Дом похожий на лайнер

   
       Эти мои воспоминания относятся к самому раннему детству.
       Западная Украина. Львов. В этом красивом и загадочном городе наша семья проживала в период с 1961 по 1965 годы, на улице Ивана Франко в доме номер 3 и квартире 13, на втором этаже старинного зеленого дома.
       Наш дом был выстроен в то время, когда Львов и вся Западная Украина входили в состав Польши. Архитектор и строители не пожалели для своего создания ни ажурных портиков, ни изящных балкончиков на наружном фасаде дома.
       Войти во двор (дом имел форму крепости) можно  было через арку, а внутри  сплошной лентой  по периметру тянулись общие балконы, где обычно собирались для игр дети младшего возраста. Родители безбоязненно оставляли своих чад там, т.к. кто-либо из взрослых обязательно видел из окон, выходящих на балкон, чем они занимались. Еще одной очень удобной вещью было то, что ряд квартир выходил на балкон своими кухнями, из которых нас, особенно летом и весной, всегда кто-нибудь угощал выпечкой или фруктами.
       Рядом с домом находилась кондитерская фабрика, своими ароматами  провоцируя  на выход в запрещенную для наших прогулок улицу, чтобы поковыряться в стоящих перед фабричным входом деревянных бочках из под шоколада. На их стенках, иногда больше, иногда совсем мало, но всегда оставался небольшой слой сладости, который мы самозабвенно  отковыривали.
       На перекрестке нашей улицы с улицей Академика Богомольца стояла будка, предназначенная для постовых солдат, которые еще пару лет назад несли с оружием ночную службу в городе, охраняя жизнь и покой его жителей от  бандеровского отребья. Естественно, в то время (в 50-е и, вплоть до начала 60-х) численность и вооружение милиции не позволяло вести борьбу с засевшими в лесу и горах бандитами, поэтому для этого часто привлекались военные. Моя сестра и ее подруги, возвращаясь вечером из кинотеатра или задержавшись в школе, продвигались ускоренными перебежками от одного солдата в будке  к другому (и страшно, и весело?). В темное время суток город освещался очень слабо, в подворотнях было полно местной шпаны, процветала поножовщина. Но меня и моих дворовых друзей это не сильно пугало.  Начиная с пяти лет, мы осуществляли бесстрашные вылазки в огромный, загадочный,  неизведанный мир, начинающийся сразу же за калиткой арки нашего дома.
       Жизнь во Львове, по истечении стольких лет, запомнилась историями  грустными и весёлыми, но навсегда оставшимися в моей памяти. Сейчас я попытаюсь рассказать о некоторых из них.
Одна из них - это поездка с отцом на полигон зенитной артиллерии. Мне было четыре года и было жаркое и ужасно  влажное лето.
       Над полигоном парили тучи комаров и я был нещадно ими искусан. Они не давали высунуть и носа за порог, и отец, предусмотрительно, оставлял меня в защищенном от них домике офицерского состава. Там стоял  радиорепродуктор, аккуратно по-военному застеленные кровати с пружинными матрасами и телефоны в каждой комнатке. Страсть к естественным познаниям проявлялась и закрепилась у меня, как это обычно, в самом раннем  возрасте. Я мог часами наблюдать за поведением комнатного паука, пчелы или обыкновенной улитки, при этом безбоязненно зажимал любых членистоногих тварей в своей ладони. И даже таскать в карманах брюк охапки таких жесткокрылых, как жуки-носороги! (Сегодня и задуматься об этом можно с огромным усилием воли!). Тогда же моим вниманием завладел паук, трапезничающий  мухой. Поймав еще парочку мух на стекле и побросав их поочередно в паутину, сделав для себя какие-то выводы, я успокоился.
