Дверь была ветхой и неопрятной: по диагонали перетянутая рыжей проволокой, топорщилась ромбами чёрного дерматина и кусками повылезшего из дыр ржавого пенополиуритана, именуемого в народе поролоном. Покосившаяся планка с номером вперилась в посетителя поблекшей цифрой 16. Жора протянул указательный палец к звонку и остановился: засаленная синяя кнопка находилась в опасной близости от обнаженных проводов, стыдливо пытавшихся прятаться под клочками высохшей и потрескавшейся изоленты. Рука опустилась, он в задумчивости смотрел на дверь. Зачем я согласился? Надо было отказаться, сославшись пастору на температуру. Жора заболевал, и просьба пастора, подошедшего к нему после воскресной службы, застала врасплох. Да и как он мог отказаться? - лидер домашней группы, закончивший с отличием школу проповедника и библейскую школу, непременный участник всех уличных евангелизаций и проектов церкви. Пастор видел в нём опору и будущего спикера, а значит, шансов для отказа у него не было. Громко вобрав в грудь воздух, он смело вонзил палец в кнопку, ловко избежав соприкосновения с проводами. Звонок молчал, Жора ещё несколько раз повторил попытку, после чего внутри квартиры раздалось слабое дребезжание…
Дверь со скрипом распахнулась, и перед Георгием предстал хозяин квартиры. Одетый в старый спортивный костюм фирмы Adibas и несвежую майку, он распахнул объятия и радостно воскликнул: «Жорик, дорогой мой! Вот и пришёл ты в мою скромную обитель. Давай быстрее заходи, разувайся».
Кислый запах пота побудил Жору уклониться от объятий, ограничившись аккуратным пожатием руки Аркадия Павловича. В квартире витал аромат чулана, в комнате покрикивали игравшие дети, на кухне кто-то гремел посудой.
Аркадий Павлович с женой и детьми были прихожанами церкви, исправно ходили на домашние группы и воскресные собрания. В течение же последнего месяца перестали появляться на служениях, и пастор попросил Георгия их проведать, справиться о духовном здоровье. Жора воспринял эту просьбу без энтузиазма. Дело в том, что Аркадий Павлович был фигурой странной и сложной в общении, любил читать Библию и получать неординарные откровения, делиться которыми считал непременным долгом перед Богом. Георгий как-то раз попытался поспорить с Аркадием Павловичем по поводу одного из его откровений и горько пожалел об этой затее: во время разговора его собеседник сильно переживал, лицо наливалось краской и потело, голос с каждой минутой звучал всё громче и тоньше до тех пор, пока вконец не переходил на визг. Беседовать в таких условиях было чрезвычайно сложно, и Жора сдался. Вот и сейчас глаза Аркадия Павловича подозрительно блестели.
- Как же я рад видеть тебя, Жорик, как рад, как рад!
- Да и я тоже рад, - немного покривив душой, ответил Георгий.
- С чем пожаловал? Давай не томи, выкладывай!
- Да вот, решил зайти в гости. Давно не видел вас в церкви.
- А я, Жорик, из церкви и не уходил, я в ней всегда присутствую!
- Как это?
- Да так! Церковь это что? Правильно! – Тело Христа. Так вот я в Его Теле всегда нахожусь!
- Так это понятно, но ведь надо и на собрания ходить, пребывать с братьями вместе, - неуверенно возразил Георгий.
- Согласен, Жор! Но, что нам по этому поводу говорит Священное Писание?
- Что?..
- Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них! – торжествующе продекламировал Аркадий Павлович и загадочно поднял указательный палец вверх.
- Как бы это так, но…
- Никаких «но», - перебил Аркадий Павлович, - Писание совершенно определенно говорит об этом: двоих вполне достаточно для того, чтобы Христос был среди них.
- Вот смотри, - продолжал он, - у меня есть жена, дети, итого целых четыре человека! Как раз сейчас мы имеем желание провести воскресную службу.
Жорик опешил, а Аркадий Павлович повелительным жестом уже приглашал его на кухню.
- Зина, к службе всё готово?!
На кухне, убирая грязные тарелки в мойку и протирая стол, суетилась жена Аркадия Павловича. Лицо её было красивым, но казалось вечно усталым, к тому же внешний вид портили огромные зелёные бигуди и халат, в который она кутала своё худое тело. На кухне было душно, и пахло жареной колбасой.
- Всё готово, - заискивающе глядя в глаза своему мужу, ответила она.
- Отлично! Дети, начинается служба, всем на кухню!
Из комнаты прибежали девочка и мальчик. Девочке на вид было около десяти лет, её брату в районе шести.
