Жила-была девочка Саша и была у неё кукла Иванушка. Жили они дружно, ссориться им было не из-за чего. Читали они одни и те же книжки, вместе слушали музыку, играли в одни и те же игры.
Когда Иванушка чего-то не понимал, Саша старательно объясняла. В том, чего Саша не понимала сама, они пытались разобраться вместе. Вместе разбираться было труднее, потому что Иванушка мог только смотреть и слушать, а говорить у него не получалось. Поэтому свои объяснения Саша хотела сделать понятными обоим.
Чтобы разобраться в непонятном, Саша заглядывала в справочники. Иванушка этого не делал. Он смотрел на Сашу свысока, будто и так всё знал. Он словно хотел, чтобы Саша сама додумалась до сути, а потом объяснила своими словами. Объяснение своими словами не всегда давалось легко. Но только таким образом становилось ясно, понимает ли Саша то, что пытается объяснить другим.
Иванушка не был послушной куклой, с ним было не так-то просто управляться. Он всё делал не так, как хотелось Саше, хотя она думала, что то, что хочется ей, и было самым правильным.
Саше нравилось с Иванушкой разговаривать. Она усаживала его напротив и что-нибудь рассказывала или рассуждала. Иванушка слушал невнимательно, многое пропускал мимо ушей, понуро глядел в стол или мечтательно в окно – туда, где пролетали птицы, листья и облака. Однажды Саша на это обиделась, однако Иванушка сделал вид, что запомнил всё, что она сказала, и запросто мог бы повторить. Поскольку проверить это было нельзя, Саша повторяла сама, и тогда становилось понятно, что ничего существенного в её словах не было, а потому и обижаться не было оснований. Перебрав в голове высказанные мысли, Саша в очередной раз приходила к выводу, что её мысли вычитаны из книг.
Сообразив, что разное умное можно найти и в других местах, она подумала, что нужно попробовать не только читать, но ещё и подружиться с кем-нибудь из тех, какой она была сама. Но пока ей было интересно играть с Иванушкой, и она решила, что дружбу оставит на потом.
Иванушку нельзя было ставить в угол за непослушание, ни к какому результату это не приводило, кроме одного – из угла он грустно исчезал. Происходило это незаметно – он как бы растворялся в Сашиной комнате. В каком неведомом пространстве он после этого оказывался, было неизвестно.
Какое-то время Саша обижалась, какое-то ждала, но потом ожидание становилось невыносимым, и она, тревожась, звонила во все подряд справочные службы. Почему-то её взволнованный голос никого не беспокоил – люди занимались своими делами, они привыкли к пропажам, в их камерах хранения было много разных игрушек, но ни о каком Иванушке они не слышали. Когда же они узнавали, что речь идёт всего лишь о кукле, то и вовсе просили не беспокоить их по пустякам.
Отчаявшись, Саша начинала перебирать цифры телефонного диска как клавиши, в глубине души надеясь на случайность или на удачу. Изредка случайность и удача совпадали, и набор цифр становился волшебной мелодией, тогда Саша несколько раз повторяла её про себя, стараясь запомнить. Слова складывались сами собой, и появлялась песенка, которую Саша распевала, отвлекаясь от поисков.
Никакого смысла не было в этих песенках, кроме одного – перетерпеть то время, пока Иванушка странствовал в неведомых далях. Саша знала – так было сто двадцать семь раз – если Иванушку не искать, сам он не появится. Он имел такое свойство – являться только в том случае, если жить без него дальше становится невозможно.
Самое трудное состояло в том, какие придумать слова, чтобы объяснить ему это. Каждый раз выяснялось, что придумывать ничего не надо, нужно просто сказать так, как есть. И стоило ли ломать голову над первой, второй и третьей фразами? Над четвертой раздумывать было бесполезно, произнести ее нё удалось бы всё равно – Саша бы засмущалась и замолчала. Она не могла ничего требовать, а просить ей не приходило в голову. Но если бы и пришло, то она бы этого не сумела – навыка не было, ведь она никогда этого не делала.
