Мой друг Серёга или легенда о Нараяме

               
    Ты жил с бабушкой один. Бабушка была строгой, старых правил  и любила тебя. Поначалу мы говорили шёпотом, потом смелели и печатали фотографии в ванне на двоих. Тебе и мне. «Смена» не вытягивала кадр так, как нам хотелось. Мы экспериментировали, проявляли вновь,  я позировал  себя на студенческий билет и в учебной части смеялись надо мной.
       Простынь твоя у меня за головой  оказалась с дыркой. Ты хотел завуалировать её, но над нами опять смеялись. Ты любил учебную часть. Там сидела она, и она тебе нравилась. Она была старше тебя, но  это было для тебя  лёгким дуновением ветра. Потом мы смеялись все вместе. Ты, она и я. Затем  нас  притесняли. Ты дрался за неё, за меня тоже, когда в общежитии  меня прессовали старшие. Меня водили в туалет, пугали, и я готов был драться с каждым из них.
    Пройдёт время и нас  оставят  в покое:  тебя из-за неё,  меня из-за  15 копеек. Но она «разлюбит» тебя, странно разлюбит не по Станиславскому. Может, испугается  бабушки, её взгляда, от которого я трепетал всегда и готов был рассказать всё, что я натворил  плохого, может разница в возрасте, но она охладеет к тебе к концу третьего курса, а я  влюблюсь. Нет не в неё, а в девчонку из нашей группы. Её любили все и все, кто любил её догадались о  моей любви сразу. А ты её не замечал, ты всё ходил мимо учебной части. Был хмур и тебя  боялись  её воздыхатели.  Ты был высок, костляв, она миниатюрна, стройна и первокурсники считали её преподавателем. Ты был шумливый и открытый,  она серьёзной  и красивой. Ты трудно «выздоравливал» от неё, но выздоровел, и мы снова печатали фотографии. Ходили на Терек, пили дешёвое вино. Я играл в футбол, а ты проявил себя в электронике.
    Ты говорил с акцентом. Ты был осетин по отцу и русский по матери. Ты размахивал руками, доказывал всем правду,  и белое для тебя было белым, а чёрное чёрным. Твое: - «Ээээ, слушай» сидит во мне, как будто ты сейчас  рядом. 
      Потом была отработка.  Ты, я и Боксёр. Был казах с аула, магнитофон и много девчат с сельхозтехникума. Но ты не влюбился. Ты опять загрустил. Смотрел на сопки Северного Казахстана, причудливо выделяющиеся в ночи и говорил мне, что они схожи с Кавказскими.
       Я знал, ты думал о ней, а я думал о тебе.   Мы были молоды, но ты был старшим. Нас было двое и Боксёр, их восемь, местных за околицей, но ты не дрогнул. Только крикнул загодя, подходя к ним: - «Эээ, слушай! Драться будем?» Не дрались мы, холодком внутри отделались, а Боксёр трухнул тогда стопором вдали стоял, пока претензии местных выясняли. Ничего ты ему не сказал,  я тоже, подумали о нём плохо, а девчата красивые были,   Боксёр остался, отсрочку взял. А мы с тобой в армию  ушли. Мне писали с сельхозтехникума, а ты писал ей. 
        «Потом», «потом», «потом» как километровые столбы нашей жизни. Потом  ты приехал ко мне после армии. Я был в рыбном городе на Каспии.  Ты меня искал, поднял всех и меня нашли далеко в степи на ж.д разъезде. Ты привёз коньяк  от него шёл дух  горных  трав и мы вспоминали горы. Ты смеялся надо мной в горах, когда мы были в «колхозе», над  осетинской аракой, которую я с трудом выпил и как я искал в горах ровное место и не находил его. 
   Ты оказался заядлым рыбаком, у тебя тряслись руки, я держал тебя за спину, чтобы ты не кувыркнулся с лодки в воду. Я кричал тебе, что догнать  тебя я не успею. Пугал мощным течением, а ты смотрел на меня стеклянными глазами.  Вечерами ты говорил тосты, собиралась общага, и я гордился тобой.  Тебе шептали, что ночь душна и девчата спят  с открытыми дверьми. Ты шутил и смеялся и не шёл.   