- Жора, ты будешь почётным гостем нашей церкви, - обратился к Георгию глава семьи, - сейчас мы начнём нашу службу!
Обернувшись к семейству, Аркадий Павлович сделал нечто напоминающее дирижерский взмах руками и затянул знакомое Жоре песнопение. Ему вторил усталый голос супруги и радостное покрикивание малышни: «Только Ты, Ииисус, только Ты Ииисус, Только Ты Ииисус, мы так ждём Тебя, приди!..».
Георгий привычно похлопывал в ладоши, подпевая семейству, но чувствовал себя не в своей тарелке. На третьем гимне он заметил, что по щекам хозяина квартиры текут умилительные слёзы, тот что-то неслышно шептал, подняв руки вверх и задрав щетинистый подбородок к потолку. Минут через десять музыкальная часть закончилась, и Аркадий Павлович пригласил всех присесть за стол.
- Дорогие братья и сестры, сейчас я поделюсь с вами словом, которое вложил в моё сердце Господь!
Проповедник, встав у мойки, поставил перед собой желтеющий подозрительными пятнами стульчик для кормления младенцев. Используя его в качестве кафедры, он аккуратно развернул Библию и листочек бумаги, с написанной на нём проповедью. Смысл проповеди Жоре было уловить сложно: поднялась температура, а Аркадий Павлович выражал свои мысли путано и, к сожалению, долго. Проповедник что-то вещал о малом стаде, часто повторяя «аллилуйа», на что его семейство отвечало «аминь», и Жора начал потихоньку клевать носом…
Закрыв резким хлопком Библию, Аркадий Павлович прервал начавшийся Жорин сон.
- Теперь мы будем причащаться! Зина, доставай из холодильника святые дары!
Зина встала и суетливо дёрнула дверцу холодильника, извлекая на белый свет початую бутылку виноградного сока и надкусанный чьими-то мелкими зубами лаваш.
Аркадий Павлович снова открыл Библию и проникновенно читал, величественно указывая рукой на извлеченные из холодильника продукты питания: «И когда они ели, Иисус взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: приимите, ядите: сие есть Тело Мое. И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов».
Затем последовала церемония торжественного преломления лаваша и наливания сока в фужер из-под шампанского. Жоре достался надкусанный детскими зубами кусок. У него было появилась мысль отложить его в сторону, но хмурый взгляд Аркадия Павловича предупредил его от этой попытки, и Георгий проглотил начавшую черстветь лепёшку. Фужер до него дошёл последним, обильно отмеченный устами прикоснувшегося к нему семейства, был полон наполовину.
- Допивай святую кровь, Жорик! – голос Аркадия Павловича пронзал таявший от температуры мозг. На спине между лопаток выступил пот, лоб налился жаром, ладони похолодели.
Из глубины Жориного естества рвалось наружу усталое и больное «Не хочу!», но переломив себя, он разом осушил фужер кислого сока.
- Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа! Возблагодарим Господа! – Аркадий Павлович отодвинул в сторону импровизированную кафедру и запрыгал, хлопая в ладоши и запевая очередное песнопение.
Георгий попытался встать и даже несколько раз ударил в ладоши, но почувствовав сильнейшее головокружение, отпросился домой, пожелав семейству всего наилучшего и порекомендовав для очистки совести иногда посещать покинутое ими собрание.
Аркадий Павлович довольно улыбался и долго хлопал Георгия по плечу в коридоре, дети корчили Жоре рожи и в такт друг другу кивали головами, в глазах же жены читалась немая мольба. Всё это Георгий оставил за захлопнутой за его спиною дверью, уныло смотрящей ему вслед поблекшей цифрой 16…
Вырвавшись на улицу, он полной грудью вдохнул в себя свежий аромат раннего осеннего дождика, неспешно кропившего его разгоряченное лицо. Домой, прочь от этого проклятого дома, безумно улыбающегося Аркадия Павловича, его несчастной жены и кривляющихся детей!..