       Убедившись, что обед паука закончен, мой взор привлек к себе диковинный аппарат, стоящий на тумбочке у кровати. Сверху лежала тяжелая черная трубка, а сбоку выдвигался плохо прокручиваемый рычажок. Однако каково было мое удивление и радость, когда после попытки слегка прокрутить рычажок, из трубки раздался приятный мужской голос! Неизвестный дядя был местным телефонистом, солдатом-срочником, который знал о приезде на полигон большого начальства, а также понимал, что имеет дела с человеком абсолютно необученным обращению с военной техникой. После долгой, но по понятным причинам, периодически прерываемой беседы, я знал, что нового друга зовут Коля и он родом из Полтавы. Я же с удовольствием поведал ему о всех своих игрушках, сестре и товарищах. Подробнее расспросив меня о сестре, но, видимо, разочарованный ее юным возрастом (Наташе тогда было 13 лет), Коля стал терять интерес к нашей беседе. Несколько раз я, с трудом поворачивая рычажок, вызывал его на продолжение нашего скупого диалога. Но затем он предложил мне поговорить с другими персонажами, обитавшими в этом месте, как то - дежурный по парку и дневальный по батарее. А потом, видимо,  ему надоела эта  игра окончательно, и он предложил мне поговорить с «товарищем Купревичем».  Имя предполагаемого собеседника мне почему-то сразу понравилось, и я согласился с радостью. – Но, что же ему рассказать? – вслух подумал я. - Расскажу ему про паука и муху!
- Да, да!- обрадовался внезапно оживлённый Коля,- Расскажи ему, как паук ел муху.
        Как потом оказалось, мой новый друг, подключил линию моего телефона к громкоговорящей связи всего военного городка, в том числе и на огневых позициях дивизионов, выполняющих огневые задачи.
       В момент соединения на позициях стояла предательская  тишина, связанная с паузой в стрельбе. Офицеры отдавали негромкие указания, солдатам разрешили перекурить. И тут из всех динамиков зазвучало.
 Выглядело это примерно так:
- Слушаю Купревич,
-  Товарищ Купревич, паук съел муху.
- Да, что ты говоришь?
-  Я ему вторую поймал и бросил. Ее он тоже съел. А, вот, третью не стал, только паутиной ее опутал и не стал. Мы с Колей из Полтавы разговаривали, а потом он говорит – «Позвони товарищу Купревичу».
 Зенитчики громко хохотали, особенно над последней моей фразой.
       В этот момент связь почему-то оборвалась.
 Телефонист, а по совместительству обладатель приятного голоса из Полтавы, видимо был парнем остроумным, но и  полковник Купревич – руководитель учений,  заместитель отца в Прикарпатском военном округе  был человеком веселым, и скорее всего, Коля (уже сквозь десятилетия думаю я) в этом очень скоро убедился.
       На следующий день отец и товарищ Купревич о чем-то разговаривали, сидя на поляне перед домиком с пауком, а я,  натертый отцом листьями мяты (репеллентов от комаров в то время в продаже не было), без особой радости, но под его контролем нарезал круги на солнце, дабы летающим кровососущим  было неповадно.
       Надо заметить, что сама же стрельба зениток не производила на меня приятного  впечатления – при каждом залпе я вздрагивал, а уши сильно закладывало. К тому же, я страшно боялся артиллерийских гусеничных тягачей - АТЛов, яростно тянущих орудия, шумно рычащих и низвергающих вверх снопы искр. Особенно страшно было на это смотреть ночью.  Поэтому я был рад скорому отъезду домой. У отца в то время была служебная «Волга» ГАЗ-21 шоколадного цвета, за рулем которой был водитель-солдат Саша. Попрощавшись с офицерами, отец сажает меня на заднее сидение, а сам садится впереди.
    - Ну, юный дарвинец - треплет меня по волосам улыбающийся товарищ Купревич.  - Теперь ты побывал на настоящих  стрельбах и стал зенитчиком!
       Я с энтузиазмом киваю ему в ответ - больше от радости отъезда, нежели от присвоенного звания «зенитчик».
К сожалению или к счастью, спустя годы я так и не стал палеонтологом, как этого хотел, учась в школе, а следуя пророческим словам товарища  Купревича в далеком 1962-м, все-таки стал зенитчиком.
       Да, вот, еще! Запомнилось.  Выезжая по песчаной дороге полигона, мы совершенно случайно наехали на парочку красавцев-удодов. Каково было мое удивление тому, что птица, оставшаяся в живых, отказалась улетать и не отходила от мертвой. Отец спокойно взял ее в руки и передал мне. Как же я был рад прижать к груди пеструю с хохолком птаху, чувствовать, как часто бьется ее сердце и ощущать ее тепло! Мы снова тронулись, а через пять минут отец взял удода у меня из рук, отвлек внимание чем-то, вроде – Гляди, вот, там! – и незаметно выпустил птицу в окно. На мои слезы он сказал, что птице просто обязательно  нужно домой. Такое объяснение, конечно же, мало успокоило.
