Ведьма склонилась над спящей царевной, приподняла ей веки, пощупала запястья, приложила ухо к груди…
Девушка, опоённая зельем, облачённая в мягкую льняную рубашку с кружевами, едва слышно вздохнула, приподняла брови, будто пытаясь открыть глаза. Босые ножки с бледными пятками неловко торчали с короткого топчана.
Баба опрятно поправила, выбившуюся из-под богатого платка прядь волос, разложила на полке колдовские травы и амулеты, отмахнула от себя ароматные пары от котла…
В щель приоткрытой двери глянула новая царица, заменившая, постриженную в монахини, мать девушки.
Ведьма шикнула на неё, плюнула!
Та шарахнулась в сторону!
Но, через минуту, сглотнув пересохшим от страха горлом, вновь прильнула к двери.
- «…Жутью ночною от века до века,
в Дебрянских дебрях пугай человека!
Силы ночные, услышьте меня!
Пусть ни рассвета, ни белого дня
ей не откроет ни млад и ни стар…
Если не явится пьяный гусляр!
Если он скажет три поганых слова,
а в-четвертых, произнесёт: «Лепота!»;
ударится головой о три дерева: сосну, елку и берёзу,
а в-четвёртых - пнёт трухлявый пень с мухоморами;
перекувыркнётся три раза с гуслями,
а в-четвертых - сядет на бережок;
три раза прокричит домашней скотиной,
а потом заиграет на гуслях и запоёт про любовь.
Только тогда царевна вернётся в свой облик…»
Гринька брёл по лесу ко Святому озеру. За спиной затихли голоса и бренчание гитар. Слёт клубов самодеятельной песни расположился, как всегда, лагерем на берегу реки, у лесной сторожки.
За ночь он наорался у костров, напился и снова протрезвел. А к утру, ребята пригласили его искупаться в Святом озере и опохмелиться холодным пивом, которое они утопили на берегу озера ещё с вечера. Он «слегка» притормозил у костра – допевал свою песню, потом еще одну, потом ещё… а друзья ушли вперёд.
Пока пробирался, решил спрямить – дорогу он знал, как свои пять пальцев. Но в темноте чуть не сшиб башкой три дерева! Три раза со смаком выругался и вдруг, замер: перед ним раскинулось, укрытое туманом озеро, окружённое лесом. Над деревьями намечался рассвет, и туман над озером один сиял белым молочным светом.
Он почувствовал себя ребёнком, заглянувшим в огромную чашу с молоком. Вообразив, что кто-то из ребят уже заприметил его, картинно поднял руки над головой и произнёс: «Лепота!» Ему казалось, что это старинное слово более точно выражает его нечаянный восторг. Не отрывая глаз от красот озера, шагнул вперёд, споткнулся о трухлявый пень с поганками, попытался удержать равновесие, прижимая к себе свою драгоценность – двенадцати - струнную гитару… Но берег, в темноте коварно приготовил ему резко уходящий вниз склон.
Три раза кувыркнувшись, скатился по склону, как циркач, и, на удивление мягко, без потерь и травм, приземлился на прибрежный песок.
- Хо-хо! – хохотнул он, пьяно удивляясь своей неожиданной ловкости.
Желая привлечь внимание парней и одновременно отпраздновать свою удачу, замяукал во всё горло, гулко бухая басом, залаял и, наконец, блаженно закукарекал, нарушив таинство тишины лесного утра. Не услышав отклика, ударил по струнам и заорал: «Я люблю тебя жизнь и надеюсь, что это взаимно!..»
Тут что-то со страшной силой обрушилось ему на голову! Он взвыл, распахнул горластую пасть для трёхэтажного мата и вдруг, поперхнулся…
Рядом с ним на берег свалилась большеглазая, растерянная девчонка.
Гринька с удивлением оглядел её длинное, все в кружевах платье, длинные, распущенные по спине волосы.
- Откуда такая Ундина свалилась на мою голову, притом в прямом и переносном смыслах одновременно? – галантно дохнул он на неё трехдневным перегаром.
