на круглом фортепьянном стуле и чуть не рявкнула на брата, у нее как раз не получалось перепрыгнуть с октавы на октаву …
- Хватит, пошли печенье сделаем.
- Как?
- Очень просто. Возьмем «сульфу», посмотрим рецепт, наши придут, а у нас печенье.
«Сульфой» называлась «Книга о вкусной и здоровой пище». Почему они так окрестили большую и тяжелую книжку в серо-коричневой обложке с тисненым орнаментом вокруг надписи никто не знал, но название прижилось. Став взрослой Юля не раз интересовалась у мамы:
- А почему мы ее так называли?
- Не знаю, - мама пожимала плечами, - придумали..., сколько мы с бабушкой от вас не добивались, «сульфа» и все.
...Юля в некоторой тревоге отправилась на кухню. Борис уже выдвинул из кухонного стола доску для теста.
- Вот, - он сунул Юльке книжку открытую на странице "Песочное тесто", - песочное печенье, ты читай, а я буду делать.
- А можно?
- А чего не можно? Мы же не мыло варить собираемся! Какие продукты нужны?
С мылом у Юльки и Бориса была своя история. Как-то раз, достав без спроса родителей борисов «Юный химик» братец и сестрица прожгли обивку письменного стола едким натром и чуть не сожгли себе руки.
После инцидента с мыловарением папа наложил на химические эксперименты строжайшее табу, изъял из набора кислоту, остатки едкого натра, и позволял химичить только в своем присутствии. Втроем они получили шикарный сероводород и завоняли всю квартиру, за что и получили "нахлобучку" от мамы. Бабушка смеялась:
- Скажи спасибо, что они не попытались сделать цианистый калий!
- Мука - два стакана, маргарин – двести грамм, сахар…
Страницы «сульфы» пахли старой бумагой и чуть-чуть корицей. Наверное, потому, что книга лежала в глубине кухонного ящика рядом со специями.
Глядя, как Борис месит тесто, Юлька решила внести коррективы:
- Борь, что-то жидковато, давай муки добавим…
Мама пришла с работы, когда Борис доставал из духовки последний лист.
- Мам, смотри, и не подгорели! – Борис торжествующе тряхнул лист.
- Обожжетесь! – мама рванулась к листу, прихватив полотенце, но брат ловко ссыпал печенья в подставленную Юлей миску.
- Оп-па!
Отец и бабушка вошли в дом одновременно:
- Чем так пахнет? Вы что печенье пекли? – папа с удовольствием потянул носом, новооиспеченные кондитеры не пожалели корицы.
- Это Борис, - Юлька запрыгала по кухне.
- Юля, - бабушка поморщилась, - не прыгай, ударишься обо что-нибудь!
Бабушка именовала квартиру родителей «саркофагом» и никак иначе. Когда Юля с отцом начинали играть в безумные игры носясь по комнате, опрокидывая стулья и роняя книги, бабушка вздрагивала:
- Юра, пожалуйста, я каждый раз боюсь, что ты ее головой обо что-нибудь стукнешь!
Мама взяла печенье из миски:
- Борь, а сколько вы в него муки всобачили?
Борис улыбнулся от уха до уха. Юлька про себя называла эту его улыбку «микимаусовской»:
- Много… Юле показалось, что тесто мягковато…
- Понятно… Ну что, об дорогу бей, не разобьешь, - мама засмеялась.
Отец тоже взял на пробу:
- А по-моему очень даже… Тем более, как первый опыт… Нет, правда, вкусно.
Бабушка заварила чай...
Довольная Юлька макнула печенье в чашку:
- Английское чаепитие! Как в "Тигренке в чайнике"
- Скорее уж французское, - улыбнулась бабушка, это там рогалики в кофе макают…
После первого эксперимента Борис уже не останавливался. На счет теста, правда, раз и навсегда решил, что это не его, хотя охотно месил и «осаживал» тесто "фирменных" домашних пирожков, но только под маминым или бабушкиным руководством. А вот по части мяса, салатов, замысловатых бутербродов, его мастерство явно росло.
...Более явным приближением праздника, становилась генеральная уборка квартиры. Отец и брат таскали во двор ковер, пледы и половички. В морозном воздухе удары двух выбивалок были похожи на маленькие короткие взрывы.