В конце концов, покоряясь неизбежности или закону случайных чисел, набор цифр оказывался удачным, и трубка отзывалась дыханием Иванушки. Сколько же было шумов, шуршаний и скрипов в проводах! И голос его не был слышен – всё-таки игрушки не умеют разговаривать. Всякий раз Саше приходилось выдумывать причины, чтобы объяснить свой звонок. А он делал вид, что не понимает, уворачивался от объяснений, давал понять, что время летит слишком быстро, и его дела не успевают завершиться вовремя.
Прибегая к последней уловке, Саша наступала себе на какой-нибудь хвост и умоляла Иванушку вернуться хотя бы на минуточку. Слова в конце концов производили эффект, и Иванушка появлялся в Сашиной комнате опять, забирался в игрушечный ящик, выглядел невозмутимо и вёл себя так, будто ничего необычного не происходило.
Она никогда не спрашивала, в каких неведомых далях он бывал, какие преодолевал пространства, но каждый раз после его возвращения видела солнечную пыль в складках одежды, солнечные блестки в волосах, а глаза его тоже излучали что-то солнечное.
В этих его странствиях Саша никогда не видела ничего лунного. Видимо, путешествия по ночам его не привлекали. Это была разумная кукла, она знала, что если по ночам не спать, то никаких сил не останется.
Было понятно, что Иванушка наделён необыкновенными способностями, но Саша каждый раз удивлялась этому. Однажды в его руках из ничего вдруг вырос цветок. Он был странным, Саша таких цветов никогда не видела. Его овальные с острыми носиком листья имели малахитовый цвет, а коралловые прожилки, неправильно переплетаясь, создавали замысловатый узор. Три стебля, с которых листья свисали, как ёлочные игрушки, сначала тянулись вверх, а потом от тяжести изгибались дугой. Листья окутывали цветочный горшок со всех сторон, и он был похож на необычный летающий объект.
Цветочное Иванушкино творение стало для Саши предметом заботы и гордости. Она обращалась с ним, как с живым существом, а Иванушка с любопытством наблюдал за обоими со стороны. Он был рад, что у Саши появилась новая игрушка, наверное, решив, что в книжках – одна правда, а в цветках – ещё одна, и с ней тоже неплохо бы научиться управляться. Управляться с цветком Саша училась самостоятельно, догадавшись, что чтение цветочных руководств нарушило бы непосредственность восприятия.
Она переставляла цеток с одного места на другое, пытаясь найти для него подходящее место. Сначала она думала о соответствии цветка и интерьера, руководствуясь дизайнерскими устремлениями, потом внешние явления беспокоить её перестали, и она озаботилась собственным удобством, таская цветок за собой из комнаты в комнату – ставила на кухонный стол, когда пекла пироги, водружала на пианино, разучивая пьесу, устанавливала на табурет рядом во время вязания.
Эти перемещения цветок переносил легко, довольно всплескивая листьями, когда оказывался под солнцем, или вытягивал их в стороны, чтобы сохранить равновесие, если табурет под ним качался.
Когда необузданные восторги от необычного знакомства с цветком перешли в тихое восхищение, и горшок оставили в покое на кухонном подоконнике, на стебельках, похожих на прозрачные капроновые струны для гитары, один за другим стали появляться крохотные лиловые колокольчики.
Они жили день, не дольше, а потом куда-то девались. Момент их появления был неуловим, исчезновения – незаметны, и сколько бы часов Саша ни сидела рядом с цветком, то откровенно на него уставившись, то украдкой за ним подглядывая, ей ни разу не удалось угадать миг рождения колокольчиков. Так тому и быть, решила Саша –наверное, нужно учиться волшебству самой тоже, чтобы волшебные явления стали доступны для понимания.