Девчонка, открыв рот, смотрела на него и моргала.
«Еще одна дура попёрлась за романтикой!» - с внезапной злостью подумал он.
- Наверно, как и я, о пень спотыкнулась?
- Ты меня видишь?! – испуганным шёпотом спросила «Ундина».
- Ну, не слепой же!
- И не боишься, не убегаешь?!
- Я что, похож на тех, кто бегает от хорошеньких девушек? – рассмеялся Гринька.
- Хорошеньких?! – взвизгнула она и бросилась к озеру.
На тёмной глади, завуалированной туманом, почти ничего не отражалось, только девичий силуэт. Но она, неверяще, протянула руки к озёрной глади и заплакала.
- Ты чего это? – изумился гитарист, - обидел кто-то? И чего ты в бальном платье в лес попёрлась? В лес надо по-спортивному. А на ночь, потеплей куртку прихватить… - растерянно бормотал он: «Ну, точно, под кустик кто-то затащил дуру расфуфыренную! У неё же на лбу написано – Ундина!»
- Красота какая… Рассвет… Солнышко встаёт… - рыдала та.
- А-а, так ты из-за красоты? – облегчённо вздохнул он, - да, красота здесь, прямо волшебная. Я и то вон, чуть шею не сломал – залюбовался. А я сюда не первый год приезжаю…
Девушка окунула руки по локоть в воду и, рассмеявшись, ныряя головой в воду, как утка, стала плескаться, мешая смех с рыданиями:
- Живая!.. На самом деле живу!..
Гринька поморщился: «Ну, точно! Совсем от сентиментальности охренела! Такую, можно голыми руками брать.
Две-три песенки, соответственно настроению и – не трепыхнётся!»
Осторожно заворачивая и направляя девушку в сторону, где он предполагал мостки, повел свою неожиданную находку к ребятам.
Леха разжигал костер, остальные собирали хворост.
- Ну, Гриня, ты в своём репертуаре! Где такую царевну поймал? Везёт же тебе, уроду!
Этот сволочь тебя не обидел, случаем? – глянув на заплаканное лицо девушки, спросил Леха.
- Нет, это я его ударила нечаянно, - поспешила заверить незнакомка.
- Это когда?
- После того, как он прокукарекал и песню запел…
- И здорово ты его?.. – заинтересованно допрашивал Лешка.
- Да. Сильно.
- Ну, ты молодец! Завидую! – восхитился тот, - я сам мечтал ему покрепче врезать, когда он такую благодать испохабил, паскуда!
- Это я не сумел восторга сдержать! – виновато хмыкнул Гришка.
Утренний туман пробирал холодом, трезвил до звона мозги. Глянув на девушку, в чересчур легком платье, с босыми ногами, поёжился. По-хозяйски кинул на плечи девушки свою ветровку, покосился на ребят, пусть видят - он с нею первый пришёл. Снял и велел ей надеть на себя его кеды, согреть ноги.
Она послушалась, но, почему-то сначала обнюхала куртку, потом кроссовки. «Чем они могут пахнуть, кроме пота и табака?» - недоумевал он. Обмахнула, запачканные влажным песком ступни, вставила в чересчур просторную обувь, разглядывая шнуровку на кедах, затянула.
Гриня, красуясь, разделся до плавок, поводя тощими лопатками, развёл руки в стороны, как коряга обрубки корней, и с плеском нырнул в озеро. Вода была необычайно прозрачной, он был виден в ней весь, как в зеркале, бултыхающий ногами, раскоряченный, как лягушонок. Не понимая, насколько он смешон и жалок, красовался перед девушкой: то сделает несколько гребков сажёнками, то нырнёт в воду.
А она и не смотрела в его сторону. Смущённо отвела взгляд, когда он еще начал раздеваться, потом старательно глядела в огонь костра на берегу. Иногда взгляд её поднимался к вершинам деревьев, к разгоравшемуся рассвету. И глаза её были как смешанный крик восторга и тоски.