Юлька, вооружившись огромной мокрой тряпкой, с остервенением выколачивала свою тахту и диван брата. На тряпке оставались серые разводы, копировавшие узоры обивки. Потом она сноровисто вытирала пыль, залезая с тряпкой во все углы, куда не могли пролезть взрослые, мыла полы, расставляла книжки и рассаживала игрушки в своем детском уголке.
В куклы она уже и не играла, но нежно любила своих «подружек»: стирала перед Новым годом их одежки, причесывала покрасивее, испытывая эстетическое удовольствие от празднично сияющих нарядов, и свежеумытых кукольных мордашек. Их любимому с братом желтому плюшевому медведю Винни-Пуху обязательно завязывала на шею выстиранную и выглаженную клетчатую ленточку. Борис, увидев принарядившегося мишку, одобрительно хмыкал.
Примерно дней за десять до 31 декабря отец, приходя с работы, переодевался в старое пальто, брал веревку, делал таинственно-хитрое лицо и говорил что-нибудь вроде:
- Ну, я пошел на разведку…
Бабушка, Борис и Юлька переполнялись ожиданием и предвкушением, и, как правило, оно оправдывалось. Чрез час дверь открывалась настежь, и отец торжественно вносил в дом елку. Проносил ее на балкон и осторожно ставил в заранее освобожденный угол:
- Ну, как?
- Хороша! – Борис оценивающе щелкал языком.
Юлька восхищалась:
- Пушистенькая какая!
Бабушка довольно улыбалась, а отец хватал поперек живота их собачонку Топси, подносил ее к самой елке, и вопил на весь двор:
- Топси, нюхай шишки!
Топси испугано пятилась, и удирала с балкона, высоты, она не переносила.
Когда Юлька была маленькой, отец часто носил ее на руках. Топси вышагивала за ними, , требуя, чтобы и ее взяли на ручки. Отец опускал Юльку и брал на руки Топси. На ее тонкой, остренькой мордочке отчетливо проступало омерзение, «высоко, страшно, аж в животе замирает». Но вся ее поза выражала торжество победителя:
- И меня любят!
Бабушка в таких случаях смеялась говорила:
- Вы только посмотрите, ну, умирает же от страха, но на своем надо поставить! Вот кошачья натура!
Нрав у Топси был, действительно кошачий, как у большинства маленьких собачек: Хочу буду, хочу не буду. Не троньте меня, а то я завяну.
Если бабушка брала маленькую Юлю на колени, Топси немедленно подходила к бабушке и начинала "выцарапывать" Юлю с ее колен, требовательно корябая лапой бабушкино домашнее платье.Юля смеялась и вставала. Довольная Топси залезала на колени к бабушке и сворачивалась клубочком. Кошка-собака...
Топси, как и все животные, жившие и живущие в доме, любили бабушку Юлю. За что?
- От бабушки шли какие-то приятные для зверей флюиды, - говорила много лет спустя мама.
Бабушка никогда не "заходилась" над животными, как папа.
- Ах, ты дюдинька, ах, ты дяденька, - как-то раз завопил отец, когда Топси приветствовала его приход.
- Юра, она уж скорее тетинька, - заметила бабушка.
-Ах, ты тетинька, ах, ты шмотинька, - без передышки выпалил отец и кинулся целоваться с Топси.
Но больше всех Топси любила все равно бабушку. Когда она только входила во двор, Топси садилась у входной двери и беспокойно поскуливала. Юлька открывала дверь в подъезд и Топка летела по лестнице, распластываясь в экстазе собачьей преданности, лезла бабушке под ноги и под руки, заливисто визжа:
- Аяй-аяй-аяй...
Бабушка смеясь поднималась по лестнице, пытаясь подхватить Топку из-под ног:
- Тоська, ну, тебя, собьешь меня с ног, я ж тебя раздавлю ненароком!
Почти такой же по интенсивности "кагал" Топси устраивала только когда приходила мамина подруга тетя Лариса. Вскакивала ей на руки и со "зверством" безоговорочной собачьей преданности вылизывала ей руки, уши, все, что попадалось под язык.