Ей не давала покоя только одна мысль – о целесообразности цветочных метаморфоз. Но поскольку проникнуть в тайну неведомых превращений она не умела, то решила подумать просто о явлении. Внезапно вспомнив, что некоторые сказочные папоротники цветут один раз в сто лет, она обрадовалась – ведь её цветок не был таким медлительным, он делился своим волшебством гораздо чаще. И тогда она поняла, что дело совсем не в целесообразности явления, а в другом – цветок делал её радостной. В радостном состоянии, думать про умное она переставала, а хорошо это или плохо – временами не думать – Саша ещё не знала, просто не думала и всё.
Иванушка обижался, когда на него не обращали внимания, но вида не подавал. Может быть, он и на самом деле не обижался, потому что всегда был занят. Он занимался своими серьёзными делами – моделировал из конструктора последовательности и схемы, изучал содержимое бульона под микроскопом с большим увеличением, исследовал проблемы кукольных взаимоотношений, иногда увесисто получал в глаз в какой-нибудь глупой драке за ключ от запертой шкатулки и проч. Он мог бы заняться учительством, но у него не было слов. Наверное, мастер, изготовивший Иванушку, не догадался, что эта кукла однажды захочет заговорить.
Когда Саша доставала Иванушку из ящика для игрушек и сажала его на колени, он принимал это, как должное. Однако Саше казалось, что все остальные события своей жизни он оставлял за пределами её коленей.
Тогда наступало их время. Оно выпадало маленькой каплей из облаков текущего времени в какое-то иное, где растворялось, так что края его становились незаметными, а границы вообще не определялись. Когда обычное время снова собирало их время в каплю, она оказывалась ровно в той минуте, из которой выпала. Никто и не замечал, что их время было. То, что оно прошло, замечали они, но не думали об этом, потому что лучше было не думать об ушедшем и ненаступившем, чем об этом сожалеть. Они, наверное, даже забывали о нем – какая-то капля разве может сравниться с ручьём, рекой и особенно с водопадом?
Часто они вместе смотрели в окно, подперев ладонями подбородки, наблюдали за спешащими по делам прохожими и приходили в ужас от собственного бездельничания. Успокаивало их только то, что это длилось недолго, поэтому они договаривались, что побездельничать можно от души.
Бездельничанием назывались разные штуки, которые они позволяли себе, не заботясь о последствиях. Например, доставали из всех подряд кухонных ящиков кастрюли, банки и бутылки, наполняли их водой, разводили в ней акварелевые краски, и вода становилась похожей на брусничный компот.
Потом они расставляли на кукольных столах изъятые из комодов, секретеров и шкафов рюмки, бокалы, фужеры и стаканы, и тогда начиналось компотное веселье для других кукол – Елизавет, Марфуш, мягких слонов, пушистых котов и мишек.
Эти компотные застолья были обильны и шумны. Своим гомоном они привлекали кукол из других квартир, которые, не спрашивая разрешения у своих хозяек или вместе с ними, усаживались за большой Сашин стол и включались в компотную игру. Заключалась она в том, что каждый должен был разглядеть в компоте хотя бы одну косточку, и, раз компот был брусничным, то брусничную. Тот, кому это удавалось, получал порцию акварелевой краски для того, чтобы отыскать свой акварелевый цвет. Был этот цвет новым или не был, определялось само собой и сразу – появлялся волшебный звон. Он был таким завораживающим, что сомневаться никому не приходило в голову. Наградой были восторженные взгляды и всеобщее восхищение – это всегда больше, чем то, что можно поставить на полку.
Брусничное акварелевое море, образовавшееся на месте игр разыгравшейся публики, разливалось по золотистым паркетным дощечкам. Они разбухали, топорщились, отклеивались и становились корабликами. Паруса из листков А4 с американскими e-mailами надувались ветром, впущенным в распахнутые окна, и он гнал их, куда хотел.
