Тем июльским летом, я отдыхал у друзей, в глухой деревеньке Лисий Холм. Природа здесь необычайно красива. Огромная плешь лугов, с одной стороны окаймленная рекою, а с двух других сторон обнятая лесами. Чего только стоит утром вынести табуреточку на крыльцо, сесть, и попивая горячий чаек, смотреть, как подымается над рекой солнце, согревая холодный, еще пару часов назад ночной, воздух
. В один из таких июльских деньков мы с другом встречали рассвет, и он рассказал мне о храме тысячи свечей и об единственном прихожанине и служителе храма в одном лице. Заинтересовавшись этим феноменом, я уговорил друга, сводить меня туда.
Отправились в путь через несколько часов, около семи утра. Шли пешком через луга. Живой ковер трав был украшен бесчисленными яркими мазками цветов. Как-то гармонично и незаметно луга сменились лесом, в котором было тихо и прохладно, где-то вдалеке считала чьи-то года кукушка. На все мои расспросы друг отвечал уклончиво, предлагая увидеть все своими глазами, что еще больше подогревало мой интерес.
Ближе к полудню мы добрались до заброшенной деревеньки. Порядочно устав, я уже не хотел никуда идти и ни на что смотреть, мне хотелось отдохнуть. Однако скоро моя усталость развеялась, как будто ее небыло вовсе. На поляне, за деревней, моему взору предстал храм. Лишенный куполов, а местами и крыши. Стоят лишь стены, глядя пустыми глазницами выбитых окон, башенка колокольни, давно лишенная колокола, но все это пропитано таким величием и мощью…
Мы вошли внутрь, каждый шаг отдавался гулким эхо. Едва я приоткрыл рот, чтобы задать вопрос, друг приложил палец к моим губам и тихонько шепнул: «Молчи. Смотри. Слушай.» Разглядывая внутренее убранство этого странного места, я обратил внимание на закопченные стены, гарь с которых была местами смыта, покуда доставали человеческие руки. Обнажились старинные росписи и фрески, с которых с тоскливой укоризной смотрели на нас лики святых. Не смотря на жаркий полдень снаружи, здесь внутри холодно. Вездесущий ветер, трепещущий пламя огромного количества свечей, которые упрямо не гасли, каким бы сильным он не был. Свечи стояли везде, где это было возможно: на всех приступочках, полочках, в нишах, да и просто на полу. Я был впечатлен, а мой друг стоял абсолютно спокойно, явно не впервые здесь бывая. Чей-то шепот, на который я вначале не обратил внимания постепенно перешел в церковное пение. Меня охватило такое чувство страха, исходящее изнутри, которое я ранее не испытывал. Хотелось убежать отсюда, тем не менее, не шелохнувшись, мы отстояли всю службу, по окончании которой, будто из ниоткуда, перед нами предстал парень в черной рясе. С виду, самый простой парнишка, с которым был знаком мой друг.
Со слов служителя, во время войны немцы согнали в храм и сожгли здесь ровно тысячу человек, всех жителей ныне заброшенной деревеньки. Спасся бегством лишь он сам, сын священника, который спустя время вернулся сюда обратно, служит и живет в этом храме. Ежедневно молится за тысячу своих убитых земляков. И понял я, что все мы, трое, стоим в огромной могиле. И что предо мной человек, посвятивший свою жизнь Богу и всем нам. Ощущение того, что время остановилось в этом храме навсегда.
В сторону дома мы направлилсь поздним вечером. Я погряз в собственных раздумьях, не замечая ничего вокруг. Не радовало то, что я наконец-то смогу поесть и отдохнуть. Перед глазами стоял только этот храм. Один лишь вопрос терзал меня:
- Как этот парень может быть свидетелем сожжения деревенских, если после войны вон сколько прошло, а ему на вид не больше двадцати лет?
- То-то же… - спокойно ответил он.
Что-то во мне переменилось за время нахождения в храме тысячи свечей. Я перестал быть атеистом и твердо понял: я вернусь сюда снова.