Тетя Лариса подняла безнадежно больную чумкой Топси на ноги, достав редкий по тем временам бицилин. С тех самых пор Топси смертельно боялась запаха папиного одеколона "Советская Украина", если отец открывал флакон, чтобы помазать выбритые щеки, Топси стремглав кидалась под кровать и затаивалась там, пока отец не завинчивал пробку.
- Думает, что ей опять будут лапу мазать перед тем, как укол колоть, - смеялся отец...
- Ну, ты подумай, помнит хорошее, - говорила тетя Лариса почесывая довольно пыхтящую у нее на руках Топку, - помнит, что было больно от укола, но понимает, что это ее спасло, а говорят, что они ничего не соображают.
...Предпоследним шагом на пути к Новому году был поход «за банками». Бабушкина старинная подруга и ее дочка - мамина подруга детства жили в доме с настоящим погребом, в котором все ее знакомые хранили картошку и соленья. Погреб был огромный, с каменными арками и скрипящими половицами. Юля никак не могла вспомнить, говорил ей кто-то, что погреб остался от старого монастырского подвала, а дом надстроили сверху, или это она нафантазировала сама. Но в погребе и впрямь было что-то таинственное.
Инна Михайловна и бабушка соседствовали. Инна Михайловна, которую маленькая Юлька завала Имихална, обладала удивительным талантом: кроила без выкройки и умела вырезать из бумаги любой профиль.
- Тетя Инна, вырежьте японку, - вспоминала мама, - возьмет ножницы и раз два, пожалуйста, японка с прической со шпильками...
Когда Инна Михайловна умерла, Юльке приходилось немного сосредотачиваться, чтобы вместо "пойдем к Инне Михайловне", сказать "к тете Ляле"...
Бабушка заранее договаривалась, чтобы вечером назначенного дня хозяйка была дома, и отец с Юлей, вооружившись авоськами, отправлялись в торжественную экспедицию за солеными огурцами и помидорами.
…Юлька любила запахи и звуки. Никогда не путала голоса, всегда узнавая актеров в радиопостановках или при дубляже фильмов. Голос - визитная карточка… Настораживает или располагает… А запахи были своего рода камертоном. Приятный запах – приятный человек или ситуация, или предмет. Безошибочно… Вот книги… Учебники пахнут сухо и строго, клеем, картоном, типографской краской, без сантиментов. Любимые книги, сладковато: переплет, много раз перевернутыестраницы. Журналы – совсем другое дело. Запах любопытства – только типографская краска, свежая, и сразу понятно: что-то новенькое. Тем более дом…
У тети Ляли пахло сухими лакированными досками от пола, деревянной навощенной мебелью, табачным дымком, немного плесенью, грибами и еще чем-то своим собственным горьковато-кислым. Юлька очень любила этот дом и его обитателей: шумную, не ввысь, а вширь удавшуюся хозяйку, высокого и сухого деда Ивана, маленького, длинноголового и вертлявого Женьку – тетилялиного сына и, конечно, Тимофея – шикарного «зеленого» (как говорил отец про пестро-асфальтовых в крапочку, беспородных «мурзиков») кота.
С этим домом у Юли был связан один из самых сильных детских страхов... В главной комнате - столовой-гостиной, над выстроившимися вдоль стены деревянными стульями, висели ходики с кукушкой. Маленькая Юлька обожала эти часы. Могла часами глазеть на замысловатый деревянный домик, поджидая, когда из окошечка под крышей, выглянет деревянная остроклювая птичка.
Как-то раз старший Кот, так звали в доме отца тети Ляли – Константина Николаевича, подводил ходики. Когда Юлька вбежала в комнату, Кот старший показался ей просто жутким. Высокий рост, подправленный стулом и шелковым домашним костюмом в длинную зеленую полоску, сделал его узким, неестественно гибким и ярко-злым. Увидев длинную фигуру у стены, Юлька заорала не своим голосом и кинулась прятаться под обеденный стол. Константин Николаевич слез со стула:
- Юль, ты что? Это же я…
Юлька выглянула наружу:
- Точно?
