Планированием хозрасчетных исследований и изданием малотиражных публикаций в нашем институте ведал научно-вспомогательный Отдел (ОНИР).
Его руководитель доцент В.А.Словинский размещался в небольшом отдельном кабинете административного корпуса, смежном с проходной комнатой, занятой его немногочисленными сотрудниками. Переплётная и типография располагались этажом ниже.
В отсутствие доцента Словинского, большую часть дня поглощённого чтением своих лекций, его замещал тихий и незаметный редактор Коля Канделаки, очень гордый этим неофициальным заместительством, а, более того, тем, что из года в год избирался секретарём партячейки Ректората, куда входили руководители института, ежемесячно посещавшие своего секретаря для уплаты партийной дани.
Отличался он тем, что начисто был лишён чувства юмора: однако развлекательных разговорчиков в отделе по долгу службы не пресекал, хотя сам в них никогда не участвовал. В отличие, к примеру, от разведённой толстушки, миловидной машинистки Жужуны, готовой залиться смехом по самому ничтожному поводу.
- Новая байка! – объявляю я к примеру с утра, располагая анекдотом не первой свежести, но рассчитывая на всеядность Жужуны.
«Некий член партии предъявляет свой партбилет в райкоме, а ему говорят, что от его билета разит сивухой.
- Что я могу поделать, - жалуется партиец, - который раз прошу секретаря: не дыши на печать, когда принимаешь членские взносы, а он ни в какую».
Жужуна, как и положено, хохочет.
Координатор НИР, доброжелательная Любовь Васильевна Крылова сдержано улыбается.
Коля отмалчивается, однако, собираясь оттиснуть штампик в очередном предъявленным ему партбилете, перед тем, как на него дыхнуть, с укоризной косится в мою сторону.
Так или приблизительно так мог начинаться наш новый рабочий день.
Доцента Словинского в течение дня в кабинете не застать, но, когда это кому-нибудь удаётся, он, не дослушав просителя, со словами «это всё к Коле» вновь исчезает, и уже надолго.
С обычным опозданием в дверях возникает Ия - наш приходящий корректор.
- «аи Ия», - приветствую я обычно её приход первой фразой грузинского букваря (вот фиалка).
Давно махнувшая на себя, засидевшаяся в девицах, несуразно одетая, ,щуплая молодая женщина Ия, как и её громадные очки, склонна к преувеличениям и менее всего похожа на фиалку.
Она вычитывает и выправляет правописание подготовленных к изданию рукописей.
Труд корректора являет собой нашу грамотность в последней инстанции. Его полезность очевидна. Тем не менее, оценивается он так низко, что наша Ия набирает свой прожиточный минимум, обегая ежедневно по 2–3 организации, где она, как у нас трудится по совместительству, не пренебрегая при случае ещё и дополнительной работой на дому.
Коля при виде Ии выразительно поглядывает на часы, а координатор НИР Любовь Васильевна Крылова, доброжелательная ко всем без исключения, ободряюще улыбается смущенной девушке, как бы извиняясь за бесцеремонность моего приветствия. Перед этим она столь же сочувственно улыбалась Коле Канделаки, наверняка задетому рассказанным мной анекдотом.
Любовь Васильевна женщина добрая, однако, похвальная терпимость к нашим вольностям не избавляет её от собственных материнских забот о великовозрастном сыне Илюше – вполне благополучном четверокурснике нашего же института.
Её беспокоит, не завалился ли он спать после её ухода на работу, не поленился ли позавтракать и не опоздал ли при этом на утреннюю лекцию доцента Словинского – её начальника.
А на пороге тем временем появляется вечно чем-то недовольный наш старый переплётчик Гарегин. Он успел переодеться в рабочую блузу под клеёнчатым фартуком, предохраняющим её от следов казеинового клея, с которым он имеет дело. Гарегин справляется у Коли Канделаки, нет ли для него срочной работы, и, получив свою долю ободряющей улыбки Любови Васильевны, на весь день уходит в мастерскую.
