Небо оплакивало ушедшее лето горючими слезами. Они залили город мутными потоками, а в низинах собрались в огромные лужи. Огни фонарей и освещённые окна домов отражались в воде, сплетались в причудливые созвездия. Лужи были похожи на расколовшееся небо, что усыпало город осколками.
По пустынной улице брела промокшая до костей женщина, бережно прижав к груди тощий пакет. Свернула с ярко освещённой улицы в переулок и навсегда растворилась в темноте.
Она поскользнулась на хлипких досках, перекинутых через разрытую траншею, и полетела вниз, раскинув руки, словно крылья. Пакет жалобно звякнул на дне, разбитым о металлическую трубу стеклом.
Утром, когда земля сушилась под нежаркими уже лучами, её увидела старушка, с опаской пробирающаяся по скользким, без перил, мосткам. Она посмотрела вниз, оценивая глубину траншеи, и наткнулась взглядом на распластанное человеческое тело. Громкий крик собрал толпу. Вызвали милицию и «скорую». Когда тело подняли со дна траншеи и положили на носилки, нашлись в толпе, кто узнал её: «Алкашка из семнадцатого дома». И, в ставших в одночасье свинцовыми глазах, ни слезинки, ни тепла – алкашка, что искала, то нашла. А на застывшем, перепачканном грязью лице с кровоподтёком на левом виске – синие глаза. Спокойные, уже проникшиеся вечностью и тайной. Не потому ли их закрывают с такой поспешностью? Не твой черёд постигнуть её. И каждый, стесняясь в этот миг самого себя, благодарит Создателя, что ещё не твой. Погибшую увезли, люди, соединённые на час происшествием, заспешили по своим делам, разнося по городу трагедию равнодушным эхом.
В подъезде дома номер семнадцать, эхо, ударившись со всего размаха о дверь квартиры на пятом этаже, превратилось в вой, от которого стыла кровь. В вое различалось только имя: «Валя, Валюшенька».
Музыка была сигналом - Генка с Валей пьют. Начинали в кухне. Гремела музыка, Валя заливисто смеялась. Заливисто и долго, пока смех не прерывал Генкин окрик. Вступал Серов с «Мадонной». Пара перекочёвывала в зал, где грузно топчась, танцевала. Отзвучав, «Мадонна» повторялась снова и снова, пока не раздавались звуки падающих тел. Устав от «печального силуэта, нарисованного дождём», Серов переходил «к любви, до слёз». Это был апофеоз. Праздник переходил в драку с отчётливым Генкиным матом, Валиными криками.
Вчера был… уважительный повод – первое сентября. Младшая дочь Генки и Вали пошла в первый класс. Утром они под руку, нарядные, с букетом гладиолусов уехали, чтобы проводить вместе с бабушкой первоклассницу в школу. А ближе к вечеру началось «торжество». Когда Серов в очередной раз запел «Я люблю тебя до слёз», Валя уже охрипла от криков. Мы с дочкой стучали по батареям одновременно и в кухне, и в зале, но, похоже, такие сигналы Генку только раззадоривали. Антон был в командировке, без него я опасалась идти в «не хорошую квартиру». Вдруг наверху стихли и крики, и пение, и наступила мёртвая тишина. Поборовшись со страхом, открыла дверь, чтобы пойти проверить, что случилось с Валей. Одновременно открылась дверь на пятом этаже и по лестнице зацокали каблучки. Бежала Валя, и я была готова принять и укрыть её, но она пролетела мимо, по-моему, не заметив меня. А с площадки пятого этажа свесился Генка и крикнул вдогонку: «Валя, не одну, две бери, две».
Вчера шёл дождь. Небо оплакивало ушедшее лето горючими слезами. Слёзы залили город мутными потоками. Как знать, может - там… уже была решена Валина участь, и Небо плакало от бессилия изменить что-либо в её судьбе…