      Я понял. Ты ещё любил её. Ты часто  звонил домой бабушке. Бабушке по отцу. Звонил без меня с города. О ней не говорил, но временами скучал и блестел глазами: -  «Я жду тебя в гости, дорогой. Эээ, слушай, совсем переезжай». 
       Провожали мы тебя шумно, всей общагой, ты понравился всем. Ты говорил тосты, а я заверял тебя, что приеду скоро. Приехал  не скоро. Поменял изоленту на сухую воблу. Добрые казахи набили мне её  в спортивную сумку валом. Потом была дорога, я вёз тебе гостинцы, общага помнила тебя и провожала меня твоими тостами.
         Город наш встретил меня радушно. Погода выдалась.  День был без дождя и звенел трамваями.  Они обгоняли меня, я плёлся по городу,  и сердце стучало, когда я входил  в стены родной альма-матер. Техникум блестел после дождя и нас помнили. Я таскал сумку с воблой, угощал всех и радовался тому, что я снова здесь и ты тоже рядом.
      Её в учебной части не было. Да и не могло быть. Она была заочницей и ты помогал ей в электронике. Электроны подчинялись тебе. Нам с ней нет. Потом были схемы и мы с нею «плавали». Ты говорил, что будет  озарение и оказался прав. Оно пришло, и я радовался ему, как ребёнок. Ей не пришло,  и у неё выступали слёзы. Но всё равно мы смеялись: и на стадионе, и на реке и тогда, когда вы провожали меня  домой на выходные.
     Почему вы расстались? Ты мне не говорил, а я мечтал о таком девчачьем взгляде. Она прекрасно смотрела на тебя.   Она лелеяла  тебя, и я это видел. Потом у тебя была другая, ты часто с ней появлялся в учебной части перед распределением, она краснела, завидев вас,  и теребила кончик кофты. Новая твоя  вела себя вызывающе при ней, и она мне не  нравилась, была чужой, и мы не смеялись. Но всё равно, ты не уехал с ней.  Ты уехал со мной, хотя  с ней у вас были радужные перспективы.
      Ты мёрз со мной и Боксёром в Северном Казахстане, куда мы приехали по распределению. Был месяц август и там было холодно. Мы были в рубашках, были выходные, был нетопленный вокзал и мы замерзали. Контора  наша, куда мы распределились,  пустовала.  Мы ждали понедельника, ездили в трамваях, слонялись по городу без денег и думали, что не согреемся никогда. А ночью  мерзли, но  мы были горды и честолюбивы.  Мы были с Кавказа. 
     Нас ругали, отогревали, одевали  и  везли в шубах на  место нашего пребывания. Нами были довольны в работе. На нас наложили бронь, а ты в военкомате  разбронировал её. Разбронировал водкой и прапором и нам сразу вручили повестки, Боксёру нет. Он остался с девушкой белокурой и красивой, а мы с тобой лысые и счастливые, ели шашлык из баранины, а прапор важный и смешной рассказывал нам об армии байки.
     У тебя была кличка Граф. Не знаю, соответствовал ли ты ей, но бабушка у тебя была  Графиней. Она вязала нам тёплые носки из козьей шерсти. Высылала с ними шербет и письмо в посылке. Я представлял её чистенькую, одинокую без тебя. Представлял её у окна, которое выходит на площадь.  Ты махал с площади ей рукой и шторка закрывалась. Ты писал  письма с холодного вокзала. Бросал в почтовый ящик, и я знал, что писем два. Ей тоже. Пацана  не обманешь. Я чувствовал тогда это.
     Двор твой не изменился. Теннисный стол, мелюзга с шумом гонящая мячик,  квартира ваша на третьем этаже и я на лестничной площадке. Всё так и ничего не поменялось и скрип двери  тот же и она в дверном проеме. Я молчал тогда, наверное, долго. Она поздоровалась со мной первой: -  «Мы с Серёжей ждали тебя». Я кивал головой и улыбался. Я был рад ей, бабушке, двум сыновьям – близняшкам пристально вглядывающимися в меня и я боялся, что они в манежке расплачутся.