Под смех мамы и тети Ляли старший Кот достал перепуганную Юльку из-под скатерти и прижал к себе:
- Вот, напугал ребенка! Ну, что вы смеетесь?!
Сын тети Ляли Женька был похож на маленькую вертлявую обезьянку-капуцина: близко посаженные, голубые глаза, тоненький нос с ноздрями вниз… В довершение сходства Женька был необыкновенно лазуч. Его тянуло вверх, на шкаф, под потолок… Самый «убойный» женькин «номер» заключался в следующем: бесштановый Женька по обеденному столу и стульям вскарабкивался на высоченный буфет, садился голой пятой точкой в одноногую, хрустальную вазу-баккара, медитативно раскачивался, и грозя самому себе пальцем, тянул:
- Нельзя голой попой в вазу лазить!
Этот «номер» исполнялся «на бис» перед всеми, кто приходил в дом. При этом тетя Ляля истерически кричала:
- Женька, слезь немедленно оттуда!
Женька делал вид, что это вообще не он. При материнском окрике его лицо принимало ангельски-невинное выражение: "И сам не понимаю, как это получилось!"
В общем, тетилялин дом был шумный, куда-то бегущий и суетсящийся. Все в нем двигалось, вопило, громыхало, торопилось, все, кроме Тимофея.
Ему было свойственно философически-размеренное отношение к окружающей действительности.
Лежать, так вальяжно раскинувшись, ходить, так, не спеша, вперевалочку, за исключением тех моментов, когда Тимофей преображался в дикого стремительного тигра, ловя мыша или зазевавшегося воробья. Корпуленцией он обладал довольно внушительной, но сухой : большая голова, со складчатым ожерелком, длинное сильное тело, со слегка округлым животом, даже и не животом, а, скорее, харой, как у борцов на старинных японских гравюрах Хокусая или Утамаро, толстый в кольца хвост. Одним словом, настоящий хозяин дома и обширного сада - ловчий, самостоятельный кот.
Ко всем членам семьи Тимофей относился дружелюбно-снисходительно. Если Женька перегибал палку, пытаясь сесть на Тимофея верхом, или свернуть его в какой-нибудь замысловатый узел, не фыркнув, спокойно уходил в комнату к деду Ивану, или во двор. Причем, на морде у него, было совершенно явно написано:
- Ну, что с него взять, ребенок!
Гостей встречал, как положено радушному хозяину, разрешал погладить себя, а к некоторым, таким, как юлин отец, даже залезал на колени, видимо чувствуя в нем родственную душу, обожающую кошачье племя. Однако сердце его принадлежало только тете Ляле. Для нее он готов был даже поиграть напоказ с бантиком, что солидному коту, как-то и совсем уж не к лицу.
Тетя Ляля платила Тимофею таким же страстным обожанием:
- Тимоня, Моня, Мойша, Моисей! Иди сюда, моя Сюся дорогая! Тимофей, пузо!
И Сюся, сделав короткую показательную пробежку, и муркнув низким голосом, задрав лапы, ложилась на спину, демонстрируя свою мелкокрапчатую мохнатую хару...
...Утром тридцать первого доставали с балкона елку. Сначала она лежала в углу, оттаивала. Потом отец и мама ставили елку в крест, а позже, когда по случаю удалось купить, в специальную железную подставку с цилиндром для воды и тремя крепкими гнутыми ножками обутыми в резиновые калошки. Елка окончательно отмораживалась, обсыхала, ветки подрагивали и распрямлялись, по всей квартритре плыл горьковато-смолистый хвойный запах. Мама лезла на антресоли за игрушками.
Юлька млела от счастливого предвкушения. От картонных коробок пахло прошлогодним праздником, фольгой, краской. Из щелей выглядывал дождик, мишура, вата.
Главными елочными фаворитами были кот в сапогах и картонажный попугай. Кот был ватный, рыже-коричневый, зеленоглазый, с желтой шляпой в лапе, белым в крапочку шейным платком, завязанным на груди, и красных сапожках с отворотами. Попоугай зелено-красный, склеенный из тесненого картона.