Добравшись до дома, Георгий разулся, повесил на крючок пальто, прошёл в свою комнату и, не раздеваясь, упал на кровать. Тягучий и липкий сон тут же сковал его веки. Жора спал беспокойно, сильно вспотев, он иногда вскрикивал во сне, переворачиваясь на другой бок. Ему снилась покинутая им квартира, в которой Аркадий Павлович с длинными как у вампира клыками, протягивал ему кусок копошащегося червями мяса. Жора пытался убежать, но ноги во сне совсем не слушались, и Аркадий Павлович постоянно настигал, рыча у самого уха: «Ешь! Ешшь! Ешшшь!..». Георгий проснулся от сильного звука биения собственного сердца, в такт сердцу на виске вибрировала вздувшаяся под кожей жилка, отдавая в темя тупой болью. Встав на дрожащие от слабости ноги, он прошёл на кухню, развёл пакетик Антигриппина и мелкими глотками осушил весь стакан. Болезнь начала своё медленное отступление…
Жизнь вернулась в привычное русло. Георгий вёл домашнюю группу, радуясь её быстрому росту, предвкушая в скором времени разделение оной на две части и получения им славного титула консультанта. На воскресных собраниях ему довелось несколько раз проповедовать слово о десятине, после которого он призывал впервые посетивших служение к покаянию. Однажды к кафедре вышел немолодого вида мужчина и высказал своё желание отдать своё сердце Христу. Жора вдохновенно молился о нём, возложив свою руку на благоговейно склоненную лысеющую голову – это был один из самых счастливых моментов в его жизни.
Однако наряду с внешними признаками ускоряющегося духовного роста, Георгий начал ощущать притаившуюся на дне души пустоту. Какая-то заноза не давала ему как и прежде радоваться жизни, вкушая сладость славных своих духовных достижений. Пастор его ценил, ребята на домашней группе обожали, проповедь с каждым разом становилась всё лучше и увлекательнее, он даже позволял себе остроумные шутки с кафедры, отчего вся церковь заливалась весёлым смехом. Сам же Георгий всё чаще начинал грустить. Осень подходила к концу и грязные лужи по утрам стали поблескивать коркой льда. В свободные от служений и домашней группы вечера он, бывало, бродил по замерзающему городу, дыша стылым воздухом сумерек. Иногда путь его лежал мимо православного храма, на который Георгий не переставал любоваться даже будучи протестантом…
Гуляя вечерами, Жора вспоминал о своём разговоре с пастором, случившимся после посещения злополучной квартиры. Рассказ о новообразовавшейся церкви пастора не ужаснул, как на то рассчитывал Георгий, но позабавил. Подивившись такой реакции, Жора спросил: «Неужели ЭТО можно считать церковью?». Спокойное и лаконичное «да» он принял, но вместить на тот момент не смог. И через пару месяцев, касаясь памятью пасторского «да», Георгий предавался отчаянным попыткам вместить его, но оно лишь сильнее ранило множеством колючих вопросов, исторгаясь вон из жориного естества…
Приходя после прогулок домой, он садился за ноутбук и читал электронные книги по истории Церкви. Отцы пустыни восторгали, великие капподакийцы пленяли величием своего богословия. У них всё было совсем не так как у нас, - сокрушенно думал Георгий. Постепенно Жора увлекся православной аскетической литературой, в которой открыл для себя невиданное ранее сокровище духа. Как-то раз пастор порекомендовал ему почитать книгу видного проповедника из их союза. Откликнувшись на просьбу и начав чтение, Георгий поразился пресности и скудости сентенций автора. С трудом добравшись до конца, он констатировал, что несложные мысли можно было передать двумя страницами текста. Зачем же нужно было переводить столько бумаги? Удивлением для него стала благожелательная реакция церкви на прочитанную им книгу. На многочисленные восторги и дифирамбы известному проповеднику, Жора лишь недоуменно пожимал плечами, оставляя невысказанным собственное мнение.
Что-то случилось с его молитвой. Некогда искомые им на воскресных служениях благодатные переживания стали ему отчего-то неприятны. Он поделился этим горем со своим другом из церкви, но тот лишь недоуменно пожал плечами: как это может надоесть? Может, – подумал Георгий, - может…
Прошло ещё несколько месяцев, и зима вступила в свои законные права. Снега в этом году выпало много, весь город был устлан хрустящим белым покрывалом. За спиной в осени осталось многое, о чём Георгию не хотелось вспоминать. Да и не об этом сейчас думал Жора. Переминаясь с ноги на ногу и похрустывая утренним снегом, он исторгал изо рта клубы горячего пара, тут же уносящегося леденящим ветром в сторону. Давно уже нужно было зайти, ведь там внутри всё уже началось, но он медлил, любуясь на массивную дубовую дверь с аккуратно прикрученной к ней медной ручкой. Как хорошо, тихо и звонко в душе! Давивший долгое время груз наконец-то упал с его плеч, и Жора не торопился припасть к ожидаемому им радостному ликованию, но в задумчивости о чем-то счастливо улыбался, смотря на дверь.
- Заболеешь без шапки, балда! – задористый голос проходящего мимо старика прервал созерцательное состояние Георгия.
- Да куда уж там! Я только выздоровел, - весело ответил Жора и трижды перекрестившись вошёл в храм…