       В 1962 году в кинотеатре, недалеко от 33-й школы, в которой училась сестра Наташа, состоялась премьера американского фильма производства «Колумбия Пикчерз» - «Седьмое путешествие Синдбада-морехода». Мне было 4 года. Так, уж, сложилось, что большую часть дневного времени, я был под опекой старшей сестры и её подруг. Отец и мама были на работе. Довольно часто я оставался дома один. Родители купили электрофон, и целую кучу виниловых пластинок, в том числе детских сказок – авторов от Носова до Андерсена. Научившись им пользоваться, я часами сидел под столом и с упоением слушал сказки. Через некоторое время  мог наизусть процитировать фрагмент любой из них,  с выражением и в ролях, где необходимо меняя интонации. Увидев это, родители постоянно просили меня прочитать наизусть какой-либо отрывок  гостям, приходивших  к нам в дом.  Я делал это тогда с огромным удовольствием.
       Однако, все-таки, сидеть дома было скучновато, поэтому идея Наташи сходить в кинотеатр была встречена с радостью. Новость о предстоящем походе облетела все балконы нашего дома и вскоре, вслед за нами потянулась живая цепочка из ребят, желающих попасть в кинозал.
       К 20-й минуте просмотра я начал понимать, что что-то идёт не так. Ужас тонкими ледяными иголками впивался мне в спину, а при виде завывающего   
циклопа, я сжимал подлокотники, пряча голову за спины сидящих впереди зрителей. К 30-й минуте зал наполнил нестройный плач 4-5 таких же, как я. Через пять минут прорвало и меня. Сестре и её подруге - соседке Нине стоило большого труда меня успокоить. А по-настоящему успокоился я лишь тогда, когда дракон – другой отрицательный персонаж, загрыз-таки циклопа, который напоследок поревев в зал, заставил по-новому завопить от ужаса меня и всех моих сверстников.
       Кульминация этого похода произошла уже дома. Я наотрез отказывался остаться в комнате один, несмотря на то, что в соседней была Наташа и ее подруги. (Сволочь-циклоп мог легко приподнимать крышу и потолок, добираясь своими мерзкими трехпалыми руками в любой, самый потаенный уголок!). Мои же доводы сквозь слёзы к сестре и Нине вызывали у них только смех и улыбки. Тогда я понял, что медлить нельзя, а спасёт меня только  быстрота и решимость. Воспользовавшись их минутным отсутствием, я вытащил весь пластилин, что был у нас дома (точно 2 пачки) и плотно замазал все межкомнатные двери (и даже входную!) нашей квартиры. Пришедшие вечером родители было явно озадачены, хотя меня не ругали, но как-то недоуменно улыбались. Однако сестре от них, все-таки влетело.
       Территория двора была местом сбора детей разных возрастов. Летом мы делились на команды казаков и разбойников, вооружившись мелом, оставляя на асфальте, и ступенях домов указывающие на маршрут нашего перемещения стрелки, гоняли по сквозным подъездам и прилегающей улице. Зимой, особенно когда выпадало много снега, строили крепости, брали их штурмом, делали в сугробах ходы и тоннели. Мы были маленькими, а все, что нас окружало огромным и непостижимым. Позже в 1990 я буду во Львове в командировке, с трудом узнаю бывший родной дом, зайду во двор и пойму насколько же он мал.
       Самым загадочным местом нашего дома был подвал, представляющий длинное подполье с кладовками под каждую квартиру дома. Детская дворовая молва об огромных, крысах и гигантских летучих мышах-вампирах на потолке будоражила нашу фантазию, и леденила душу. В подвал совершались, исключительно групповые вылазки, в которые мы  вооружались самодельными луками и копьями – черенками от швабр или лопат. Это вызывало крик у дворничихи, жившей в коморке под аркой, в тот момент, когда она в очередной раз не могла обнаружить оставленную метлу или лопату. То ли из за желания возмездия, то ли по личным причинам, эта нескладная и долговязая женщина, чуть позже, перед самым нашим отъездом в Москву, украдёт мою педальную четырёхколёсную «Ракету». Поход же в подвал всегда осуществлялся в сопровождении кого-либо из ребят 10-12 лет.