Кот и попугай были игрушками маминого старшего брата. Юлька всегда немного удивлялась... Как так получается, дяди Володи нет на свете, давно нет... Для нее он как легенда, сказка про доброго принца... А бабушка и мама помнят его, любят... Его игрушки живут какой-то своей жизнью, памятью, памятью дома...
В девять лет жизнь представлялась Юльке сказкой, где никто не умирает. Во всяком случае, ее семьи это исчезновение-смерть не касается, как это, был и нет..., глупость какая-то...
...На елку обязательно вешались голова богатыря, домик бабаы Яги, и то, и другое из дутого стекладва, немецкие гномики один синий с маленьким топориком в руках, другой зеленый с грибком мухомором на белой удочке. У гномиков были удивительные плутоватые сказочные лица..., картонажки, шарики, хлопушки, негритянка в фартучке, поворенок, "коккеист", как говорила маленькая Юлька, и "зайчик маленький бегущий", так было написано на коробке со стеклянной игрушкой, изображавшей бегущего зайца.
Все елочные игрушки в доме имели свою историю и хранились, даже, когда теряли "товарный" вид. Юлька очень любила перебирать старые игрушки и из года в год слушать истории про их покупку, про то, как они попали в дом...
В конце мама встряхивала и вешала на елку блестящий фольговый "дождик". И дерево сразу становилось таинственным, переливающимся, особенно, когда выклюяали свет в комнате. А, как было хорошо читать под елкой... И почему-то обязательно Гоголя. Юлька забиралась в кресло и открывала "Страшную месть" или "Вечер на кануне Ивана Купалы"..., впрочем, нет, чаще всего это была "Ночь перед рождеством"...
Елка..., радость, предвкушение... Это потом, когда Юлька стала старше, поняла: "Ель моя ель, уходящий олень...", а тогда, даже это казалось праздничным...
В тот Новый год старший брат впервые отмечал праздник в молодежной компании. То, что компания эта собиралась этажом выше, над квартирой родителей, не мешало брату и его друзьям чувствовать себя взрослыми и самостоятельными. Юлька сначала немного огорчилась, но потом решила, что все равно, Борька рядом, так что не стоит...
Борис убежал наверх к Сережке часам к семи вечера. Сначала из квартиры соседей доносилось радостное жеребячье ржание и топот, потом беспорядочная беготня, но когда там что-то грохнули об пол, да так, что с потолка посыпалась известка, мама не выдержала:
- Юра, иди посмотри, что они там делают, а то они Тамаре Сергеевне дом разнесут!
Отец поднялся на пятый этаж, с лестницы донессся его смех и смущенные голоса Бориса и Сереги. Улыбающийся отец вернулся:
- Это они там диван подвинули. Все в порядке...
Борис то и дело бегал с пятого на четвертый и приставал к маме и бабушке:
- Мам, а в оливье огурцы свежие можно положить вместо соленых?
- Селедка соленая очень, что с ней делать?
- А холодец можно держать при комнантной температуре, не расстает?
Юлька тоже не оставляла маму и бабушку в покое, томилась, то и дело являлась на кухню, отвлекая от последних приготовлений к столу. В конце, концов мама не выдержала двойного натиска:
- Юль, пошли бы вы с папой погуляли, что ли? Может вы на каток сходите?
Юлька слегка растерялась:
- А мы успеем?
Мама улыбнулась:
- Только половина восьмого. Десять раз успеете...
Отец подмигнул:
- Правда, пошли... Давай одевайся!
Минут через двадцать они уже шли в "Парк пионеров" повесив связанные шнурками коньки на плечи. Юлька очень любила ходить на каток... Зимой можно надеть легкую весеннюю куртку, приятное ощущение собственного растущего мастерства и маленькой гордости, ее брали играть в хоккей... На то ведь и есть у младших сестер старшие братья, чтобы учить их всяким не совсем девчачьим штукам. Юлька отлично лазала по деревьям, могла наподдать любому парню старше и больше ее самой (что однажды и сделала навсегда уронив "авторитет" злого и рослого второгодника Мишки Осьмушина), прекрасно бегала на "ножах" и мужских коньках, играла в хоккей... Ее охотно брали в нападающие или во вратари. Юркая, маленькая, она буквально проскакивала под ногами у крупных и рослых партнеров по игре, а на воротах реагировала на шайбу раньше, чем успевал сообразить забивающий гол противник...