         Ты приехал в УАЗ – ке, в униформе с пассатижами в руках и мы смеялись с тебя. Мы угощали соседей рыбой, она накрывала стол, а вечером мы гуляли втроём. Слушали Терек, он шумел, и мы пили сухое вино на террасе в парке. Вы показывали мне новый город за рекой, там было много света, а меня тянуло в старый  в кинотеатр, где  мы смотрели «Легенду о Нараяме»*
       Не знаю как ты, а я горел. Я боялся пошевелиться, я был раздавлен постельной сценой. Такой открытой и естественной, как будто я попал в вашу спальню.  Она сидела между  нами, и я страшно её стеснялся.  Стеснялся  соседей, тебя, себя  и всего зала. Я помню  тишину. Она была необычной и  тревожной, как будто  все разом узнали  дату  конца света.  Мы вышли с кинотеатра, как с похорон, все  молчали, только звук шаркающей толпы по проспекту и  бурлящий Терек.
       Я хотел спросить тебя: - «Что это? Как это прошло цензуру» и шестым чувством понимал, что жить так в стране, как раньше, мы уже не будем. Мы  не знали ещё, что скоро СССР не станет и страна полетит в бездну, мы просто чувствовали это, как и все идущие в тот миг по проспекту.
       Во мне бушевала революция. Старое советское, которое отогревало нас новыми  шубами  в Северном Казахстане, кормило, учило, оберегало от постельных сцен,  с этим фильмом рушилось. В  моей душе  взорвалась бомба. Вот как у них! А у нас? И не знал, как думать об этом и не знал, как не думать об этом.  Я был заражён голым телом  и уже не стыдился этого.
    Ты меня провожал один, она махала нам с окна, когда мы переходили площадь. Твои дети были у неё на руках. Смешливые и упёртые и рыжие в тебя. Потом у вас родиться рыжая девочка, но я её не увижу.  В стране наступят перемены и во мне тоже. 
     А тогда я лежал в купе  и два часа думал.  Меня ждали дома, а я думал о вас и  о «Легенде о Нараяме»  Мы долго спорили о нём и виной были постельные сцены.  Она нет. Она, молча, скользила между нами, улыбалась, кормила сорванцов и в этом была её несокрушимая сила. Сила матери и сила любви  и  мы с тобой  успокоились. Бабушка кормила нас, совала мне пирожки в дорогу, ты говорил тост, и мы втроём опять улыбались.
     Не знаю, как ты, но зараза не вышла из меня. Я стал заглядываться на голые колени и женился впопыхах, не вглядываясь особо в душу.  Колени победили, а могло быть иначе. Ты видел мою девушку в общежитии, она была со мной всегда и когда ты меня нашёл на разъезде,  она была со мной тоже.  А я предал её,  ушёл к другой возобновить движение электронов в  хитро сломанной проводке и остался у неё до утра  в  её дорогой квартире.
     Тесть лелеял её, поднял меня, теперь у  меня кабинет, дубовый стол и я  демократ. Жена, деньги, положение и я  равнодушный  к чужой боли. Две дочери и внук: -   «Дед, ты вор?»
 - Нет, внучек, не вор.  Я в подмастерье у вора.
       «Легенда о Нараяме» сыграла свою роль, я не бедствую. Я смотрю в монитор могущественного интернета. Ты в нём  и  в нём наш город, проспект, твой митинг и твоё окружение. Оно под стать тебе и ты за настоящую Россию. Камера боком выхватывает её,  сыновей.  Я ищу взглядом Боксёра, его нет, меня тоже, ищу  твою дочь наугад, ведь она тоже рыжая. Сильна твоя кровь, Серёга. Среди всех видная. 
       Ты писал мне, звал, но меня  закружила перестройка, А теперь ты враг мой – оппозиция. Я  смотрю на жену, на её золото в ушах, смотрю на тебя, на себя  и на дырочку в простыне. Смешные мы с тобой, Серёж, а прошлоё – это настоящее, что   посеешь, то и пожнёшь.

 *   -  Фильм  Сёхэя Имамура.
      Маленькая японская деревня в горах. Вековой голод и вековые обычаи. За воровство хоронят заживо. Старший сын, избавляясь от лишнего рта, уносит, исполняя обычай,  любимую мать, которой исполнилось 70 лет,  на вершину горы Нараяма умирать от голода и жажды. Так в 70 лет делают с каждым.  Жениться разрешено только старшим сыновьям, младшие в работниках. Девочек продают, меняют на соль ………