Некоторые из них не могли отказать себе в том, чтобы обязательно попугать нас и громко вскрикнуть  - «Пригнись, летучий вампир!», или «Крыса прыгнула!».
      В 1965 году я пошёл в ту же школу, что и сестра. Этот период не запомнился мне ничем, кроме одного казуса, случившегося на перемене. Толпа мальчишек возилась у дверей, какого-то класса, боролась и толкалась. Меня, по понятным причинам, потянуло в самую гущу событий. В определённый момент я оказался спиной к злосчастным дверям и толпа продолжая давить на неё, срывает одну из петель. Но, так как я был спиной к ней, то упал. У тут появился директор, схвативший меня за шиворот и потащивший к себе в кабинет. Я плакал и заикался, а этому чернявому мужичку, казалось это весьма нравилось. Ничего умнее, чем записать первокласснику в дневник красным карандашом "снял дверь с петель" он не мог.
Нужно отметить, что отец приехав на обед с работы, сразу отправился со мной, объятым ужасом, в школу. там, уже директор, что-то тихо и жалостливо бормотал ему в своё оправдание, и извинялся. Выйдя из школы, направляясь домой и я получил подобие затрещины, в назядание.
    
      Особый мистический интерес мы, уже 5-7-летние мальчики проявляли к похоронным процессиям. В те времена в СССР они проходили под звуки траурного марша по улицам всех городов и деревень. Мне думается, что определенная польза от этих публичных мероприятиях, все-таки была. Люди жили открыто, сообща радовались и горевали – так  было легче пережить непростые вехи общей истории.
      Кроме родных, соседей и сослуживцев к провожающим в последний путь, в траурной процессии,  часто присоединялись совсем посторонние люди. Поминальное застолье, общая трапеза, как-никак сплачивало, делало всех, пусть и ненадолго, добрее, внимательнее, ближе друг к другу.
      Весть о покойнике молниеносно доходила до каждого двора поблизости  и мы на всех парах устремлялись в дома, и квартиры усопших.
 – Почему он в гробу с черным пятном на лбу? – спрашивал тихо я.
 – Потому, что он был мотоциклистом и разбился, ударившись на скорости о столб, - отвечает мне кто-то.
-  Вы его мама? Не плачьте, - пытался успокаивать я какую-то женщину, сидящую у гроба.
      Самое удивительно то, что никто и никогда не спросил нас – «Кто вы?» или «Что вы здесь делаете?» Все эти люди смотрели на нас по-доброму, поглаживая по голове или сжимая руку. Наверное, именно здесь, совершая с ребятами этот странный обряд, многие из нас научатся искренне сопереживать и чувствовать чужую боль?
      Когда мне исполнилось пять с половиной лет, родители отдали меня на экспериментальные курсы английского языка. За пять месяцев я изучил более 500 английских слов.
   До сих пор помню все стишки и считалочки. Вот, эта:
-Little mouth, little mouth comes to my house!
- Little cat, little cat, I can not do that! You want to eat me…
      Особым титулом обладало слово « a cucumber» (огурец) и сейчас скажу почему. Во-первых, само по себе - весело звучат это слово для русского уха, а во-вторых, его тогда взял в обиход отец, невольно слушая мои фонетические упражнения дома. Теперь, если он хотел обратить внимание на какую-либо глупость с моей стороны, или просто подтрунить надо мной или сестрой,  произносил это слово нарочито, полностью пренебрегаю его истинной фонограммой, а как-то  так - «э, кюкембер».
      Венцом нашего обучения, прошедшего в гарнизонном Доме Офицеров был спектакль. Мне выпала роль петуха. Я был горд, т.к. многим ролей не дали.
      Мама весь вечер вырезала и красила из картона петушиные хвост и крылья. Маску петуха мне купили в магазине игрушек. В соседней комнате сестра обучала меня правилам  походки и взмахов крыльев. К концу дня, перед сном я важно, по-петушиному зашел в ванную комнату и прокукарекав спросил, мысленно окруживших меня на скотном дворе зверей: - What the matter? («Что случилось?»). Довольный я отправился ко сну.