... Они шли с отцом по затихающим улицам. Троллейбусы и машины почти уже не ходили, люди торопливо шли, в основном, домой. Город был каким-то замершим и сказочным. Неглубокий снег, легкий мороз, кругом искры, свет, пробивающийся сквозь лед и изморозь...
- Смотри, - отец остановился, показывая на обледеневшие железные ворота, за которыми угадывался недогубленный в свое время "модерновский" особнячок.
Юлька никогда не знала жилой это дом или какое-то учреждение, но почему-то помнила этот двухэтажный "сахарный" домик с раннего детства. Стены с маленькими барельефчиками, когда-то четкими, а теперь притушенными, как будто полустертыми, чуть нависающие над оконными проемами гипсовые окантовки - линии и шары, вычурно вырезанные края жестяной крыши. Сейчас дом сквозь промерзшие кусты сирени казался сказочным замком, в таком могла ждать своего принца, например перровская Спящая Красавица, нехватало только башенок и флагов на острых пиках. Окна дома светились красноватым светом.
- Красиво, да, - отец с удовольствием разглядывал домик, - в таком домике может жить Дядюшка Скрудж...
- Не, пап, для Скурджа слишком шикарно, скорее уж миссис Перебингл или Оливер Твист, когда нашел свою семью...
Отец вдруг оживился:
- Ты знаешь, я тут в районе рынка видел один дом, ну, просто работный дом из "Оливера Твиста", Честное слово! Я тебе обязательно покажу. Он, кстати, тоже "модерновый". Знаешь такой мрачный, подкопоченый, еще стены из красного кирпича...
Он всегда видел что-нибудь необычное. Видел и показывал или рассказывал тем, кто хотел его слушать. В детстве Юлька воспринимала это, как должное. Осознание, что видеть, слышать, понимать, чувствовать, дар божий, самый дорогой, может быть, пришло много позже... Многие так и живут всю жизнь ничего не видя, не слыша, заполненные до отказа "бытовухой". Кто-то из взрослых сказал при ней "воинствующее мещанство". Юлька поинтересовалась у отца, что это значит. Отец помолчал, взгляд стал серьезным, немного отрешенным, как будто он был где-то немного не здесь:
- А это значит, не любить елки, не видеть в мокрых разводах на асфальте звериных морд, стесняться жестикулировать, улыбаться, делать вид, что ты понимаешь, когда говорят об "умном", а на самом деле тебе все это неинтересно..., поняла?
- Не совсем..., а, как же жить?
Отец улыбнулся и внимательно посмотред ей в глаза:
- Хорошо, что ты задаешь такой вопрос...
- Почему хорошо?
- Тебе не грозит стать мещанкой...
Каток "для взрослых" полутемный и пустой блестел белесоватым изрезанным льдом. Юлька только сейчас обратила внимание какой он большой. В обычные дни половину катка занимали хоккеисты, а на остальной - резвились все кому не лень: доморощенные фигуристки, больше озабоченные тем, смотрят на них или нет их "обже", мальки, катающиеся еще на двухполозных коньках, "нормальные люди", к которым Юлька причисляла и себя, просто пришедшие покататься в свое удовольствие.
Папа быстро зашнуровал коньки и заскользил по кругу, чуть нагнувшись вперед, плавно, красиво,он и плавал так же, мерно загребая руками, никуда не торопясь. Юлька засмотрелась на отца, замерев над наполовину зашнурованным коньком.
"Папа не такой, как все". Она чувствовала это всегда, сколько помнила себя и его. Почему? Потому что. Ничего не боится, никого не стесняется, делает то, что считает нужным, а не то, чего от него ждут согласно статусу. Юлька вдруг вспомнила, как Марьяшка - смешная шумная и неуклюжая девчонка из ее сольфеджной группы спросила:
- Твой папа профессор?
- Да.
- А почему он без бороды?
Юлька страшно удивилась:
- А разве профессор должен быть обязательно с бородой?
Марьяна серьезно кивнула:
- Должен...
- Юль, давай скорее, смотри, как здорово! - позвал отец.