Соседи с нижнего этажа скромно терпели брусничные закаты и рассветы на свежевыбеленных потолках, потому что опыт научил их интеллигентной терпимости и мирному принятию того образа жизни, который предлагали маленькие куклы.
Спустя некоторое время компотное море высыхало, в разноцветных разводах на полу Саше чудились разные пейзажи. Их необычность её не удивляла, потому что и сама она тоже рисовала что-то подобное. В брусничные моря она выпускала стайки прозрачных рыб, а на суше строила прозрачные дома. Она ещё не придумала, что должно составлять содержание прозрачных форм, внешние образы пока казались ей более привлекательными, чем их суть.
Иванушка, мельком взглянув на творимое, безразлично отворачивался, расценивая это как глупость, суетность или превышение компетенции. Его коробил всякого рода непрофессионализм. Можно было обмануть кого угодно, но только не куклу. Ну и ладно, думала Саша, зато ей было интересно изображать воображаемое. В следующий раз можно было попробовать изобразить что-нибудь другое. Конечно, она огорчалась, что ей опять не удалось достичь ни совершенства, ни хотя бы соответствия.
Особенно они радовались всякий раз, когда удавалось устроить музыкальный праздник. Они уже довольно давно учились слушать музыку, поэтому находили забавным, что иногда одинаково её чувствуют. Поскольку Саша и Иванушка не жадничали и не хотели, чтобы им завидовали, то стремились поделиться своими чувствами с другими тоже. Им казалось, что в музыкальном пространстве можно чувствовать чище и полнее.
Музыкальные праздники чаще всего удавались. Готовились к ним заранее. Со всего света Саше присылали музыкальные шкатулки. Самые лучшие были из Вены – почему-то звучание их было хрустальным, а завод долго не кончался. Выглядели шкатулки разнообразно, по величине они тоже различались, но самое интересное было внутри – там за стеклянной крышкой находился механизм, состоящий из вертящихся шестеренок и беспокойных молоточков, который создавал мелодию.
Программа музыкального праздника заранее не объявлялась. Это делалось для пущей важности и загадочности. Саше казалось, что тайна, окутывавшая музыку, делала её ещё более прекрасной, потому что под вуалью очарование возрастает. Саша не рассказывала куклам о том, что им предстоит услышать, ни до, ни после исполнения, она хотела узнать их мнение о чистой музыке, и, когда наговорившись и наспорившись, они замолкали, Саша раскрывала им музыкальную тайну. Она, конечно, и сама её не знала, но придумать что-нибудь замысловатое ей ничего не стоило. Оно, возможно, и вовсе не отражавшее существо дела, но было интересным и весёлым, а что же может быть интереснее и веселее выдумки?
Кукол нужно было учить слушать. Они то и дело отвлекались, перешёптывались или засыпали. Это не было связано с особенностями музыки, но являлось прямым следствием их музыкальной необразованности. И правда, что там было в их головах, кроме ваты, опилок или пустоты?
Иногда из музыкальной затеи совершенно ничего не получалось. Игрушки разбегались, едва услышав незнакомые созвучия и ритмы. В страхе они сбивались в кучу и закрывали не только уши, но ещё и глаза. Известно же, что у игрушек хорошо развито воображение. Только они ошибались, что от воображаемого страха так просто избавиться, захлопнув веки. И ещё не было понятно, чем их мог испугать героический Бетховен или интеллектуальный Шнитке.
Такое отношение к музыке приводило Сашу в отчаяние. Совсем неправда, что она металась, как фурия, переживая свою педагогическую неудачу, нет, её поражало нежелание других чувствовать одинаково с ней. Она не понимала, что это вообще невозможно.