Слывёт Гарегин человеком ворчливым и несговорчивым, хотя на самом деле при любом к нему обращении, как правило, безотказен. Он трудолюбив, но больше, чем свою работу, любит деньги, которые за неё получает.
Из всего административного персонала института Гарегин, по-настоящему уважает только кассира, выдающего ему ежемесячную зарплату. Зачем нужны институту остальные сотрудники старому переплётчику невдомёк.
В те времена мало кто из работавших мужчин обходился без дополнительного приработка к зарплате. Гарегина удерживали на работе в нашем отделе либеральные порядки, позволяющие ему прихватывать для сторонних заказов рабочее время и казённые материалы.
Пик левых заработков на переплёты приходился у него на весеннюю пору защиты дипломных проектов.
Экземпляры пояснительных к ним записок предъявлялись студентами, Государственной комиссии, как правило, в традиционных, лишённых излишеств, более, чем скромных скоросшивателях, титульные листы к которым по единому образцу изготавливал работавший рядом с Гарегином молодой печатник Алёша.
Совсем другое дело - экземпляры проектов, предназначенные для подарка родителям и показа родственникам. Тут без твёрдых переплётов, обтянутых коленкором с мягкой подложкой и золотым тиснением, уже не обходилось, и такие заказы рассчитаны были только на умение старого мастера и достойную оплату. Кроме наших дипломников услугами Гарегина пользовались и выпускники расположенного через дорогу Металлургического техникума. Работы навалом. Чтобы не упускать клиентуру, Гарегин заготавливает детали переплётов загодя, в течение всего года, оставляя на время «пик» только завершающие операции.
Кажется, ну чего же ещё желать?
Но старый мастер недоволен, и вовсе не из-за денег. Его огорчает отсутствие у него ученика, которому он мог бы оставить своё дело.
Обычай требовал передавать ремесло, как и фамилию, только наследнику по мужской линии, а семья Гарегина, как заговоренная, прирастада только девочками, и у старого мастера уже в трех поколениях потомков водились одни только дочки и , внучки., которых беспокоило не ремесло, а замужество.
- Гарегин, доволен ли ты жизнью? – желая лишний раз позабавиться, пристаём мы к нему с Жужуной.
- Довольно! Довольно! – ворчит старый переплётчик. При этом не ясно, действительно ли он ею доволен или ему довольно наших глупых вопросов на эту тему.
Множительная техника нашего отдела, в том числе пишущая машинка, старенький ротатор и совсем уже древний печатный станочек, как и по всей стране, состоят на учёте в КГБ, где каждому из них присвоен регистрационный номер, хранятся образцы шрифтов и указаны рабочие места и ответственные лица, к которым они приписаны.
Перед государственными праздниками всю эту технику в каждом учреждении собирают и опечатывают в одной комнате. Считается, что враги, которые вздумают омрачить праздник печатанием антисоветских прокламаций, не смогут догадаться, в какой комнате упрятана от них множительная техника, а, обнаружив ее, будут остановлены оттиском пластилиновой печати на двери, которую не посмеют вскрыть, и уж конечно ни за что не додумаются отпечатать свои враждебные листовки заранее, до введения комендантских строгостей.
Над показной бдительностью наших надзорных органов все мы исподволь посмеиваемся. Все, кроме, казалась бы наиболее причастного к этому, нашего молодого печатника Алёши.
С самого начала предпраздничные режимные ограничения он принял с энтузиазмом и не только вывесил на входе в своё рабочее помещение набранную крупным шрифтом запретную надпись «вход строго воспрещён», но и не стал снимать её в будни, всякий раз запираясь изнутри на ключ и общаясь с клиентами и старым Гарегином только через прорубленное в двери оконце.
Беспрепятственно проникает в типографию только уполномоченный КГБ Шалва. Они с Алёшей, запершись и задраив оконце в двери, подолгу над чем-то хлопочат, испытывая неимоверное любопытство переплётчика Гарегина.