К костру подошёл Валера с топориком и бросил охапку поленьев из сухостоя. Ребята собрались у костра и, искоса поглядывая на странную девушку, заварили чай с листьями смородины. Подали ей кружку со сладким чаем, пододвинули бутерброды.
Девушка обнюхивала пищу и пробовала обычные бутерброды с колбасой, как заграничный деликатес.
- Ты брянская? – спросил Валера.
- Нет… - девушка замешкалась, - …когда-то давно я жила на Москве.
- А сейчас, где живёшь?
-…Не знаю.
- Это как – не знаешь?
- Я была околдована и много, очень много лет жила здесь, в лесу, на деревьях.
Парни сначала рассмеялись, но потом, увидев её серьёзное лицо и горький взгляд, осеклись.
«Больная»,- решили они. Как она здесь оказалась, с кем приехала…
Надо поспрашивать у костров.
* * *
Я сидела у наполовину потухшего костра и подбрасывала, оставшиеся после ночных бдений обломки веток.
Ребёнок крепко спал в палатке. Я же, поспав на земле, буквально заболеваю, как будто лесная земля отнимает у меня силы. Но укачивало, как качели, блаженное состояние от лесного воздуха, от дыма, которым, были пропитаны все поры моего тела. Казалось, само мое дыхание, источало горьковатый привкус лесного костра.
В голове вертелись строки новой песенки, назойливо просились на язык. Я достала из рюкзака блокнот, и, прислонившись к стволу сосны, стала торопливо записывать строчки, пока не забылись, не улетучились из памяти, вытесненные дневной суетой.
Люди постепенно просыпались, вылезали из палаток. Кто-то вновь рубил дрова для костра – слышался неровный, неловкий стук топора. Девушки принесли хвороста, ломали с треском ветки. Я присоединилась к ним, немного позируя: вот какая я ловкая, крепкая и деревенская. Сама над собой усмехнулась: деревенская! Сколько той деревни во мне осталось?
Поставили рогатки с перекладиной, повесили котелок и стали ждать, когда закипит вода. Сухие ветки радостно охватились пламенем, кипяток забурлил. Кто-то принёс пучок свежих смородиновых листьев и бросил в котелок. Поплыл желанный аромат смородинового чая.
Вернулись ребята со Святого озера, бодрые и энергичные. Валера затеял кашу из тех круп, что остались. Вскрыл банку тушенки и примостил у рогатины.
Гришка обхаживал очередную жертву: пел песню и через костёр перебрасывал в её сторону взгляды.
Я покосилась на девушку – бедный ребёнок! Наивное, чистое и какое-то полу прозрачное лицо, глаза, как у иконы и посиневшие кисти худеньких рук… Даже я, впервые попав на слет КСП, не додумалась бы одеть просторное, как ночнушка, льняное платье на поездку в лес.
Вздохнув, поднялась от костра, поспрашивала у девчонок – нет ли лишней теплой одежды для этой дурочки. Солнышко поднимется – вернёт.
Девчонки ворчали: «А сама она, чем думала?» Но Ирина дала вязаную кофту, Ленка теплые носки. Засуетились - девчатам только дай повод о ком-то позаботиться в поездке, замучают вниманием. Принесли ей пластмассовую миску с кашей, сунули в руки кружку с чаем.Девушка пыталась отнекиваться, говорила, что её уже угостили. Те отмахнулись – ешь еще, тебе не грозит талию потерять!
Выяснилось, что она где-то посеяла обувь. Поспрашивали и нашли старые тапочки – кто-то взял с собой, чтобы ночью сменить на них кеды.
Мимо проходили к электричке женщины и мужчины с рюкзаками, больше собственного размера. Женщина с ручной тележкой. Красивый пожилой еврей с красивой породистой собакой…
Я подкатилась к Володе: «Подбери мелодию к песенке, а? Совсем простенькую…» Показала текст. Он посмотрел, помял в руках бумажку и отказался. Подходила к Лёшке, к другим ребятам. Олег сказал, что пишет песни только на собственные стихи.