Иванушка со свойственным ему отсутствием стремления вмешиваться в естественное течение событий предоставлял им развиваться, как заблагорассудится. Ему было проще, ведь он тоже был куклой и полагал, что прекрасно понимает игрушечное настроение. Он считал, что дело вовсе не в страхе – страх не стоил выеденного яйца. Дело было в том, что никакая игрушка, если в ней попытаться изменить какой-нибудь механизм, спасибо за это не скажет. Поэтому Иванушка очаровательно улыбался, сгребал кукол в охапку и шутил по поводу несообразных амбиций их хозяйки.
Два дня Саша огорчалась, потом её отвлекали неотложные дела, и она принималась за то, что накопилось за время всех этих праздников. Нужно было стирать, чистить, гладить, мыть, умывать, расчёсывать, и дел было так много, что голова среди них кружилась.
Хорошо, что на этот раз игрушечная баня оказалась поблизости. Случайное её соседство, правда, не убавило банных хлопот, наоборот, воспользовавшись близостью, ей захотелось навести чрезвычайный порядок в одежде и в головах кукол. В одну ванну Саша погрузила многочисленную кукольную одежду. Замечательные пенные средства превратили её в новую, и она стала такой же яркой, как раньше.
В другую ванну, жемчужную, она положила свои игрушки. Куклы весело плескались в брызгах голубой воды, среди них был Иванушка тоже. Голый Иванушка мало чем отличался от остальных кукол, только тельце его было тоньше и бледнее, а завитки волос даже в воде оставались кудряшками и золотисто блестели.
Саша держала в руках душистое абрикосовое мыльце и думала, с кого бы начать. Никого нельзя было обижать повышенным вниманием, это было бы непедагогично, поэтому она разделила мыльце на многие кусочки и раздала их, чтобы они решили эту проблему по-своему.
Наблюдая за куклами в жемчужной ванне, Саше сделалось грустно. Впервые рядом с ними она почувствовала свое одиночество. Все игрушечное так долго составляло ее настоящую жизнь, что когда-то должно было завершиться. Если этот момент уже наступил, решила она, пусть так оно и будет, незачем противиться неизбежному, и принялась сушить одежду, разглаживать складки и кружева, укреплять пуговицы и петли, пришивать заплатки и штопать дырки. Когда всё было готово, Саша села на скамейку и стала терпеливо ждать, когда её куклы наиграются в баню.
Неожиданно в шуме воды и звоне капель она услышала совсем человеческий голос. Кто-то пел давно знакомую ей песенку. Она, было, подумала, что напевает её сама, так тихо она звучала – словно в её собственной голове или в сердце. Но почему-то песенку слышали уши. К тому же слов некоторых куплетов она не знала – не могла же она вспомнить то, что когда-то не успела выучить!
Приоткрыв дверь, Саша увидела, как Иванушка, намыливаясь абрикосовым мыльцем, напевал её песенку себе под нос, а выныривая из жемчужных брызг, продолжал куплет. Потом он снова покрывал себя пенкой и снова исчезал в брызгах воды, не прерывая пения.
Саша ничем не выдала своего удивления – стоит только удивиться невозможному, проворчала она, как оно испугается самого себя, и всё опять станет таким, каким должно быть.
Она сделала вид, будто всегда знала, что куклы умеют петь, вытянула Иванушку из воды и в восторге притащила в сушилку, опасаясь, что песенка может раствориться в жемчужной ванне. Ничто никуда не подевалось, всё было на месте – тельце мокрым, кудряшки золотистыми, песенка продолжалась. Он был смешным, этот негодник, без одежды. В таком виде он не умел демонстрировать свою независимость. Что ни говори, а мужская одежда – это не вполне мужское достоинство, и в чём оно состоит без одежды, ещё нужно разобраться.
Иванушка покорно одевался, незаметно светясь какой-то новой радостью, и шептал о чем-то небесно-голубом. Всё равно удивляться уже было нечему, ко всяким Иванушкиным необычностям нужно было просто привыкнуть и воспринимать их, как должное, какое бы удивление это не вызывало.