Дошнуровав конек Юлька с разбега выпрыгнула на лед и закрутилась на одной ноге. За последние полгода она научилась довольно хорошо делать всякие выкрутасы, только "задняя дорожка" почему-то не давалась. Юлька сосредоточено засеменила ногами, пытаясь сделать неудающуюся фигуру. Отца кто-то окликнул с "берега":
- С наступающим, Юрий Иванович!
Отец подъехал к краю катка:
- И Вас тоже, Саша.
- Последний раз в старом году?
- Да, вот решили... А хорошо, тихо, таинственно...
Отец говорил что-то еще. Собеседник - молодой рыжеусый мужчина кивал, посмеиваясь. У Юльки наконец получилась "дорожка". Она сияя подъехала к отцу.
- Пап, ты видел? Здравствуйте, - кивнула головой собеседнику отца.
Тот поздоровался, улыбнулся:
- Ты на фигурное катание ходишь?
- Нет, я так, сама.
- Ну, молодец!
Рыжеусый попрощался с отцом и пошел к "репортерской" будке, открыл, вошел...
- Пап, а это кто?
- Мой бывший студент. Он здесь работает тренером.
- А чего он здесь так поздно?
- Почему поздно? Девяти еще нет...
- А Новый год?
- Ну, Новый год еще через три часа...
Юлька решила сделать большой круг по краю катка и только разогналась, как вдруг:
- Why do robins sing in December,
Long before the springtime is due?
And even though it's snowing,
Violets are growing,
I know why and so do you.
Отец замер под единственным фонарем, освещавшем каток. Юлька увидела, что его глаза характерно блеснули и стали ярче. Удивительно, но когда отец чему-то радовался его серо-голубые глаза становились ярко-синими, как будто в них зажигались фонарики с подсветкой. И наоборот, если папины глаза теряли цвет, становясь белесовато-серыми, значит он жутко злился. При этом выражение его лица почти не менялось, только губы сжимались чуть плотнее.
- Юлька! "Серенада солнечной долины"!
Отец запел вторя высокому женскому голосу с чуть заметной джазовой хрипотцой:
- Ласковое имя в тихий вечер
Шепчут мне уснувшие листы,
Отчего смущенно
Ты молчишь при встрече -
Знаю я и знаешь ты.
Подъехав, схватил Юльку за руки крест на крест и чуть нагибаясь покатил с ней по кругу. Отец вел очень хорошо, Юлька без труда попадала с ним в ногу, они и ходили так же. Кто-то из подружек как-то сказал ей:
- Как ты широко шагаешь, за тобой не угонишься!
- Как папа...
Музыка отзвучала. Отец повернулся к "репортерской", помахал рукой и крикнул:
- Спасибо, Саша!
Сияя, обернулся к Юльке:
-Ну, накаталась? Пошли домой?
Юлька кивнула. Когда они уже выходили из парка, отец громко засвистел только что звучавшую мелодию.
- Пап, а что это за "Серенада"?
- Это очень хороший и смешной американский фильм. Сюжет так, веселый, но без особого смысла, а вот музыка...
- Хорошая.
- Еще бы! Это Глен Миллер один из лучших американских композиторов...
- А здорово получилось, да?
- Да. Вот так нежданно встретиться со своей юностью...
- Пап, но ты же еще молодой?
- Не старый, конечно, - отец засмеялся, - но уже и не юный.
- А это грустно?
- Как тебе сказать, - отец на мгновение задумался, - грустно, но чуть-чуть, самую капельку. Хорошо, когда можно вспомнить...
- Что вспомнить?
Отец опять засвистел с переливами, как умел только он.
- Вот это и вспомнить... Ты запомни, как мыс тобой катались, хорошо?
Юлька кивнула...
...Она запомнила. Через много лет, стоило ей услышать "Мне декабрь кажется маем" во рту появлялся привкус хвои, вспоминался запах новогоднего стола, их белая немецкая скатерть с нарисованными по углам елочными лапами и подсвечниками. В памяти всплывал тот Новый год, каток, фигура отца под фонарем, возвращение домой... Становилось хорошо и немного грустно:
- Отчего прекрасен
Этот миг счастливый -
Знаю я и знаешь ты.