     На следующий день я, как настоящий актер перед первым актом был не на шутку взволнован. На спектакль должны были прийти все домашние, и даже отец.
     В самый ответственный момент, когда я должен был выйти на сцену, какой-то юный негодник толкнул меня так, что я оказался сидящим посередине сцены. Некоторое время я сидел неподвижно, поэтому у непосвященных в сложную драматургию пьесы, создалось впечатление, что все идет, как надо.
 Вчерашний день с бешеной скоростью промелькнул у меня перед глазами: бесполезный теперь костюм, пошитый мамой, выученная роль, походка петуха…. Скосив взгляд в зал, я увидел растерянное лицо мамы, почему-то улыбающуюся сестру и отца. Он сидел в своей синей генеральской форме с насмешливым выражением лица. По легкому движению губ я понял, что он произнес зловещее «а cucumber».   
   - A cucumber! – вместо «кок-а-дудль-ду» воскликнул я сквозь слезы и печально покинул сцену. Моим первым желанием было найти неизвестного и устроить ему трепку. Но корова, лошадь, собака и даже кошка смотрели на меня с неподдельным сочувствием.
      Еще ни раз, ни десять, ни сто мне приходилось испытывать обиду в будущем. Но та, которую мне нанёс неизвестный зверь на игрушечном скотном дворе, запомнилась на всю жизнь.
      Почти все семьи жившие в нашем доме были военными, а потому общались между собой не только на работе, но и на отдыхе, часто проходившем совместно. Наша семья не была исключением. Особенно близки к нам были Плаксины и Мочаковы. Первые - жили с нами по соседству. Кроме Нины  у них был и её брат Вова – светло-русый глазастый затейник и мой покровитель в дворовой иерархии. Предметом моей постоянной зависти было чучело маленького аллигатора, привезенного их отцом – военным летчиком из Кубы, которое восседало на диване у Плаксиных.
      Вова часто играл со мной во дворе, брал играть в игры ребят  постарше  и разрешал заходить к ним в квартиру через окно кухни. Но больше всего он любил придумывать веселые клички. Чаще всего он называл меня, почему-то на румынский манер, «бандитеску», а однажды вместе со сверстниками поднял меня на руки, одев на шею старую вязанку пластиковых погремушек из какой-то детской коляски,  провозгласил – «Индейцев король – Бублик Второй»! Через четверть века, уже когда я учился в Военной Академии в Киеве, с большим прискорбием узнал о том, что моё старший друг и покровитель Вова, будучи в звании капитана, давно ушёл из жизни при невыясненных обстоятельствах.
      Другой близкой нам семьей были Мочаковы. У них было две дочери: старшая Лена (Ляля) – одноклассница сестры и младшая, моя ровесница Лариса. Последняя была моей близкой подругой и тайной любовью.
      Все жильцы нашего дома собирались на праздники вместе и отмечали 7 ноября, Новый год или День Победы за общим столом. Тогда это было принято по всей стране. Люди жили скромно, открыто, чужую боль и радость воспринимали, как свою. Я не могу сказать, что сталось со всеми друзьями моего далекого и безоблачного детства. Всех нас разметало и разорвало ветром времени, чудовищными метаморфозами, произошедших с нашей большой и некогда Великой Родиной.
      Давно исчез с лица Земли СССР. Старшее поколение, учившее нас, окружившее наш прошлый детский мир добром и любовью, уже не вымолвит ни звука, а лишь растерянно смотрит на нас нынешних с потертых фотографий заброшенных альбомов, обелисков и памятников, ни то с просьбой, ни то с укором, ни то с надеждой.
   
      Прошло более полувека.
      Сегодня мне, все чаще, хочется вытянуть ноющие ноги и поудобнее примостить  больную спину. И если на сердце становится совсем худо,  я иногда представляю большой, похожий на океанский лайнер, красивый дом, на углу улицы Ивана Франко, и сразу же вижу знакомые, чуть размытые лица из моего далекого детства, и даже могу услышать обрывки брошенных ими фраз.
 - Ащ, ащ ! – изображает дракона из «Синбада» и гонится за мной по улице  Игорь Синяговский.
- Берегись вампиров, -  подмигивает с улыбкой Бонда Плаксин Володя…
      Мысль о том, что этот дом пока ещё рядом, заставляет меня улыбнуться и выдохнуть.