Собственной типографской работы в отделе немного. Разве кое-когда соискатели учёных степеней закажут Алёше за свой счёт дополнительный тираж авторефератов с тем, чтобы увеличить вероятность поступления положительных отзывов. По доходности этот приработок с обилием частных заказов переплётчику несравним.
Однако тот не может не видеть, что при наличии двух детей и неработающей супруги молодая семья печатника производит впечатление, куда большего достатка, чем заваленный хорошо оплачиваемой работой переплетчик.
Но однажды случилось так, что привычное однообразие нашего распорядка всё-таки нарушилось. В разгар незавершённого тиража очередного автореферата дисциплинированный Алёша не вышел на работу.
На третий день его отсутствия Коля Канделаки попросил Любовь Васильевну - нашего профорга - в компании с Жужуной навестить, вероятно, захворавшего товарища.
Дверь визитёрам открыла заплаканная с двумя малолетними детьми на руках Алёшина жена, от которой они узнали, что самого Алёши третий день как нет дома, и его местонахождение никому неизвестно.
По совету наших активисток она написала заявление в милицию о розыске, однако в тот же день её попросили это заявление забрать, поскольку Алёша чудесным образом нашёлся.
От объяснений, печатник наотрез отказался, и либеральный Словинский, которого это и не очень-то интересовало, не стал приставать к нему с расспросами. Более, чем остальных, в дело оказался посвящён наш Гарегин.
На прошлой неделе в отсутствии Алёши у него в переплётной объявился некто, предъявивший удостоверение оперуполномоченного МВД и спросил, не мог бы он разжиться у Гарегина тонированной, салатового цвета бумагой, показав при этом её шероховатый образец.
Струсивший Гарегин, обеспокоенный судьбой своего переплётного промысла, показал оперу из МВД содержимое общей с печатником кладовой с запасами чистой (в том числе и салатовой) бумаги и сдуру заверил его для полной ясности, что такой же уполномоченный, но от КГБ, некто Шалва систематически бывает у печатника и подолгу чем-то с ним занимается.
МВД-шник, с показным безразличием выслушал Гарегина и взял с него слово никому об их встрече не рассказывать.
К таинственной истории трехдневного отсутствия печатника в отделе больше никто не возвращался
Но однажды, сгребая в макулатуру общие с печатником бумажные отходы, Гарегин наткнулся на знакомый ему шероховатый лист салатового тона с бракованным оттиском гранок входных билетов на футбольный стадион «Динамо».
Подобные отходы могли быть только там, где такие билеты печатались.
Нетрудно было догадаться, что всё это имело прямое отношение к сотрудничеству Алёши с оперуполномоченным КГБ Шалвой.
Гарегин не разбирался в разнице аббревиатур КГБ и МВД и, тем более, в тонкостях скрывающегося за этим соперничества, в котором эти два могущественных ведомства исстари боролись за своё влияние при дворе.
Было старому переплётчику невдомёк, что под их патронажем («крышей») во многих советских учреждениях, легко уживаясь с государственной безопасностью и правопорядком гнездились весьма .доходные дела.
Между тем, разобравшись в деятельности Гарегина и Алёши, уполномоченные соперники спорить на этот счёт не стали, ибо уполномочены они были не ссориться, а обеспечить устойчивый канал отчисления наличности за «крышу» над головой, и были удивлены долговременному отсутствию таковой у прижимистого, не желавшего ни с кем делиться, Гарегина..
Очевидный непорядок устранили, и выверенные денежные потоки направили в предназначенные им русла.
Побочное печатное и переплётное дело в нашем отделе обрело надёжную «крышу» (каждый свою).
Так что, если вам, милостивые государи, будучи в наших краях ненароком понадобятся переплёты с золотым тиснением или дефицитные билеты на международные футбольные матчи, милости просим к нам в ОНИР.
Только не туда, где честный Коля Канделаки, подышав на печать, старательно учитывает добровольные поступления в партийную кассу, а этажом ниже.
Москва, октябрь 2013 г.