Согласилась попробовать только Светлана. Присела в сторонке от костра и, спотыкаясь, писклявым голосом напевала:
«Поразительно щедрый Бог
Одиночества дал не в меру.
Я молю средь пустых дорог,
Чтоб оставил хотя бы веру.
Ты не бойся, меня поцелуй!
Я из Брянского вышла леса.
Поцелуем меня расколдуй,
Я - заколдованная принцесса…
Как родного тебя позвать
Издалёка, прости, не знаю!
Остаётся душой страдать
Лишь любовью к лесному краю...»
Незнакомая девушка метнулась к Светке, что-то быстро спросила. Та кивнула головой в мою сторону. Девушка подошла:
- Ты откуда эту песню взяла?
- Сама написала.
- Когда?
- Пару часов назад, а что?
Девчонка осела на траву, прислонилась спиной к дереву и заплакала.
- Тебя Господь ко мне послал! Ты же - блаженная, зрячая духом?
- Чего-о? – не поняла, но на всякий случай оскорбилась я.
- Ты же про меня духом узрела! Мне никто не поверит, а ты – зрячая… Я и правда была околдована, долгие века в лесу нежитью обитала. Сегодня утром почему-то очнулась человеком. Хожу тут, как привидение, а уже не привидение!
Помоги мне, я не знаю, как тут у вас жить надо. Я принцессой слишком давно была, мне теперь никто не поверит. А жить как-то надо!
- Ты что, память потеряла? Или растеряла мозги? Какая принцесса, какая нежить? Только скажи ещё кому-то, тут же к психам отправят! Если хочешь узнать от меня – как здесь жить надо – послушай доброго совета: никому не рассказывай эти сказки!
- «Потеряла память!» А если я скажу, что потеряла память – что будет?
- Ну, попытаются лечить, искать твоих родных. Вывесят в милиции по всей стране твою фотографию: «Кто знает эту девушку, обратитесь в ваше отделение милиции!»
- А когда не найдут никого?
- Ну… не знаю. Наверно поселят где-нибудь в общежитии, найдут работу… Ты, кстати, что делать умеешь? В смысле – кем работать можешь?
- Шить умею, вышивать, прясть, вязать узорчатые скатерти… Я даже грамоте знаю! – гордо произнесла она.
- М-да, - ошеломлённо промямлила я, - не густо. А может быть, ты в Бога веруешь?
- А как же, конечно верую! – оскорбилась незнакомка, - как не верить?!
-Тогда в какую-нибудь церковь обратись. Там таких… странных хватает.
- Мудрые слова ты произносишь, матушка! – встала и поклонилась мне в ноги чокнутая девчонка, - конечно же, в церковь, к Господу! После стольких лет во тьме, да не по своей воле… Надеюсь, Господь примет невольные муки странницы, во искупление грехов. Ты воистину, Божья посланница. Мне видать, на роду написано было в монастыре с матушкой век вековать. Да не узрел батюшка воли Божией – при мачехе оставил.
Я криво усмехнулась: то в какие-то «божьи посланницы» записывает, то «матушкой» обзывает – это меня в тридцать-то лет?! По быстренькому смылась от ненормальной подальше. Подошла к Валере:
- Вы где эту больную откопали?
- Гришка где-то в лесу поймал! – усмехнулся тот, - а что? Мы хотели у костров поспрашивать, с кем приехала, да вон, видишь! – махнул он в сторону вереницы людей, тянущихся к электричке, - большинство уже уехало.
«Ты не бойся, меня поцелуй,
Я из Брянского вышла леса!
Поцелуем меня расколдуй,
Я – заколдованная принцесса!
Мы во тьме по судьбе бредём,
Задыхаемся от прогрессу.
Все мы, бабы, пол жизни ждем,
Кто же в нас разглядит принцессу!..»
Нестройно пели девчонки, склонившись головами над бумажкой с текстом новой песенки.
5.12.08 г.