Видимо, он вскоре заснул в сушилке. Утомлённая Саша, кажется, заснула тоже. Им снился сон про одно и то же. Только то, что Иванушке виделось голубым, ей виделось розовым. Ваза с голубыми ручками тоже была из их сна. На самом деле на ней были изображены розовые узоры – особенные, словно вазу доставили прямо от восходящего солнца. Наверное, это должно было означать наступление нового времени. Так всегда бывает после бани и стирки – кажется, что вместе с пылью, унесённой мыльной пенкой, ушло прошлое, а всё просто чистое чудится неподдельно новым и готовится тоже к совершенно новому.
Будет ли это новое другой жизнью, Саша не знала. Правда, с буддизмом она ещё не была знакома, и могла ли эта вера стать её религией, ещё не было ясно. Она была знакома только с библейскими сказками в бабушкиной трактовке, а там про вторую и третью жизни не говорилось. Ей запомнилось то, о чём говорилось в Нагорной проповеди, где каждое предложение начиналось с отрицательной частицы "не".
На этом можно было бы и закончить, если бы вскоре не обнаружилось одно чрезвычайное обстоятельство. У Иванушки тоже оказалась своя кукла. Как-то он её называл, эту куклу – по-разному, но всегда ласково. Никогда нельзя было понять, играл ли он с ней только что или с тех пор пролетела вечность. Кто-то когда-то её видел, но это было так давно, что все успели позабыть, как она выглядит. Может быть, с тех пор, когда она играла со всеми, она уже перестала быть куклой, или, возможно, оставаясь ею, тоже научилась петь.
Саша не думала о том, что когда Иванушка исчезал из её комнаты в неведомые дали, он оказывался там со своей любимой игрушкой. К тёплым привязанностям своих кукол она относилась снисходительно. К тому же кукол не бывает мало, кто-нибудь из этой многочисленной братии наверняка сделается любимым. Или так покажется.
Разобидевшись на свои мысли, Саша вышла погулять. Считается, что привести мысли в порядок во время прогулки по свежему воздуху тоже можно.
Гуляние принесло свои плоды. Чтобы унять тревогу, обычно сопутствующую осознанию предстоящего одиночества, Саша составила правила для игры в куклы. Строгое следование им позволяло организовать мышление, тогда сомнения, предполагавшие неоднозначность выбора, переставали быть источником тревоги.
Правила состояли в следующем.
К игре допускались только те игроки, которые умели играть в куклы.
Меняться куклами разрешалось только в том случае, если куклы сами этого хотели.
Любимых кукол в игру можно было не включать, если только у них самих не появлялось такого желания.
Запрещалось пользоваться свойствами кукол, которыми их наделяли прежние хозяйки.
Если кукла перемещалась на другое поле по своему желанию, она утрачивала свойства, принадлежавшие ей ранее. В подобном случае новым владелицам предоставлялась возможность наделять их другими качествами. Мнение кукол при этом не учитывалось.
Прежние хозяйки и новые владелицы (или наоборот) не имели права перепутывать игровые поля. На захват чужого поля накладывался запрет и карался пропуском хода.
В игре можно было применять только известные законы, в то время как магические знания употреблять не следовало.
Если игрок был замечен в непроизвольном использовании белой или черной магии, ему вменялось в обязанность обучить этим знаниям других участников игры.
Если же это использование было намеренным, то у игрока, нарушившего правило, магическое свойство отнималось на три хода вперёд.
Перечитав сочиненный свод, Саша решила, что правила игры по желанию игроков можно изменять. Все-таки учитывать мнение других – это интеллигентное свойство. Для этого Саше предстояло составить такие правила, которые бы допускали изменение правил. В конце концов всякая игра в куклы – это только игра, она имеет право на метаморфозы и, если о них заранее договориться, недоразумений можно избежать.
Саша не собиралась и дальше играть в куклы одна. Нужно ли искать партнеров самой или они сами как-нибудь найдутся, пока для Саши было вопросом.
9-18 марта 2000